Дома царил бардак, который высокопарно именовался генеральной уборкой. Собственно говоря, процесс генеральной уборки продолжался уже второй день, и конца всему этому не предвиделось… Я присела на коробку с книгами, которую только что намертво залепила скотчем, и перевела дух. Даже для меня все это было слишком. Вдруг откуда-то из-под меня донесся подозрительный шорох. Кто-то шуршал в коробке, на которой я сидела! Мамочки! В одно мгновение меня подбросило с насиженного места. Я вооружилась пыльной тряпкой и замерла. В коробке усиленно поскреблись, на пол посыпались картонные опилки. Внезапно одна из стенок коробки оторвалась, и на пол вывалились книги, взметнув тучи пыли. Кто-то чихнул. Книжная гора затряслась и развалилась. На полу среди груды фолиантов сидел Забуделкин. Очень недовольный. С головы до пят покрытый ошметками картона и бумажной трухи.
– Ой… – сказала я. – Это ты.
– Нарочно, что ли?! – заорал он. Потом завозился и выбрался наружу. В лапе у него была зажата кипа каких-то бумаг. – Заперла меня в темноте… Опечатала скотчем… А если бы я задохнулся насмерть? Если бы не смог прогрызть путь к свету?
– Ладно, хватит ворчать. Можно подумать, тебе сто лет. Что это у тебя?
Забуделкин покосился в мою сторону.
– Не узнаёшь? – Он взлетел и торжествующе помахал у меня перед носом тетрадными листками. – Это твоя сказка! Вот попробуй теперь сказать, что не знаешь ни одной!
– Но я и в самом деле…
– На! – Он пихнул мне в руки пачку листов. – Сама почитай. Только вслух!
Да... это славно... Последний раз резким движением опрокидываю в себя остывший кофе (ну и гадость!), сдергиваю с дверцы шкафа незаменимый синий шарф… Однажды мне сказали, что люди узнают меня на улицах именно по этому шарфу, единственная отличительная черта, которой могу похвастать. А во всем прочем я, похоже, не отличаюсь от остальных... Теперь дело за малым. Где-то здесь... Я роюсь в ящике письменного стола, впервые в жизни ругая свою привычку к барахольству. Среди этого хлама способен потеряться даже гиппопотам. Ага, ну вот, наконец-то! Так, стоп, все на месте? Тьфу, голова садовая! А коврик? Вовремя вспомнилось, не то пришлось бы возвращаться. А возвращения с полпути я ненавижу.
Лезу на шкаф, скидываю оттуда незаменимый свой коврик – сколько раз он меня выручал! – и с силой запихиваю его сверху. Кажется, что-то из впихнутого раньше немного пострадало, ну, ничего. Закидываю рюкзак за спину, порадовавшись в очередной раз его тяжести, сдергиваю с гвоздя ключи – все, гуд бай! Наконец-то свобода!
– Кстати, – сказала я, оторвав взгляд от листка, – это не очень-то для детей.
– А я и не дитё, – возразил Забуделкин. – Ты дальше читай! Пожалуйста!
Автобус пуст и практически безлюден, впрочем, ничего странного: сегодня воскресенье, а в выходной день мало у кого хватит силы воли ехать в такую рань. Только на заднем сиденье сопит какой-то пьянчуга. Транспорт наш явно чувствует себя неважно, жалуется на ревматизм и ломоту в колесах. Ну нет, этак мы еще часа три будем добираться, а мне сегодня совершенно нельзя опаздывать, чай, не на работу еду. Поезда в последнее время какие-то нечуткие, уходят вовремя, никого не ждут. Вот блин, прямо хоть лошадь запрягай! Эй... а почему бы и не лошадь?
Прибыли, кажется. Часы подмигивают: мол, со временем все в порядке.
– Парень, слышь, парень! – Я обернулся посмотреть, кто это с такой настойчивостью пытается оторвать мне рукав. Дык, елы-палы, как же я сразу не догадался! Чтоб ее, эту мою рассеянность! Рядом стоял побелевший от ужаса и суеверного страха пьянчуга. Уже вполне трезвый, но только напуган до безумия. – Слышь, паренек, это... скажи честно, у меня и впрямь белая горячка? Мы где?
– На площади Восстания, – говорю ему честно.
– Парень... – Голос пьянчуги прервался. – Парень, а теперь обернись и скажи мне, что ты там видишь.
Оборачиваюсь. Ого, около нашего дилижанса уже мало-помалу собирается народ.
А шуму от них!..
– Да тут кино, наверное, снимают!
– Да нет, опять, наверное, скрытая камера какая-нибудь! Сейчас, небось, Пушкин придет и станет расспрашивать, во сколько булочная открывается.
– Сам ты Пушкин!
Ладно, потом улажу, время есть. Сначала надо этого успокоить.
– Что вижу? Дилижанс вижу. С лошадью. Кучер спит. (Еще бы ему не спать! Пришлось, иначе человек умом бы тронулся: сидел, крутил баранку, и вдруг такое...) Народ вокруг толпится. Еще?
– Не-е... Ты вот только мне скажи, мы и впрямь на ней сюда приехали, на этой таратайке?
Руки у него нехорошо трясутся, как бы нервы не сдали. Или голова.
– Ну да! А вы что, не помните? Мы же в массовке участвовали ночью, когда «Анну Каренину» снимали. Не помните? А мне просто сегодня уезжать, вот я кучера и подговорил нас до вокзала довезти, думал, вам тоже на вокзал надо...
– Ага, во как! Слушай, парень, а чего ж это я не помню ничего? Да и не с тобой мы пили вчера, а с Василием. Ну, блин... – Чешет в затылке, здорово я, кажется, его озадачил. Главное, чтобы он успокоился, все остальное не так уж важно. – Слушай, паренек, а чего ж это на Московский-то вокзал, я ведь живу в Ломоносове! Вот, ёшкин кот, как теперь домой-то?
Ну, слава Богу! Проблема решена! Объясняю ему популярно, как добраться до «Болтов», он проходит метров десять, оборачивается и кричит мне:
– Слушай, парень, а кто она хоть такая?
– Кто?
– Ну, эта твоя Анна Карелина! Кого мы с тобой сняли-то?
Сидел в своем плацкартном вагоне, пока ждали отправления, и окончательно развеселился, вспомнив все произошедшее. Немного пришлось повозиться с дилижансом, чтобы отсутствие автобуса на маршруте не привело к каким-нибудь неприятностям. Хотя ревматизм я ему подлечил. Да и вообще, всем, кто случайно оказался впутанным в мое торопливое волшебство, сделал несколько сюрпризов. Теперь хоть совесть не так мучает. Нехорошо все-таки издеваться над людьми.
Волшебная палочка у меня из букового дерева, для кого-то, может, и не престижно, но меня вполне устраивает. Да и не в дереве дело, а в том, кто этой палочкой пользуется. Хорошо, что она не затерялась в ящике среди барахла. Но не стоит забывать, что я на каникулах, поэтому впредь отдыхаем от ненужных чудес.
Странно, но до сих пор не могу понять человеческую способность все на свете усложнять. Хотя за эти годы можно было бы привыкнуть... Им гораздо легче поверить в обычные, пусть и парадоксальные вещи, чем в чудеса! Я этого, честно говоря, не понимаю. Может, из-за нехватки опыта?
Но, например, если я сейчас на глазах у соседки по купе превращусь в питона, она не будет удивлена, но страшно возмутится, что какой-то кретин перевозит дикое опасное животное в качестве багажа. Если, конечно, не упадет в обморок. Но и очнувшись постарается всему случившемуся найти какое-нибудь банальное объяснение. Переутомление, неудачная диета, солнечный удар (это в половину-то восьмого утра?).
Надо пока распаковаться, что ли.
А вообще я люблю ездить в поезде. Даже сложно сказать, почему. Просто нравится. Нравится смотреть, как мелькают за окном деревья, как степь превращается в леса, а леса – в города, как небо то светлеет, то темнеет, а то и вообще исчезает – когда едешь в тоннеле. И все это под неумолчный стук колес. Сначала он с непривычки кажется чем-то лишним, мешает расслабиться, постоянно напоминая о себе. Но через какое-то время становится частью тебя, как и ты становишься частью самого поезда.
– М-да...
Впрочем, дел в ближайшем будущем никаких. Просто еду и наслаждаюсь своим бегством от зимы. Глупо, конечно. Но против законов природы не попрешь, приходится с ними мириться. А мириться я не хочу, потому и сбегаю, ведь уже выпал первый снег. Можно, наверное, придумать себе лето, но что за интерес – быть в лете, когда у всех остальных зима? Пойти, что ли, чаю себе сделать...
– Молодой человек, прошу прощения, вы не спите?
– Да как вам сказать... Уже, кажется, нет.
– Вы извините, мне просто чемодан надо на верхнюю полку уложить, не поможете?
Вообще, иногда стоит совершить что-нибудь общественно-полезное.
Три дня на поезде, потом пересадка, потом пешком, не останавливаясь, пока шестое чувство не скажет: стоп! приехали. А там уже можно и не думать ни о чем, отдыхать, наслаждаться теплом. Пускать мыльные пузыри. Строить воздушные замки. Играть на гитаре. Просто беззаботно жить, в конце концов! А пока я все же еду в поезде и мне это нравится. Скучновато немного, правда...
Самому кажется странной такая бессмысленная трата времени. Если честно, уже начинает надоедать. Прямо не знаю! «Лего» какое-нибудь, может, собрать? Сделать себе приятеля из кубиков, пусть подает небанальные идеи. Вообще, я сейчас стал придумывать такие вещи, что и вслух стыдно сказать. Мол, не приделать ли поезду крылья? Тоже мне, «путь в небо свободен»! Вот от безделья-то человек и начинает деградировать...
До чего же хочется кофе! В рюкзаке должна быть чашка-другая. Каждый утешается, чем может.
– Не откажетесь ли испить со мной кофею? – говорю своей попутчице, но не той, которая с питоном, ее как раз в купе нет, а той, которая с чемоданом. Симпатичная такая пожилая женщина, при взгляде на нее почему-то вспоминаются музыкальные вечера и картины в позолоченных рамах.
– Благодарю вас, это было бы просто замечательно! – «Сущий Версаль», как там, у Хмелевской. – Но вы знаете, я, честно говоря, не поклонница растворимого. В нем никакого аромата не чувствуется, правда?
– Кто говорит о растворимом?! – возмущаюсь я и достаю из рюкзака изысканные чашки костяного фарфора, налитые до верху. Как и полагается, с блюдечками. И серебряными ложечками – Версаль так Версаль. Главное, что не та бурда, которую пришлось пить утром.
– Вы фокусник?! Как Копперфильд?
Тьфу ты, елки зеленые!
– Да, – говорю я ей неохотно. – Балуюсь в свободное время фокусами. Позвольте представиться – Миша.
– Очень приятно, Мишенька. А я Анна Аркадьевна. («Каренина?» – чуть не вырвалось у меня.) Подождите, я к вашему кофе сейчас печенья достану. Что? Пирожные? Да вы просто волшебник!
– Гм...
Сижу и зачитываю яблоко Моэмом. Не скажешь же, в самом деле, – заедаю Моэма яблоком! По-моему, по Моэму, по Соммерсету Моэму… Яблоки я минут десять назад честно поделил с пацаненком из соседнего купе, после чего тот ушел вполне счастливый. Впору снова задуматься о том, что есть счастье.
– Опять снег пошел... Когда же лето?
– Что, Миша, по теплу соскучились? – Анна Аркадьевна откладывает свое вязание, какие-то полосатые носки, и улыбается сочувственно. – В теплые края хочется, под солнышко, да?
Остается только горестно кивнуть головой. Что я и делаю, выражая своим кивком максимум горя.
– Ну, не переживайте, скоро приедете на юг, отдохнете от зимы, расслабитесь. И никакие шерстяные носки вам не понадобятся. О зимах будете вспоминать, письма друзей читая. А знаете, Мишенька, я заметила, что холода не по душе только взрослым людям. Мы, взрослые, слишком пугливы, на мой взгляд. С детьми, например, все по-другому. Вы не согласны?
И тут мне отчего-то перестает хотеться в теплые края. Потому что дело не в зиме.
Дело во мне.
Большое вам спасибо, милая Анна Аркадьевна!
Какой я волшебник, к лешему! Я самый обыкновенный трус. Смех один: холодов испугался! Да нельзя же так, просто непорядочно! Какие могут быть каникулы?! У меня еще столько дел! Кто поможет Питеру пережить очередной ледниковый период? А люди? Кому же, как не мне, заняться их настроением, чтобы тоска и усталость сменились ожиданием весны? А сколько отчаяния и одиночества! Пора подлатать свою машинку человеческих взаимоотношений!
Ко всему прочему, не мешало бы взяться за питерское небо, у него зимой уж совсем неприглядный вид. Работы до черта, куда и зачем я еду, если уже сейчас чувствую, что тупею от бездеятельности? У меня здесь друзья остаются, а я их бросаю на произвол судьбы, то есть, зимы, получается? А как же традиционные кухонные посиделки с гитарой по субботам? У Ольки через две недели день рождения. Да... все-таки я страшный эгоист...
Хватит! Надоело! Это же непростительно – так бездарно тратить время на самобичевание! Нужно спешить, пока зима не успела совершить необратимых вещей. Где там... клал же сверху! Ну что за рюкзак, ничего нельзя найти! Куда задевался этот ковер-самолет?! Ага! Замечательно!
Я очень люблю ездить на поезде. Никто не любит этого, как я. Но летать, согласитесь, тоже здорово.
И хотя я не выношу возвращаться на полпути, это же совсем другое дело!
– Здорово… – протянул Забуделкин. – Не в смысле летать, хотя летать тоже. Ну, что? Скажешь – не сказка?!
– А вот и не сказка.
– А что?
– Самая настоящая правда! – сообщила я.
– Тогда расскажи еще какую-нибудь правду! Или напиши.
– Только после того, как мы разберем этот бардак.
– У-у… Так это не раньше, чем через год…