Für Eti Ejtan mit einem Dank,
für Igor Ponotschewny mit einem besonderen Dank.
В тот миг, когда я перестаю верить в него, Аверроэс исчезает.
Хорхе-Луис Борхес.
Библиотека Дрездена была для меня, поклонника талантов Курта Воннегута и Марчелло Серио-Льенде, чем-то совершенно непостижимым, я бы даже сказал - попросту немыслимым. Библиотеке этой (кстати сказать, прекрасно отреставрированной) было больше полусотни лет, хотя коллекция книг (что, разумеется, как-то сглаживало моё удивление) представляла в основном последние десятилетия. Те же немногие фолианты, что сохранились с довоенных времён, были собраны в отдельной комнатушке, куда я, как посетитель в некотором роде привилегированный, легко получил доступ. Здесь стоял тот особый запах, который всегда стоит в подобных местах - запах застарелой книжной пыли и чернил девятнадцатого века, который некоторые романтики от литературы так любят называть «запахом мудрости». Разбор уцелевших в нечеловеческой бойне томов in-quattro и in-octavo в толстых кожаных переплётах и со страницами грубой бумаги, слегка царапающими пальцы, доставлял мне, как всякому библиофилу, истинное наслаждение, смешанное в то же время с некоторой горечью и тоской, не покидавшей меня всё время моих прогулок по Дрездену. Спустя полтора часа, когда я уже добрался до самых тёмных углов заветной комнатушки, к этим чувствам примешалось также и здравое удивление. Дело в том, что там находилось несколько книг мануфактурного производства - и великолепного, должен заметить, качества - относящихся непосредственно к периоду войны.
Открытие это, само по себе, было бы, пожалуй, не столь удивительным, если бы не моя находка, и - даже в большей степени - её загадочная судьба. Книга, о которой я веду речь, была озаглавлена "Die Grundlagen des Offensichtlichen"* и выделялась из общей массы в первую очередь тем, что на ней стоял штамп "persönliche Manufaktur des Führers"** - по нынешним временам вещь весьма редкая, в особенности для тома, найденного в публичной библиотеке. Автором книги являлся некто Эфраим Бен-барух, которому была посвящена довольно обширная статья в конце тома, озаглавленная "Das harte Zeichen als Symbol unseres gemeinsamen Glaubens"***. К стыду своему, я попросту не успел её прочитать в тот раз, о чём впоследствии неоднократно сожалел. После некоторого поверхностного осмотра книги, я, всё ещё сильно сомневаясь в подлинности тома, попробовал выборочно прочесть отдельные места. Со стилистической точки зрения текст был великолепен (насколько мой весьма средний немецкий позволял мне это оценить). Не смотря на явную научность слога и наличие некоторых довольно типичных штампов, текст почти не содержал ни специальной, ни архаичной лексики, столь характерной для немецкой литературы военного периода. Чтение ещё не успело меня захватить, как появился помощник библиотекаря - полный и некрасивый юноша, непрестанно улыбавшийся. Он сказал мне, что библиотекарь очень извиняется, но библиотека уже давно закрыта, и я смогу продолжить работу над книгами завтра сразу после открытия. Я поблагодарил помощника библиотекаря за долготерпение. Последнее, что я отчётливо помню из того дня - как я ставил книгу на полку, не на ту, где она стоял до моего прихода, а на другую - поближе к выходу, на краю шкафа, на видном месте, чтобы завтра без труда отыскать её. Как сейчас я вижу коричневый корешок тома в полумраке книгохранилища.
На следующий день книги на месте не оказалось. Не было её на том месте, куда её поставил я, не было там, где она стояла до моего прихода, её вообще нигде не было. Не стоит описывать мои долгие и безрезультатные поиски тома – здесь явно были замешаны силы более влиятельные, чем старый библиотекарь. Ничего не найдя, я удалился восвояси, и вскоре покинул город.
В течение последующих лет я несколько раз набредал на упоминание этой книги, и даже на отрывочные сведения про её автора. Насколько я могу сегодня сложить это в целостную картину, история жизни Эфраима Бен-баруха, учёного и философа, выглядит следующим образом.
Эфраим родился 16 марта 1896го года в Kемнице, в семье ростовщика средней руки Давида Бен-баруха. Детство провёл в пригороде Kемница, где ходил в приходскую школу, по окончании которой собрал немногочисленные свои пожитки и уехал в Дрезден, чтобы продолжить обучение, вероятно, в области искусств. Однако спустя какое-то время мы находим его, ещё и не попытавшегося поступить хоть в какое-то учебное заведение, в очереди на призывной пункт, где он записывается добровольцем в армию. Здесь некоторый пробел, о жизни Эфраима Бен-баруха по меньшей мере до 1930го года нельзя наверняка сказать ничего. По одной версии, он был взят в плен на восточном фронте, бежал, и через Турцию, Грецию, Италию и Швейцарию добрался до Германии лишь к 1928му году. По другой – он воевал на западном фронте, и после войны вернулся в Дрезден, где в конце концов поступил в Высшую Школу Изящных Искусств. По третьей – он изменил империи, и стал агентом Советской России, после чего его примерно в середине двадцатых готов тайно переправили в Германию с фальшивыми документами.
Так или иначе, но сентябрь 1930го года Эфи встречает преподавателем сравнительной антропологии кафедры физиологии человека и животных медицинского факультета Берлинского университета. В течение последующих шести лет Эфраим делает академическую карьеру, признаться, слабо впечатляющую. В 1936ом году его арестовывает гестапо, и остаток своей жизни Эфраим проводит в концентрационном лагере Ораниенбурга, где и пишет ту самую книгу, экземпляр которой я держал в руках в задней комнатушке дрезденской публичной библиотеки. Через семь лет после ареста, 22 октября 1943го года Эфраим Бен-барух умер при обстоятельствах, о которых речь ещё будет идти.
Все эти факты складываются в картину довольно удручающую, но не более, чем судьбы тысяч и тысяч немецких евреев периода между мировыми войнами. ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЙ судьба Эфраима Бен-баруха может представиться нам только тогда, когда мы будем смотреть на неё не снаружи, а изнутри, подобно тому как улитка может снаружи показаться просто камешком на просёлочной дороге, в то время как внутри костяного панциря теплится жизнь.
С раннего детства Эфи рос слабым и запуганным ребёнком. Семья ортодоксального иудея обычно накладывает свой отпечаток на детскую душу, и зачастую далеко не столь благостный, как хотелось бы родителям. Социальное окружение так же вносит сюда свою, далеко не целительную, лепту. Вспомним, что Эфраим появился на свет в период весьма показательный для немецкой истории: империя переживает острый политический кризис, усиливается монополизация экономики, сопровождающаяся активными проявлениями недовольства и бурным развитием юдофобии, немецкую культуру лихорадит. На фоне этого Эфи - сын еврейского ростовщика – живёт в пригороде саксонского городка и ходит в приходскую школу. Добавьте флегматичный характер и сильный интеллект, никогда не облегчающий жизни маленьким детям – и вы получите более-менее полную картину того, что творилось в его душе. Эфи понимает, что мир вокруг него глубоко порочен, но ещё неспособен дать название этой порочности – предрассудки, человеческий страх, ксенофобия, стадное чувство, детская жестокость, тупость и упрямство – для Эфи всё это лишь смутное ощущение неправильности мира. Представление о собственном месте в истории, свойственное большинству детей 12-15 лет, скорее всего было для Эфи воплощено образом Лео фон Каприви – но не как активного социального деятеля, а в первую очередь, как человека в форме – над ними не смеются, их уважают, и никогда не посмеют плюнуть человеку в форме на спину. Как видим, мечты Эфи в то время были довольно приземлёнными, в них нет и намёка на будущее величие.
Отличаясь замкнутостью и некоторой угрюмостью, Эфи, тем не менее, прекрасно учился, и, получая одобрение учителей, пристрастился к этому занятию. Ещё в молодости, изучая в художественной школе историю искусств, Эфи познакомился со многими великими мыслителями, сыгравшими значительную роль в его жизни – Экхартом, Макьявелли, Ницше. Он начинает постепенно оформляться, как личность, в некотором роде, как незаурядная личность, но главное, что движет его познанием – это непрестанный поиск корней той неправильности, того дисбаланса, в котором он жил.
Бурные молодые годы – уход из дома, отказ от образования, война, и долгие мытарства не отличались особым разнообразием внутренних состояний. Первая ласточка того, что может дать ему успокоение, появилась лишь в середине двадцатых годов, в Берлине. Там в руки Эфи вдруг попадает напечатанная на плохой бумаге поэма «Jeurjo» Эккарта, после чего начинает оформляться его окончательное мировоззрение. Эфи поступает в университет, посвящая себя изучению естественных наук, и в то же время активно углубляясь в философию. Работы Бенито Муссолини, Германа Шварца и Ганса Гейзе, Юлиуса Биндера и Макса Вундта становятся для него плацдармом не только для понимания причин мировой неправильности, но и для выработки пути её исправления. Однако истинным прозрением для него становится "Der Mythus des 20. Jahrhunderts"**** Розенберга, которая на долгие годы затем стала его настольной книгой. В тридцать втором году, уже будучи научным сотрудником университета, Эфраим пишет свою первую философскую работу – "Der Staat, die Persönlichkeit und der Übermensch in der Philosophie von Giovanni Gentile"*****, посвящённую критике обезличивания человека в современной итальянской философии, и развитию идей Сверхчеловека, как современного «высшего идеала». Эфраим вступает в ряды национал-социалистической партии Германии, где на собраниях партийной ячейки отличается особой горячностью и истинно божественным вдохновением. Его философия умело сочетает в себе эмпирическую научность, аргументы физиологии, антропологии, этнографии с глубокой метафизичностью ортодоксального фашизма. В этот период Эфраим издаёт несколько десятков статей, в основном посвящённых проблемам интеграции фашистских учений и выработке некоего общего принципа. Широкую известность приобретает полемика Бен-баруха с Отмаром Шпанном, развёрнутая в 1934ом году на страницах «Völkischer Beobachter», в которой Эфраим критиковал созерцательный подход философии универсализма, и в то же время активно развивал собственную концепцию. Соглашаясь с позицией Шпанна в деталях (в частности, с идеями органического неравенства и концепцией сверхчувственного), Бен-барух оспаривает её в центральном положении, настаивая на примате индивидуального перед общим, частного перед космическим. Примерно к 1935ому году в его философии появляется ключевое понятие – «твёрдый знак» (das harte Zeichen).
Для Эфи – в известном смысле остающегося забитым еврейским мальчиком из саксонских лесов – главная проблема нашей культуры вырисовывается в образе тотального мирового (и, как его часть, социального) беспорядка, «одноуровневости реальности», основанной на излишних обобщениях. Однако главной ударной силой в борьбе с «фальшивой идеей равенства» (или «очевидным, требующим не доказательств, но основания», как говорит сам Бен-барух), в отличие от большей части соратников, Эфраим видит в первую очередь человека. В основание своей концепции Бен-барух помещает человеческую мудрость, подкреплённую мужественным, даже стоическим самоотречением ради великой цели. Именно это сочетание качеств Бен-барух называет «твёрдым знаком». Сверхчеловек для Эфраима – не просто какой-то мифический персонаж заоблачного будущего (каким он виделся большинству его современников), сверхчеловек – это любой из нас, любой из когда-либо живших или тех, кто ещё будет жить, кто сумел осознать своё место в мировом историческом процессе, и проделать свой путь, ведомый путеводной звездой фашизма. Сверхчеловек для Эфраима Бен-баруха – это человек, отмеченный «твёрдым знаком».
Хотя мы не обладаем никакими достоверными свидетельствами этого, есть веские основания полагать, что арест Эфраима Бен-баруха был делом рук самого Эфраима Бен-баруха. Здесь не было жертвенности, столь присущей этике его нации. Эфраим не желал создавать собой символ, чтобы вдохновлять грядущие поколения своим примером. Скорее всего, он просто хотел реализовать принцип твёрдого знака в своей собственной жизни, оставаясь честным с самим собой до конца, каким бы он ни был.
Однако, сам того не ведая, Эфи стал пешкой в чьей-то игре (в чьей точно – сейчас сказать трудно, слишком много шахматных партий было одновременно разыграно в коридорах третьего рейха). Его немногочисленные записи, скорее, являвшиеся своеобразным дневником, были изданы – правда, в момент, когда они уже едва ли могли на что-то повлиять.
Опуская некоторые редакторские и чисто стилистические соображения, нельзя не признать, что содержание его книги составляет, вероятнее всего, исповедь – исповедь не в классическом смысле этого слова, как покаяние в грехах – а, скорее, исповедь-манифест сверхчеловека, кающегося в собственном совершенстве. Мелким почерком на страницах сворованной у какого-то грека бумаги Эфраим перебирает все события своей жизни, не стесняясь при этом в уничижительных эпитетах – «жидовское отродье», «достойный хлебать из корыта», «жалкий еврейчик». Но в этом рассказе, столь насыщенном казалось бы самобичеванием, нет ни доли сожаления. Эфраим гордится тем, кто он, гордится тем, что он принадлежит к расе «самых низших существ этой планеты» – ибо он способен это осознать. Приводя подробные и полные физиологические доводы несостоятельности еврейской расы, и иерархии живых существ, Эфи выражает искреннее восхищение собой, способным понять своё место в жизни, и занять его, отмеченным «твёрдым знаком» арийской веры, знаком сверхчеловека. С гордостью пишет он:
Jude, verrecke!******.
22 октября 1943го года Эфраим вызвался добровольцем на работы по удобрению полей прахом сожжённых в крематории заключённых и посадке саженцев. Незадолго до окончания работ он убеждает конвоиров позволить ему сделать следующее: перед посадкой самого крупного саженца Эфраим посильнее разрывает предназначенную для него яму, и спускается вовнутрь с тем, чтобы остальные заключённые, накрыв его корнями молодого дерева, закопали его.
* Основания очевидного (нем.)
** Личная мануфактура вождя (нем.)
*** Твёрдый знак, как символ нашей общей веры (нем.)
**** Миф ХХ века (нем.)
***** Государство, личность и сверхчеловек в философии Джованни Джентиле (нем.)
****** Еврей, издохни! (нем.)