Когда я достигла призывного брачного возраста, то решила немедленно выполнить детородный долг перед матерью Родиной и сходить замуж.
Женишок нарисовался с быстротой очереди за боярышником. Уж не знаю, в какой опохмеляльне нарыл мой упитый папашка Игорьпалыча. В день моего совершеннолетия он припер в дом этого питерского пенсионера Горкальцева с московской пропиской, тремя бормотушками и кульком подушечек. Хоть я в те суровые годы и была повернута на ирисках «Кис-кис», но ненавязчивое внимание заслуженного драматурга Мордовской АССР запало юной девушке в душу. Я рыдала от перечислений захолустных драмтеатров, в которых ставились пиесы моего обольстителя. А от театральных прихохаток и портвейна мои ноги раздвигались, как невские мосты, мозги суживались до одной восторженной извилины, а глаза неумолимо наливались любовью.
Игоряша, как он позволил себя называть после слюняво-засосного брудершафта, был образцом блокадного интеллигента. За долгие послевоенные годы он с лихвой компенсировал лихолетнее недоедание, и стул лишь немощно поскрипывал под его драматическими полутора центнерами. В сидячей позе представительское брюшко уверенно прикрывало нетерпеливые коленки. В подсолнечных глазках читались объявления с сайтов интим-услуг всего мира и окрестностей. Сливовый нос на фоне грушевидного лица и лысый, как дыня, череп придавали ему законченный фруктовый вид. Аппетитный старец, подумала я, гонорарный.
Кстати, на вид ему было… не больше года до встречи с предками. По ходу увлекательной беседы я случайно узнала о трехкомнатной на Арбате и дачке в Переделкино. Такой шанс влюбиться я пропустить не могла!
Когда папанька, с недожеванным груздем в перекошенном рту, тихо и закономерно сполз под небогатый стол, я небрежно обронила на темно-вишневую скатерть трепетную грудь. Эффект был предсказуем: предложение руки и сердца, а также главной роли в новом спектакле по горкальцевой пьесе. Ну, не знаю, какая из меня актриса, но режиссером нашего матримониального водевиля быть я, превозмогая природную скромность, согласилась.
В первую и последующие брачные ночи мы запоем читали с Игорьпалычем его эротические пьесы, забурившись под махровый балдахин с кисточками. Между картинами муженек страстно слюнявил мои соски, целясь одним глазом в порновидео. Домкрат, который я купила у соседского пацана Касьяна всего за два раза в гараже, стоял, как опущенный, в углу нашей счастливой опочивальни.
Через неделю замужества я рассказала супружнику про двойную жертву в гараже. Думала наивно, что его хватит кондрат. Не тут-то было! Он умолял привести пацанчика и повторить акт расплаты за домкрат на его бесстыжих глазах. От смущения и неожиданности я попросила написать завещание.
Назавтра, к моменту возвращения Игоряши от нотариуса, Касьян был отыскан, оплачен и подпоен.
Секс был на антикварном овальном столе в ампирной гостиной, аккурат под портретом православного писателя Пети Ганина, нашего общего кумира в золоченом багете.
Мой драматический муженек бегал вокруг стола с приспущенными панталонами, в мануальных попытках реанимировать свою вялую совокуплялку.
В момент нашего четвертого оргазма Горкальцева затрясло, как колхозную грушу-яблоню, и он ушел в бессознанку, оседая под портретом любимого писателя и идейного вдохновителя. Портретный классик от мизансцены брезгливо поморщился и, выйдя из себя, погрозил пальцем. Рамка не выдержала жестокой вибрации и с треском навернулась на грешную плешь.
Когда приехала скорая, Игорьпалыч еще дышал. На ладан.
Нетрезвый карлик-санитар с бурой мордой и шакальей походкой вколол ему по ошибке амфетамин. Конец подкрался незаметно.
Утирая скупую вдовью слезу, я позвонила папашке, чтоб забрал тело драматурга в свой анатомический театр. Пока он трезвел и ехал, мы с гаражным пацаном успели в пятый раз, а я с буроморденьким еще и в шестой, седьмой и восьмой с половиной.
На отпевании я стоически выстояла заунывный речитатив попа и с таким же постным лицом, полным вселенской скорби и сострадания, положила на грудь покойника портрет Пети Ганина.
На похороны надела траурное декольте с паучьей брошкой первой покойной жены Игорьпалыча. Чем вызвала, понятное дело, нездоровые эмоции его оголтелой питерской родни, алчно томившейся в ожидании завещания.
Когда на поминках нотариус Кравнюк распечатывал конверт, взаимно испепеляющие взгляды дражайших родственничков накалили траурную атмосферу так, что сигареты прикуривались уже без зажигалок.
У пятидесятилетней дочери покойного, моей любимой падчерицы, дым шел из ушей, а в красных зрачках полыхало знамя близкой победы. А не тут-то было, касатики!
Щупленький Кравнюк хитровато-тоненьким голоском зачитал завещание: …всё – всё! – старый козел завещал… ФСБ! Расшифровываю для наивных патриотов: Фонду Свихнувшихся Борзописцев!
Сирены десятков машин скорой помощи пронзили засыпающий Арбат. Родню под капельницами развозили по реанимациям кортежами.
Хорошо хоть папанька набраться успел и встретил благую весть уже в маске из салата, где назально выбирал зеленый горошек...
Не, ну скажите, где справедливость?! Вот и ходи после такого свинства замуж за драматургов и прочик писаков!