1. ЗВЕРУШКИ МОИ…
Почему мне с вами так легко, собачка моя, птички, кролик? Как бы мне было одиноко без вас сейчас, когда неделями никто не звонит… Даже мой единственный - раз в неделю из своего далека…
А если бы вы были не вы, а люди? Только представить себе: четверо людей в моей крохотной гостинке… Да - с ума сойти. А вот они не мешают. Ходят себе, прыгают, летают. Ну, иногда шнур или провод от телефона перегрызут – так это ж, не нарочно! Как на них рассердишься? Поворчишь, помучаешься, исправишь, да и забудешь. Или собачка моя маленькая грозно так на меня рявкает ночью, мол, не тревожь, не видишь: сплю! Даже и кусает иногда, если рукой или ногой шевельнёшь. Раз рассердилась я, газетой отшлёпала. Ну, через час опять помирились. А как она укладывается спать на мне, чтобы мордочкой обязательно к лицу ближе, да ещё и обнюхает лицо. Это в знак особой любви и хорошего настроения.
Птички, конечно, фамильярности не позволяют. А всё-таки, пока готовлю им в кухне сложные лакомства из овощей, яйца и творога, - нет-нет, да и заглянут с застеклённого балкона, где обитают в тёплое время, в форточку: ну, скоро ты там, копуша? Кушать хочется! Я уже не говорю об их трелях по утрам и на закате. Живая музыка, полная хорошим птичьим настроением, так заражает, даже теплеёт в комнате, где я вечно мёрзну. А мёрзну из-за кролика: пробовала его поселить в комнате, а балкон закрыть, он такое начал вытворять! Рассказывать не буду. Про клетку при нём и не заикайся – кровная обида. Вот и приходится терпеть открытый балкон: там у него, простите, туалет и клетка, в которой он только кушает. А ночью спит на единственном кресле.
Да, признаюсь, хоть и стыдно: верёвки они из меня вьют. Никому из людей такое бы не позволила. Вот интересно, почему?
За что мы их так любим? Может за то, как говорит Джон Фаулз, что они «невинны», без первородного греха. Сравнивать не умеют, завидовать…Говорит, мол, день, проведённый с животными, - это возвращение в Эдемский сад, а в обществе себе подобных – грехопадение. Может, поэтому мне так хорошо и спокойно с ними? Поухаживаю за ними, и, считай, на весь день зарядилась положительной энергией.
И всё-таки, за что мы их так любим? Может быть, любить по-настоящему можно только слабого, беззащитного, который от тебя зависит?
И кротость, и робость,
и лапочкой тянется,
извивы - из «Я» и из «Вы»,
и радость-разбег
ритуального таинства -
неравенства, сиречь,
любви…
Но ведь мне было так же хорошо, когда мы были вместе с моим любимым, который сейчас далеко? Да что я, лучше, а не так же. Но было что-то общее, какое-то чувство блаженного покоя и доверия, если это можно определить… Ведь он совсем не слабый, мой единственный? Или это я чувствую себя с ним зверушкой?..
2. Пожалейте Бога…
Кажется, я нашла нужное слово: жалость. Именно жалость. Только ею можно достучаться до нашего загрубевшего от первородного греха сердца. Жалкого можно любить. С ним не страшно сравнение. К нему невозможна зависть. Юродивые, шуты. Они понимали свою силу. И русский народ недаром любил юродивых. Вот и поэт – всегда, во все времена – юродивый.
И Бог послал Сына своего, потому что трудно (невозможно?) любить – преклоняться, любить коленопреклоненно. И жены-мироносицы особенно поняли, поверили, пошли за Иисусом, полюбили Его по-человечески, как сына, возлюбленного. Женщины более чуткие душой, к их сердцу легче пробиться. И не выше ли подвиг жён декабристов, чем подвиг их мужей, пострадавших за идею? Можно только представить себе, как смягчались сердца всех каторжников (не только политических) при виде этих нежных, беспомощных, сильных жертвенностью обнажённого сердца, женщин…
Он был Сыном, Братом и Любимым трём Мариям. Матери – Сыном, Братом - сестре Марфы и Лазаря, той, что избрала благую часть, - Сыном и Братом, оставаясь Учителем. А Любимым, таким, какие бывают единственными в жизни женщины, был он для Марии Магдалины, воспетой Рильке, Цветаевой, Пастернаком. Первой, кому Он, Воскресший, открылся.
Знал, когда лила масла:
Кровью выкупить могла.
Знал: одна из тех немногих -
Душу выплеснет под ноги.
Знал: сама, своей бы волей
С ним на крест, когда б позволил.
В скорбном бдении у тела
Чудилось все время: звал.
Первую пришел утешить:
Знал.
……………………………………………….
- Не касайся Меня! - Почему - не касайся ?
К вознесенью готовясь, берег Свой покой ?
Но ведь лишь от нее Он запретом спасался,
Ведь коснулся Фома равнодушной рукой ?
Взгляд безмерной тоски - эта встреча-прощанье,
Прежних взглядов любви - о, насколько сильней!
Взгляд безмерной тоски, как мольба о пощаде.
Крестной мукой опять - расставание с ней.
Взгляд безмерной тоски - просветленней и выше,
А Ему - напоследок - острее ножа.
- Не касайся Меня! - Ибо срок Ему вышел,
А безмерной любовью могла удержать.
……………………………………………………
Судьба моя - сплетенье многих линий,
И тело - только сплав умерших тел.
Я помню: Ты явился Магдалине
Не осуждать - в слепящей чистоте.
Не пристыдить - в святейшем отдаленьи,
Не грозным: за грехи свои плати !
Я помню Ты явился Магдалине
Единственно доступным - во плоти.
И в ней, любовью и стыдом палимой,
Экстаз неявным привкусом горчил.
Я помню: Ты явился Магдалине
Единственным из всех ее мужчин.
Так исподволь и так неодолимо
Даруя свет греховной слепоте, -
Явись и мне, явись, как Магдалине,
Когда закаменею от потерь...
Нельзя любить равного – говорит Марина Цветаева, и не только Марина. Холод – в равенстве. Ещё больший – если глядеть на любимого снизу вверх. Живая кровь – в жалости. Стать униженным, пострадать – не ЗА людей, а - чтобы люди ПОЖАЛЕЛИ Бога. Пожалели и полюбили.
3. «Грубое» и «тонкое» Чудо или «Зачем существует наш сайт»
Вот я и поняла, зачем существует наш сайт ( и не только он, конечно). Порой, читаешь отзывы на свои стихи, и ещё больнее заноет вопрос о простоте и сложности поэзии. Как хочется, чтобы тебя услышали. Значит, всё-таки, надо договаривать. Объяснять. И стирать прелесть тайны, недосказанности?
Во времена апостолов, думаю, чаще случались чудеса. Чудеса откровенные, «грубые», ну, как персты Фомы в рану. Но и тогда говорилось о ценности веры без этих перстов. Нам подарена свобода. Бог «не имеет права» на грубое, материальное чудо. Только на намёк. На что-то, похожее на плод нашей собственной фантазии. Так было со мной. Были живые глаза Иисуса, смотревшие на меня с маленькой иконки во время вспышек молнии, когда я сидела одна с отключенным электричеством в летнем оздоровительном лагере у открытого окна, за которым лил дождь. Он понял, как я нуждаюсь в нём, и как я не могу преодолеть барьер холода, отчуждение недосягаемой высоты. Божья матерь доступнее, к ней я, воспитанная советской школой, сами знаете, в каком духе, впервые обратилась, когда серьёзно заболела моя маленькая дочка.
Тонкое чудо, оно начало приходить тогда, в грозу, впервые приблизив. Надеюсь, с тех пор оно незаметно присутствует со мной. Верю.
И ещё: думаю, всё, о чём я сейчас написала, уже написано кем-то, кто мудрее, написано давным-давно. Не знаю, все ли эти мысли собраны там. Или они разбросаны по разным книгам. Невозможно прочитать всё, написанное людьми за время существования письменности. И это неспроста. Всё неспроста в этом мире. Значит, так и надо. Потому что, не для людей ты думаешь, пишешь, а, главным образом, для себя. Вот почему и не так важно, пришло ли к тебе признание при жизни, и даже после жизни. Ты жил, ты думал, ты чувствовал. Всё это не погибает, если хоть один человек (ты сам) был свидетелем живого биения мысли и чувства. Вот зачем нужны даже плохие стихи. Вот зачем нужны литературные сайты…
И всё-таки я не решила вопрос о простоте и сложности. О «грубом» и «тонком» Чуде. Он не решён Богом во мне. Думаю, я не раз ещё вернусь к нему. Приглашаю и Вас, того, кто меня сейчас читает, к раздумью. Надеюсь на живой отклик.
Знаешь, Бог как ребёнок
Доверчиво просит утешить.
Поцелуй, чтоб утихла
Обидой рассказанной боль.
И неправда досадой в душе
Не напрасно скребётся.
Знаешь, Бог, как ребёнок.
Он погибнет без веры твоей.