Расплата.
Замри, дохтур Бильжо! Зависни со своими примочками из спирту! Пущай все видють, как я страдаю. Пущай на фэйс мой синий глянуть, попробують в глазыньки мои заплывшие посмотреть. И ухи не тереби, вот-вот отвалятся...
Скольки раз, ужо, мамой клялся лишнего не вякать. Нет, словны хто за мочалу тянеть.
А с чего понеслось-то всё?
Ох, кажись пятница была. А по энтим дням, посля работы, я всегда на грудь принимаю. Тут уже пшицко едно: «Татушки ли носы друг дружке расквасили, война ли с Ираком началась, а свою поллитру я съем!»
Так вот, пятница была. Солнышко, снег потаил, подснежник прелый лист протаранил...
Прилёг я, значить, с бутылкой, в детском садике, в песочнице. Откинулся, кайфую. И тут, как назло, Солоп нарисовался, хмырь из соседнего дома: двинь седёлку Йон, я тоже лягу. Да, уж... Булькнули мы с им по стакану, лещём солоповским занюхнули, и я в расслабуху впал.
- Зять, - грю, - у мине в Чикаго по службе был, так там, грит, ихние магазины круглый день вино с водкою продають!
- Хорош луну крутить, - это он мне, - ни в жисть не поверю, чтоб у них пролетарию поблажка была. Им до такогу ленинизму-гуманизму век не допереть. Заткнись, рожа фэзэвушная, давай лучше ещё накатим.
- Ты, маво зятя не трожь, - грю я ему после выпитой, - я Витьке, сваму, как сыну, во, как верю! Хучь у них и волнения, но колосники всегда ополоснуть можно.
А тут Касьян прётся, кривая сажень в плечах, морду за три дня не обсеришь. Подходит, заранее уже лыбится. Тут бы мне и смекнуть, заткнуться, а я ещё стаканчик в себя пустил, и всё ему и выложил.
Касьян послушал, и ну греготать, прямо, как чистый мерин.
- Тама, - грит, - и сивуху гнать не могут, одну виску запуздыривают.
- Можа и так, - ответствую, - токи вино целый день продають, бо зять мой брехать не станет!..
Тут ещё алкашей из «Клуба любителей выпить» понабежало, в кольцо мине взяли. Слухають, но, чую – не верють. Ну, да ладно, я им дальше гоню.
- Мой зять, - грю, - полтретьего ночи в тапки и через дорогу, а там миссис в окошке и сна ни в одном глазу. Зацепил он бормотухи и назад, в хотель.
Смотрю, пацаны уже сапогами землю пробуют, кочанами трясут, не верють значить.
Тут, один из самых пьяных, Антошка Бык, к мине вдруг подваливает и в харю фигу целит.
- Погундось ещё, радио, - грит, - резидент ты мериканский. Мы тэж газеты читаем, кое-чего понимаем.
И другие тута придвинулись, загалдели: рожи страшные, как у разбойников. А я ещё один стакашик дёрнул и спокойненько так объясняю.
- Мудаки! – грю, - эт не от любви к бухарикам там по ночам торгують, а из-за шкурнога интересу. Капитал, типа, наживают.
- Вот, мать их ёп!.. - хорошо вставил, приподнявшийся из песочницы Тёмыч.
- Так и я грю, - говорю, - когда мы на рыночную экономику перейдём, и у нас можно будет вино ночами трескать. Но, не скоро это. Далеко нам ещё до Америки!
Тута все как с цепей сорвались...
Били мине долго и старательно. Очухался я в больнице, весь в бинтах и пузырьках.
Мать-царица, небесная! Сколько же раз зарекался молчать. И упёрлась в мине эта Америка. Тем более, Витька-зять, скотина, к другой бабе свалил.