...Измучила. Как и почему – другой вопрос. Я готова все разнести, чтобы избавиться. Она тоже на грани. Мы смотрим друг на друга, наши лица дрожат и расплываются, словно змеясь в каком-то горячем мареве. Словно над костром жидкий воздух струится и меняет все, что в него погружено. Мы не узнаем друг друга. Дрогни! Остановись! Посмотри, посмотри виноватыми глазами.
Чувство вины – это такой рычаг, который много может повернуть внутри. И он же показывает, насколько душа жива… Если есть чувство вины и стыда – не все потеряно.
Помнишь, что Крис сделал со своею женой? Она нечаянно убила его ребенка, может, еще не смея оставаться с любимым навсегда. А он, гневаясь, действительно оставил ее. А когда вернулся, уже не владея собой – она отравилась. Извини, что я пересказываю ситуацию у Лема так пошло. Но философских коллизий я тут не касаюсь, я снова тебе пишу письмо как обычно, только раньше я тебе отдавала его в руки, когда мы прощались и ты долго, сладостно читала его дома… А потом приносила ответ.
Сейчас я не могу тебе его передать, вот и пишу его в пространство, надеясь, что ты заглянешь сюда. Господи, у меня разрывается сердце от того, что не могу с тобой поговорить, чаю попить… Так тебе две ложки сахару или одну? Ах, да, три сахару и две варенья. Не надо, так не надо. Сядь рядом. Поставь ноги на перекладинку, чтоб я облокотилась на коленки твои локтем. Чтобы у меня было креслице… Почему не можешь? Потому что между твоей перекладинкой и моим локтем две тысячи километров. Ну, это же полная ерунда. Мы не можем расстаться, потому что мы не покидали друг друга. Ни одна твоя подруга не была так близка с тобою, как я. Пусть обнимают до хруста, шейку выгнешь, пусть целуют сверху, целуют изнутри, оскалишься от невыносимого наслаждения, пусть водят по тебе губами – по одной и вместе, пусть, до онемения пальцев, рта, до щекота, до слез, до крика горлового… Ффу. И так далее. У меня все равно остается надежда, что никто не ставил локоть на твои коленки, как на ручку кресла. Для меня всегда важнее то, что другим по фигу…
Например, все любят солнышко, и прошвырнуться под руку на площадь, где великая руса, пиво и ролики. А я люблю дождь, чтобы вымокнуть, добежать до твоего подъезда, все сбросить, надеть твой старый халат, а ты голову мою вытрешь полотенцем – ах мокрый песик. Вытираешь, обнимаешь, мнешь меня, податливую субстанцию, месишь, воссоздавая каждый раз заново, как будто прежний вариант меня тебя не устраивал. Потом вздохнешь, поставишь чайник и дашь осколок виспы… Ах, боже мой, господи, я же забыла, что ты уже два года вытираешь этим полотенцем другую голову, другую кормишь осколком виспы, лепишь из нее свой вариант…
Так почему снова Крис? Потому что синдром вины. Понимаешь, когда во мне только зарождалась мысль о перемещении тебя в другое пространство, ты еще тогда не думала, и вот теперь, когда все случилось, меня достает синдром вины. Куда я отправила тебя одним мысленным усилием? Куда, зачем? Ну, он-то отправлял ее в ракете мотаться по вечной орбите. А я –то тебя – в бесконечность.
Крис видит любимую перед собой и понимает, что это не человек.
Обнимает ее, сжимает, будто формируя из податливой молекулярной субстанции новую любимую, яростно мнет…Что-то вылепляет…
Потом говорит с ней как с человеком. Понимаешь?
Все говорят ему – не человек. Копия молекулярная. Даже она говорит – не человек.
А он – что человек. КАК человек.
В нем просыпается, наконец, этот вечный плач по ней. По родной, не заменимой никем и никогда. Он становится другим, родив ту жалость, от которой отмахивался брезгливо.
Поэтому, когда ему дают последний шанс, он стоит в скафандре, морщится за потеющим иллюминатором и – не летит. А действительно, что ему делать на земле? Стоять, стругать задумчиво салат, и коситься на дверцу холодильника с ее фотографией? Да ну, уж лучше не надо. Лучше остаться здесь, с этими копиями, чтобы еще и еще раз рухнуть в это искупление, в эту пережитое заново горе, и снова убедиться – счастье. Одно-единственное касание… Ну, хотя бы голос, а? Далекий голосок с хрипотцой, дай, господи, дай! Хоть отзвук дай, слабое эхо - и потом наказывай…
Ведь это прозрачной дрожание воздуха, сахарный хруст талого снежка, сколько чаю не выпито, моря!.. Все это так сладко, огромно, непосильно одной, до комка в горле, так что я тоже бы попыталась стать другой, такой, которую ты не смогла бы неремещать... Ведь если я даже слышу, что ты там идешь - ты всегда шла там тихонько после ссоры... Если все это так вьявь - и так оглушительно, что придется мне тебя любить как-то заново...
Вот и я бы не полетела.
Ты же сказала - судьба!
А я поверила.