ОБХОХОЧЕШЬСЯ!
«Жизнь стала лучше, жить стало веселей!» - внушал себе Виктор Дмитриевич Манаенков, входя в районное отделение Центра жилищных субсидий. Действительно, когда ещё государство давало своим гражданам какие-то субсидии на оплату коммунальных услуг? А сейчас - дает. Правда, в то время, когда он жил на свою учительскую зарплату в 120 рэ, деньги на эти самые услуги не казались ему такими большими, как сейчас. Но, что вспоминать? Времена не выбирают…
Очередь была часа на полтора, не больше. Всего-то человек пятнадцать сидело и стояло в холле типовой трехкомнатной квартиры, переделанной под одну из десятка тысяч московских бюрократических коморок. На стенах холла-предбанника висели списки необходимых документов, образцы запросов и справок. На самом видном месте - большой плакат с фотографиями главы районной управы и его заместителя. Под фотографиями – годовой отчет перед избирателями. У одной из фотографий криво, от руки, синим фломастером, выведено: «Весь год я работал только на себя». У другой короче: «Я – тоже».
У каждого из очереди на руках - пачка различных документов, справок, выписок, свидетельств и прочих бумажек со всеми обязательными печатями и подписями, а в глазах – робкая надежда на близкое завершение очередных мытарств по бесконечным кабинетам, окошкам и похожим на эту коморкам чиновничьей гильдии. Сколько уже собрано бумаг! За каждой – часы ожиданий и унижений, которые дома непременно переходили в часы долгих, безутешных и банальных раздумий о том, что всё-таки Родина и государство – это далеко не одно и тоже.
Казалось бы, в век интернета и крутых технологий во всех отраслях мироздания, пора бы уже исключить у малоимущих старичков и старушек ту часть жизни, которую они простаивают у всех этих бесконечных окошечек, чтобы в конце своего пути, наконец, в этом Центре получить очередную справочку о копеечных субсидиях, которая и годна-то будет лишь пару-тройку месяцев, до очередного подорожания на электричество, коммунальные услуги или прочие платежи. Что-нибудь вновь подорожало – начинай этот марафон с начала. А им всем и осталось то всего - ничего: кому год, кому пять. А тем сравнительно молодым инвалидам, которые могут их немного пережить, все равно никто не позавидует, глядя на трясущиеся руки-ноги, палки-костыли, да в безумные, с дикой тоской по навсегда потерянной нормальной жизни, глаза.
Примерно так размышлял Виктор Дмитриевич, когда за дверью молодой девичий голос крикнул:
- Следующий!
Очередь подвинулась еще на одного человека и Манаенков на всякий случай засек время: интересно все-таки, сколько в среднем за дверью уйдет на одного посетителя. Засек – и вновь задумался. Ведь такой пустяк, казалось ему, найди в своей базе данных эту самую справочку-выписку, не трать бумагу и направь её туда, откуда требуют. А потом пригласи того же старичка за итоговым документиком или вышли почтой. И все дела! Ведь и так в каждый праздник-непраздник все почтовые ящики завалены различными напоминаниями о трудовой вахте отцов районной управы: то на встречу с собой приглашают, то с праздником поздравляют. Он как-то помножил одну такую поздравлялку с крупной фоткой этого улыбающегося главы управы на жителей района и у него получилось что-то около КАМАЗа этой изысканной финской, лощеной бумаги.
Ожидание своей очереди шло незаметно. Здесь главное – задуматься о чем-нибудь и забыть, где находишься. Манаенков, как бывалый очередник, давно сам для себя придумал этот нехитрый способ и всегда им пользовался, если не было под рукой газеты или книги. Стоишь себе или сидишь, думаешь о чем-то, улетая, и так быстро время идет – даже не успеваешь ничего путного решить в результате своих раздумий. Вот уже и бабулька вышла, за которой он занимал. Манаенков вошел, поздоровался и, как всегда, разложил перед девицей все свои документы, строго по списку. Та начала их перебирать, сортируя в какую-то свою, особую последовательность.
- Вроде все, - медленно, боясь ошибиться, сказала она вскоре, завершив свою сортировку.
Виктор Дмитриевич облегченно вздохнул, но уже через секунду услышал:
- Да, но вам надо написать заявление с указанием той суммы, которую вы получаете от своей жены на ребенка. В месяц, разумеется.
Манаенков знал, что та сумма, которую он назовет девице, и будет добавлена к его минимальной пенсии. А это значит, что она потянет субсидию к совсем символической сумме, из-за которой в будущем еще не раз подумаешь: а стоит ли обивать пороги всех этих коморок с протянутой рукой, чтобы, в конце концов, получить те деньги, на которые дочка сможет разве что неделю съездить в школу и обратно.
Поразмыслив немного, Манаенков вывел после официальных просительных фраз, продиктованных девицей, круглую сумму – 100 рублей.
- Так мало? – с нескрываемым презрением не то к Манаенкову, не то к его жене, усмехнулась девица, пробежав глазами по его заявлению.
- А знаете, наше огромное государство тоже платит на ребенка мне лишь 100 рублей в месяц, считая, что с этой суммой в кармане можно и одеть, и накормить, и за коммунальные услуги заплатить, и за проезд, и за медицину…
- Что вы мне рассказываете!? – встрепенулась девица и в её голосе, наконец, появилась нотка какого-то участия. – Одно дело – пособие на ребенка, другое – ваша зарплата.
- У меня лишь минимальная пенсия по инвалидности, - напомнил он, - которая меньше прожиточного минимума и на которую мы, как вы можете убедиться по справкам, живем вдвоем с дочкой.
- Мы с вами в одном городе живем, в одной стране, - окончательно сдалась девица и молча сунула его заявление в какую-то папку.
- Я просто хотел сказать, - примирительно продолжил Манаенков, - что жена моя, благороднейший человек, удваивает эту сумму. Разве этого мало?
Девица ничего не ответила, пробежала своими пальчиками по клавиатуре, и через минуту принтер уже показал из своего чрева, словно дразнила язык, заветное извещение о начислении субсидий.
Теперь оставалось лишь в обратном порядке пробежать все те конторы, которые он обходил в последние две недели и показать в каждом окошечке, простояв очередную очередь, это извещение. Зато, за все эти справки и унижения каждый бедолага, к которым он, конечно, относил и себя, получал в месяц рублевый эквивалент равный одному-двум, а некоторым (тем малоимущим, которые непонятно на что и непонятно как все еще живут) – целым трём американским долларам! Не деньгами, конечно, а всего лишь вычетами из сумм платежей. Но, как не крути, а эти вычеты хоть немного, но все же облегчали жизнь и были бы с благодарностью всеми принимаемы, если бы не столь громоздкая, унизительная и трудоемкая процедура их получения.
Ведь, казалось бы, поработал человек на государство. Оно ему пенсию, чтобы хоть прожиточный минимум покрывала. Заслужил – получи и живи. Смотришь на туристов-иностранцев. В основном - все как на подбор – божьи одуванчики. По всему миру шастают, лопочут на своем, хохочут. Идет старикан – фотоаппарат навороченный всего прогибает, бедного, как тростинку на ветру. Да и старушка его сухонькая, сморщенная вся – не лучше его. Лет по восемьдесят обоим, в шортах и маячках, аж блестят от счастья ровным слоем загара и фарфоровыми зубами.
А у нас что получается? Поработал на копейки, всю жизнь еле-еле сводя концы с концами и, гуляй, Вася! А если этот Вася рано или поздно, но всерьез обидится, что будет с его стороны, кстати, вполне обосновано? А если этих Вась много?
С этими бунтарскими думами, свойственными наивной российской интеллигенции во все времена, Манаенков уже проковылял по скользкому, как каток, тротуару полквартала и подходил к школе своей дочери, за которой уже показывались верхние этажи его дома.
Он сам всю жизнь проработал в такой же, за мизерную учительскую зарплату, вплоть до самой операции, после которой обратно его не взяли и дали соответственную зарплате пенсию. Жена и так была не особенно довольна ни его зарплатой, ни его положением. Немного поухаживала и уехала жить к своим родителям, которые ей стали ближе и понятнее, чем вечно брюзжащий супруг-неудачник. Разводиться, решили, смысла нет. Для дочки травма, да и незачем, пока никто из них не думает попробовать еще раз в новой паре. Дочке всего не объяснишь. Мала еще. Жена сказала, что приедет, когда родители чувствовать себя будут лучше - им тоже уход нужен. Возраст. Дочка у тебя прописана – вот пусть и живет здесь. Вдруг что случится… Все под богом ходим. Сколько уже сверстников нет! Перестал считать… Всё правильно. Здесь и школа рядом, и подружки её…
Войдя в квартиру, Манаенков разделся и зашел в комнату дочери, из которой громко ухали басы какого-то нового хита. Дочка устроила себе самодельное караоке и, перекрикивая какую-то группу, напевала незамысловатую, если не сказать проще, песенку про хорошего президента, размахивая в такт руками, и корча рожицы.
- Па, - махнула ему, убавляя звук на старенькой магнитоле. – В школе на охрану собирают за три месяца и в родительский комитет мы задолжали триста.
- Конечно, конечно. Сколько всего?
- Пятьсот.
- Это почти все, что у нас есть. До пенсии три недели. Что будем делать?
- Ты - папа, ты и решай, - резонно ответила дочь, потянувшейся к магнитоле рукой показывая, что разговор окончен.
- У нас с крупами как? – успел он выкрикнуть он.
- Не хочу я этих каш, не буду!
- А что тогда есть будешь?
- Не знаю. Сам решай. К маме съезжу, - ответила она и, не выключая музыку, ушла на кухню перебирать запасы, небрежно раскинутые на полках холодильника. Как раз по одному «запасу» на полку, чтобы не было ощущения пустоты.
- Кушать? Кушать съездишь? – усмехнулся Манаенков из коридора, и самому стало стыдно за свою беспомощность, за то, что не может дать дочке даже того минимума, который ей действительно необходим.
Ведь она и так от него ничего не просит. Он знает, как одеваются её одноклассницы, где отдыхают. Да, что тут говорить… Чиновники, придумавшие эти сторублевые пособия на детей инвалидов, вряд ли проходили в школе географию. Наверное, считают, что Россия в центре Африки. Всем достаточно на бедерной повязки и бесплатный банан. Подумав о школе, Манаенков решил ещё раз зайти к дочке и поинтересоваться, как у неё с уроками. Она уже чем-то перекусила на кухне и вновь продолжила свое сольное выступление с подтанцовкой. «Ладно, уже большая, пусть сама за себя отвечает», - передумал он и заковылял на кухню; поставил чайник, достал дежурную вазочку с печеньем и сушками.
Чай пил медленно, используя свою тактику ожидания в очередях: раздумывая о том что, собственно, он может изменить в этой жизни. Сколько ни думал, ничего путного не выходило. Все получалось, что остается просто сидеть в общей очереди и ждать, когда наступит утро или вечер, и откуда-нибудь сверху или снизу, но в самое сердце, трубный голос Гавриила проткнет его своим пронзительным: «Следующий!»»
Из комнаты дочери в очередной раз несся веселый припевчик песенки про хорошего президента, были слышны её топанье, хлопки и не поставленный, срывающийся голосок. Полное отсутствие слуха её нисколько не смущало. «Да уж, - пробормотал про себя Манаенков, - жизнь стала лучше, жить стало веселей!»
И добавил в унисон своему настроению: «Обхохочешься!»
2003