Жил-был ван ваныч, главы 10-17

Веле Штылвелд
ЛЕОНИД НЕФЕДЬЕВ И ВЕЛЕ ШТЫЛВЕЛД ПРЕДСТАВЛЯЮТ
Гротесковый Оттиск Времени:
«ЖИЛ-БЫЛ ВАН ВАНЫЧ»

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, ДВАЖДЫ ПЯТАЯ...

Однажды весной с голодухи отправился В. Ваныч челноком в Занзибар. Вдруг навстречу ему Зим Баба:
— Что к нам, Ван В., в гости пожаловал?
— Пожаловал...
— С чем и зачем?..
— Сказывают, у вас апельсины заместо картошки. А всё потому, что замо-розков у вас с роду не наблюдается. Вот и любопытствую: почему?
— Да откуда в Африке холодам взяться?
— А оттуда! — резко указал В. Ваныч на вершину Килиманджаро.
— Эх, и дурак ты, Ван Ваныч!.. Одной снежной шапкой всей Африки не ох-ладить...
И возвратился В. Ваныч домой, восвояси. И стал менять булки на хлеб. Под сурьёзной вывеской: “Замена элементов питания”.
К Ван В. потянулись. Но не токо жаждущие, но и богатые невесты. На одной такой невесте Ван В. сдуру женился, и наутро стал совершенно бедным муж-чиной…
Поскольку не по его чинам было платить ежемесячную квартплату за пять квартир, записанных на имя его небедной жены.
— Даешь Партию Здравого Смысла! — отчаянно взвыл тут Ван В. Но было уже поздно. Богатая женушка купила шестую квартиру. И от свалившегося на голову дефолта В. В. развёлся...
Не по Сеньке шапка — содержать женены дворцы...
 Да и разрушая хрупкий мир на двоих, окрестный люд всякий раз старается не замечать тех печальных последствий, которые вносят в мелкоместные ду-шонки свои...
 И задумался В. Ваныч, как плетением смыслов наводя тень на плетень, Гос-подь плетёт свою паутину. И вознамерился вступить в Интернет, но тут же нарвался на чат своей богатой жены:
“Ванька-я-всё-прощу!
Только срочно проплати годовую квартплату за восьмую квартиру!”
И осознал мгновенно Ван В., что Всевышний, разумеется, не дебил, но и умом — в нашем понимании — отнюдь не блещет. Поскольку Бог — мета-физик №1, а Эйнштейн — физик №2. Но и у первого, и у второго с женской логикой практичных земных баб полнейшие несуразы...
Похоже, что под грузом биомассы Земля сошла с ума, а мы — с орбиты...
И решил В. Ваныч, что с этим надо что-то делать. Так прямо и заявил себе:
— Дядя, надо что-то делать с ЭТИМ! — И напрасно. В суете городской разве сам себя толком услышишь?
И ушел В. Ваныч в астрал, и провёл там целый день. Но, вернувшись через три миллиарда лет, Земли на условленном месте уже не застал. Сдали её инопланетные вандалы в Музей Всемирной Истории без Банка “ИМПЕРИАЛ”...
И задумался Ван В. о влечении к смерти. И осознал, что сознание — смерть влечения. То, что доктор прописал...
И записал в свой маркий дневник:
Щедрость спросила у Сознания:
— Что ты мелешь?
— Песок.
— Какой?
— Речной.
— Почём?
— По тумаку.
— Получай! А сдачу себе оставь. На модернизацию оборудования...
Захлопнув свой кондуит, В. В. решительно вышел во двор.
Бомж со стажем с мудрым видом собирал под лавкой окурки, набивая ими трубку и, медленно раскуривая её, снисходительно поглядывал по сторонам... У советских собственная гордость. У постсоветских — тем паче...
А что гордость? Ведь и не гордость она, а сплошная Майя, фата моргана, и, если хотите, просто самообман!..
 Самообман от младенческих ногтей поучал В. Ваныча:
— Рыбьим жиром укрепляется организм!
— Себя не обманешь, — убеждался Ванечка, давясь рыбьим жиром.
— Себя не обманешь, — сокрушался Ваня, женившись на первой встречной.
— Себя не обманешь, — надеялся Ван В., разводясь в третий раз. Но надеж-ды пошли прахом, а В. Ваныч юзом.
И опять трудяга-Смерть показалась ему привлекательна. И обратился за опы-том Смерти после Жизни к почтеннейшим городским аксакалам. И сказал ему один старый, как пень, чудак:
— Я живу так долго, что уже привык жить. — И оказалось, что влечение к смерти у стариков отсутствует начисто по той простой причине, что либидо приказало долго жить. А они и рады стараться...
 Ибо к растительному существованию привыкнуть очень легко. Для это дос-таточно стать растением.
...А сам Ванька стал на старости… Православным. Но потом внезапно помо-лодел...
И сразу же перестал! В. Ваныч — сам по себе. Бог — тоже сам. И тоже по се-бе…
А Ван В. хоть и не Бог, но все же мужчина! А у большинства мужчин — “жестокая страсть к правде”. У большинства немужчин — “нежная страсть ко лжи”. Такие вот коллажи...
Отдал как-то себе Ван В. самый последний долг. И уже ни черта не должен — ни богу, ни чёрту, ни себе. И Бес Гордыни уже Ваньку не мучит. И это обоих их бесит...
И В. Ваныча, и его оппонента. Оба сетуют, мол, остались от счастья одни только рожки да ножки безмозглого здравого смысла. И решил тогда Ванька других таких же безмозгликов не искать и никакой Партии Здравого Смысла не создавать! Свернул все грядущие лозунги и знамёна и сжёг их в буржуйке. В этом поступке и проявил остатки своего здравого смысла... И им Ван В. возрадовался, греясь у комелька...
 Алконавт и трудоголик на фоне исторического процесса только знал В. Ва-ныч — Ваньку валять!..
И до сих пор валял бы да только приспело время и Ван В. в очередной раз женился…
И всё бы ничего, но В. Ваныча на сладком свадебном пиру нажрался от пуза молодильных яблок и окозлел. Окозлеть-то он окозлел, но хоть бараном не стал — не блеет, а только нет-нет да молодуху рычит...
И все больше по-волчьи...
Совсем озверел...
Потому что семейная жизнь — это честность. А одной честности на двоих не хватает...
А чего только, собственно, эта девушка от Ван В. ожидала? Проспиртован, обкурен и выжат был как лимон...
Но нажраМшись яблок, ик!, помолодел наш Ван В. и стало ему начхать на всех козлов и козлих. Не берут его теперь ни кислотные дожди, ни громы ра-диоактивные...
И как по Ваньке, то кислотные дожди прекрасно нейтрализуют щелочную среду его хмельного желудка. В. Ваныч оптимист, и стакан завсегда у него полн, даже когда пуст. Полн до дна! Знай только пей, не робей...
Вот и пьет по утрам кофе без сахара, но его диабет продолжает набирать обороты. Слащавые песнопения “новых ориянцев” отчётливо доносятся до хрущобы Ван В. из самых сокровенных глубин Киеврадио…
Радио “Эра”. Смешно...
 У каждого мелкопоместного радио — своя Эра. А на Крещатике — палатки и мат. Мат и палатки. Благотворительная распродажа газеты “Товарищ”... Опять же смешно: даже Тамбовский волк уже не брат, не товарищи. А если и попробует брататься — пристрелят люди добрые на братской границе...
Очередной перестык сентября...
Вагонетка четырнадцатого числа ударяет вагонетку пятнадцатого...
Обе катятся под откос. Под откос вислого заскорузлого времени. Ночь глу-ха...
Но кто-то тихо дышит...
Лежит Ван Ваныч на пустых пластиковых ящиках из-под пива “Оболонь” в обнимку с Розановым и Бердяевым. Свальный грех интеллекта...
Работа такая...
Дай Бог каждому! А завтра будет лежать В. Ваныч с Фроммом и Ключев-ским. Блаженство! Блаженство... нищих... духом. Его ни за какие деньги не купишь...
Дзинь-дон...
День! Встреча с “Эммануэлем” на предмет пожрать. И матери взять диетобед на дом...
На рынках почти бросовые да часто с гнильцой и глистами продукты третьей свежести в заломленных ценах. Продают вечно полуголодные бабки-дедки с чадами и домочадцами. Отбери у них их промысел и они тихо загнутся. Где Партия Здравого Смысла — просто накормить их, сирых, и тем утешить?..
 Во всеориянском масштабе, развернув лицом к обнищавшим полевые ар-мейские кухни и столовые всяческих Армий Спасения человечества. Это и недорого и мудро. Да только здравого смысла — йок, а один “Эммануэль” на весь общак каши не приготовит...
В самой столовке — тишина и благолепие. Столовые осколки человеческого существования...
Юля, пятидесяти лет. Соседка по столику. Юродивая? Нет! Страшна, как смертный грех, но зато идиотически непосредственна. На “доброе” слово, то есть на просто человеческое слово, обращённое к ней, откликается всем те-лом. От нервного перевозбуждения, от желания сказать в ответ хоть словеч-ко, её аж колотит. Сотрапезникам приходиться отворачиваться. И не из от-вращения, а от излишней эммануэльской деликатности...
Нищие сами не понимают, во что верят, и верят ли вообще...
Но верят! Грех пустого желудка страшнее для желудка семи смертных гре-хов...
А уж многие из этих желудков чего только не жевали за последние месяцы, за последние годы, за последнее десятилетие...
Вплоть до дождевых червей!..
Но в отличие от кольчатых червей, мы красавцы — ей-ей!.. Красотинушки! А уж наши “пальцатые” и вовсе детинушки сытые... Хоть за них-то радостно нам!..
Бомж Боря. Бывший В. Ваныча одноклассник, последний из выживших. Ин-теллигент до мозга выпирающих из жилистого мяса костей. С ним приятно говорить языком Бердяева:
“Бытие, с которым имеет дело рациональная гносеология
 уже есть продукт мысли...”
И привычно прибавлять нечто из Ванькиного кондуита, вроде:
рациональное бытие — продукт мысли,
 иррациональное — продукт продукта...
А вот как раз продуктов на всех жилистых интеллигентов у страны не хвата-ет... Вот и пускает она своих интеллигентов в расход, так и не успев напло-дить новых. И теперь их уже не 5-7 процентов, как во времена Совка, а всего каких-нибудь тощеньких полтора-два на всю новую ориянскую нацию...
Эх-хе-хе, истощал духовно ориянский народ!..
Вселенная философов — большая продуктовая лавка, битком набитая несъе-добными для нефилософов субпродуктами Духа. Беда нефилософов — в не-достатке рационализма. А недостаток рационализма чреват безумием, тогда как излишек — тупостью и догматизмом.
И всё-таки старается Ван В., где можно, отыскать признаки вселенской гар-монии. А они: в гармонии с миром собственных снов — искомое гормональ-ное равновесие пожилого возраста. Гормональная гармония мира внутренно-стей с внутренним миром. Доходчиво и подкожно, не так ли? Поймёт даже и нефилософ, если только не доверится лени...
Потому что Лень — матушка, тогда как сладострастие — дедушка...
Ах, это былое сладострастие...
Наш паровоз назад лети! В Коммуне — остановка...
— Мы к штыку приравняли перо, — размышляет Ван В., — а себя — к ам-бразуре. В юности я думал, что официальная церковь давно отдала богу ду-шу, и поэтому ходил женихаться в Молельный дом на Ямской к баптистам, адвентистам и Свидетелям Иеговы. Прошло 30 лет. Ортодоксальная церковь живёт и здравствует на все сто, хотя молельных домов вокруг — как грибов! Ешь — не хочу!.. А я и не хочу. Хотя церковные ресторации иногда посе-щаю.
Фанатики любят отливать из собственного дерьма пулю. И это хорошо!.. ДЕРЬМО КАК БУМЕРАНГ: ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЕТСЯ...
 Чем порочнее круг, тем слаще Вечное Возвращение...
 Мир тесен. И теням, его населяющим, не продохнуть, не повернуться...
А доброжелательное отношение ко всему живому (и “неживому”) роднит всех нас, Ван Ванычей, с Яйцом Небесным. Одним на всех...
И грех нам его чураться...
Грех Гордыни — самый распространенный. Им страдал даже Господь. Назы-вал себя Ванька сыном Отца Небесного, будучи всего лишь внучатым пле-мянником...
Человеческая глупость и злоба неисчерпаемы. Хоть в этом все В. Ванычи равны Б-гам...
И облокотясь на это сомнительное тождество устремляются Ванятки в инво-люции духа. В медленную эволюцию духовного в быстро разрушающем их мире физическом...
С тем и живут, земные Ван Ванычи всех возможных ориянских мастей, уже не сетуя на материальный и социальный маразм...

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, В УХАБАХ ЖИТЕЙСКИХ...

Младенец, проживший хотя бы день на грешной Земле, — уже гениален. С человеком сложнее...
Прожить жизнь с душой младенца способен, увы, не всякий...
Поколение Ван Ванычей навсегда разучили смеяться. Но улыбаться натощак они ещё могут! И это конгениально...
Всякий из В. Ванычей гений на житейских ухабах...
Перечитывая Жванецкого Ван В. вторил:
Ничего уже не хочется... кроме любви с первого взгляда.
Потому как со второго уже не получается. Тьфу!..
И рот до ушей, и крылышки за спиной, а всё чего-то не хватает.
Но всему свой срок...
Однажды развёлся В. Ваныч со своей половиной, и это ему так не понрави-лось, что он дал себе слово никогда больше не разводиться. А так как он был человек слова, то вскоре получил срок. За многожёнство!..
А как-то пошёл Ван В. в кино. И вышел другим человеком. А в другой раз В. Ваныч снимался в массовке. Но его убили. На его место стал другой Ван В., потом третий...
К концу фильма никого не осталось, зато фильм получил первую премию. А В. Ваныч ничего не получил, кроме моральной травмы. И не знает теперь на каком он свете...
Но снова пошёл Ван В. в кино. И вернулся лишь через двадцать лет...
И теперь сидит дома. Смотрит телевизор. Теперь ему вся сила искусства до пятой точки!..
И вам рекомендуем принять к сведению сей полезный рецепт!..
Случается, размышляет В. Ваныч:
-- Как ничего не делаю — так хорошо, а стоит чего сделать — голова болит. Даже цитромон не помогает. Десять лет в поликлинике не был, а очередь ни на шаг не продвинулась: все лезут без очереди. А я чем хуже? Хуже, хуже! Поэтому встал, точнее, сел в очередь. Пропустил всех, кто без очереди, и, на-конец, проник в кабинет — и что же я вижу? В кресле врача сидит какая-то куколка, делает мне глазки и умоляет показать язык. Показал ей язык, — и сразу голова болеть перестала. Сказал ей об этом, а она и говорит:
— Прекрасно! Купите большое зеркало — и показывайте ему язык. Или ку-пите меня.
А я на здоровье редко жалуюсь, потому как денег на него не жалею. Купил и зеркало и врачиху. И сразу выздоровел. Одна беда: слишком широка в бёдрах — не влазит в зеркало.
Ох уж эти мне зеркала...
Иной раз посмотришь, а рожа на тебя оттуда выглянет просто страшная — вся в сыроежках да рыжиках. Ну, ей Богу, прямо как в натуральнейшей сказ-ке...
СКАЗКА О ГРИБАХ
Машенька никогда не чистила зубы импортной пастой. Сказать по правде, она их вообще не чистила. По этой причине или другой, совсем противопо-ложной, однажды утром у Маши во рту выросли грибы. Рыжики и маслята. Она посыпала их солью и с аппетитом съела. Но вечером они выросли опять. Незадолго до этого Маша уже поужинала и поэтому решила оставить грибы на завтрак. Утром от них уже было не продохнуть. Муж испугался, собрал её вещи и ушёл к другой женщине. Маша собралась с силами, но не ушла, а на-оборот — пригласила соседа. Грибы собирать... Собрали, засолили и стали жить-поживать, грибы жевать. Из пустых бутылок дачку построили, и бога-тели не по дням, а по часам... Потому как на закуску ни копейки не тратили. А от сытости всё больше на полатях лежали и ни в какой лес уже не ходили, да и какой там лес — остались одни сучья да ветки... А грибы слопала радиа-ция....
СКАЗКА О ВЕТКЕ
Вышел я во двор по нужде и споткнулся о Ветку. Пьяная в сиську...
Шевельнулась и говорит:
— Ты, Ван Ваныч, дружка пригласи. Вдвоём не люблю. Втроём веселее. И пусть спирт с работы захватит.
Приехал дружок, привёз пирожок. Сидим, пьём...
А Витка лежит, как корыто, и ждёт, пока спирт подействует.
Дружок мне возьми и брякни:
— Давай тоже ляжем, что без толку эту дрянь пить... Да и не спирт это вовсе, а ацетон.
Ацетон так ацетон... Легли и горим синим пламенем. А Витке хоть бы хны...
Встаёт и говорит:
— Кто первый?!.
Но не тут-то было...
Не на тех наехала. Дураков нет! Ноги в руки и ходу. Уползли не попрощав-шись. А жаль...
Спирт был добрячий. Убивает в организме всех зловредных микробов, но и полезных не жалует...
ИЗ ЖИЗНИ МИКРОБОВ
Однажды один гениальный микроб написал бездарный рассказ. А один без-дарный микроб написал гениальный рассказ. А два талантливых микроба би-лись башкой о чашку Петри, но так ни до чего и не допетрили...
Позже им пришили политическую деятельность и прочие половые органы...
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Однажды Ван В. вступил в Партию Нового Типа (ПНТ), на транспаранте ко-торой чёрным по белому было написано: “От каждого — по способностям, каждому — по всему!” И получил по роже. Тут только и дошло до В. Ваны-ча, что политических партий в стране — прорва, а рожа-то у него одна.
ПРОРВА
Мы приходили к ней по вечерам и ели её ложками, как желе. Столовыми ложками, полными нежности и любви. Она молча ела нас глазами (и всем те-лом), пока не съела целиком, со всеми нашими ложками, поварёшками, сапо-гами и головными уборами....
СКАЗКА О ЛОЖКЕ
Пригласил нас однажды Билый в гости. Налил по 150 и вместо закуски хрясь одного, хрясь другого по голове пустой пластиковой бутылкой из-под “Спрайта”. И ревёт во всё горло:
— Пошто ты (и ты!) ложку у меня любимую большую серебряную украл?!.
А мы пьём себе и икаем, икаем и пьём...
Надоело Билому лупить нас по маковке, выпил он из горлА свои 200, вышел на балкон, перелез через перила и зашагал по воздусям, как по ступеням. Вы-скочили мы на балкон и глазам своим не верим: внизу, на газоне ложка наша серебряная лежит, величиной с баркас, а в ней Билый лежит и уже не гребёт даже. Милицию мы поджидать не стали. Слиняли по крышам. А ложку так и не нашли...
Правда, старушки-очевидцы потом утверждали, что похоронили его по хри-стианскому обряду — прямо в ложке! И не брали мы её, вот те крест! Крест с бриликами взяли, это было. Сам подарил!..
Но что б ложки по квартирам тырить...
Тьфу! Не в том наше алкогольное счастье...
СЧАСТЬЕ
Ерофей Павлович до того обнищал, что сдал в комиссионку свою любимую пепельницу. Но курить так и не бросил. Зато начал пить. И пропил всю ме-бель. И теперь спит на полу, а читает в туалете. Но вчера ему потрафило: на-шёл квартирантку с котёнком. И теперь спит не один, а с котёнком. И счаст-лив, как зюзя. На том с ним и попрощаемся...
ПРОЩАНИЕ
Дело было летом. Мы сидели на лавочке и курили. Внезапно одна старушон-ка, начитавшись Хармса, вывалилась из окошка; за ней вторая, третья...
И все — всмятку! В толпе деловито сновали санитары, отскребывали стару-шек от асфальта и запихивали в “Скорую”. Докурив “Приму”, Пеца встал с лавки и, распихав пассивных любителей некрофильной клубнички (забыл упомянуть, что все старушки отправились в свой последний полёт в чём мать родила), ринулся помогать санитарам. Труповозка вскоре уехала. Толпа рас-сосалась.
— Что ты медика из себя корчишь, медбрат гребаный! Старушек не видал, что ли?!.
А он мне в ответ кулак волосатый показывает. А сам аж трясётся от сексу-ального возбуждения. Разжал кулак — а там золотое кольцо червонной про-бы. Обручился, дурак, со смертью!..
Плюнул я в это кольцо, но не попал. И ушёл не попрощавшись. Попрощался через 25 лет. На Байковом кладбище. Вот такие бывают в жизни метаморфо-зы...
МЕТАМОРФОЗЫ
Когда В. Ванычу стукнуло сорок, он решил начать новую жизнь. Но так и не начал...
Не знал куда деть старую. Сдуру пошёл к знакомому хирургу и поменял пол. На неопределённый...
Там и встретил женщину своей мечты! Но она оказалась девушкой. И Ван Ваныч очень расстроился. Вот такая тебе житейская сказка...
СКАЗКА О СКАЗКАХ
Однажды на Петра Петровича что называется накатило...
И он всю ночь писал страшные сказки. А утром почитал их и помер. А одна-жды вышестоящие товарищи намекнули Ван В., что сказка — ложь! И В. Ва-ныч перестал верить сказкам. Но вышестоящим товарищам показалось и это-го мало. Ложь то ложь, да в ней намёк...
Ван В. воскрес, задумался и перестал рассказывать сказки. Но никакой на-грады за это не получил. Хоть наградной лист на него заполняли и в мили-ции, как и положено, протоколировали. Но награда так и не нашла В. Ваны-ча, то бишь — героя...
ВОЗМЕЗДИЕ
Однажды ночью под окнами Ерофея Павловича залётные бомжи целовались и матюгались во все дырки. Ерофей Павлович терпел, терпел — и позвонил: “02”. Милиция приехала и набила ему морду. Это же не награды выписывать. Здесь всё вовремя и главное — по справедливости...
ТОРЖЕСТВО СПРАВЕДЛИВОСТИ
Однажды Ван В. попал в милицию. Там у него взяли отпечатки пальцев. И пять зелёных. Отпечатки потом вернули. Потому, что они светились радиа-цией, а американские баксы — нет!
СТРАШИЛКА
Настало бабье лето. Уже третье в этом году. Амалия Потаповна от подобных капризов постчернобыльской зоны совсем обалдела и бросилась на шею пер-вому встречному, сбив того с ног. Мужик попался робкий, даром что двухго-ловый — и был на всё согласный. Через шесть месяцев народились у них трехголовые детки: полтора мальчика и полторы девочки. Все трое родились в рубашке....
В клеточку. И в сапогах с помпончиками. И все двухголовые умники, не го-воря уже об одноголовых придурках, страшно им завидовали.
ОПЯТЬ О СЕБЕ:
И даже не сказка, а житейская быль о Ван Ваныче.
 Сегодня В. Ваныч опять играл с Васей в шахматы и выиграл десять партий. Но когда начали одиннадцатую, к столику подошли друзья-картёжники и спросили меня:
— Третьим будешь?
 — Буду, буду! — ответил я и стал играть на два фронта. А за спиной уже стена болельщиков выросла, зенки вытаращила, чтоб не пропустить, не дай Бог, штрафной удар по шулерской роже. Болельщики болеют (чумы на них нет!), галдят, хохочут:
— Хитрый француз! Так их! Мат! Выиграл! Панты! Козырные!
А какой Ван В. француз?.. Какие панты? Побил он пикового туза белым ко-нём. И мат в два хода!
— Отец, — говорит, — у меня Исаак был. Бабель!.. Может слышали?
Не верят. Слыхом не слыхивали. Галдят хором:
— Иваныч, одолжи гривну! Иваныч, дай сигаретку! Иваныч, дай прикурить! Иваныч, дай десять копеек! Иваныч, пошли по сто! Угощаем!
Одолжил, дал, пошёл... И не вернулся.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, НЕ ЭПОХАЛЬНАЯ...

Всю свою жизнь Ван В. изобретал за велосипедом велосипед...
И был счастлив...
Несказанно.
А ещё случалось, что легендарный В. В. с такой страстью ломился в откры-тую дверь, словно это была вовсе не дверь, а божественное лоно.
В каждой точки зрения есть отблеск истины. Дискретность Истины очевидна. Интерферентность под вопросом...
С этим вопросом графоманы от метафизики — тошнотворнее щелкоперов — от инфантерии. В. Ваныча среди них нет.
— Живите как хотите и с кем хотите: хотите с Богом, хотите с Прогрессом... — взывает Ван В. к заблудшим и уроненным в хляби житейские...
Ибо любит он тихих идиотов, но не любит дебилов громкокипящих. А идей-ных психопатов так много, что и зла на всех не хватает...
Эти, последние, с пеной у рта “творят добро”. Что ж...
Если вечные сопли и вопли — это добро, возражений нет. Но всё-таки...
— Царство Божие в услугах самозванцев не нуждается. И всякий “наместник” Бога на Земле всегда может рассчитывать на место швейцара а Парадизе... – Так говорил Ванька Ваныч и. был абсолютно прав... Лучше страдать манией божественного величия, нежели манией ничтожности... все-го человечьего.
— Но это, Ван Ваныч, твоя полуправда. – Возражал ему Штылвелд, — мне милее вторая... И знаешь, старина, почему я не люблю мегаманьяков? Пото-му что сам маньяк, но... микроскопический. А ложь самому себе — самая распостранённая форма лжи во спасение...
По жизни Ван Ваныч был нигилистом, индивидуалистом, агностиком (это, во-первых)…
 А поэтом, прозаиком, мыслителем, во-вторых...
И посему утверждал, что Всевышнего нет и никогда не было. Это была его третья и четвёртая полуправда...
А что есть полуправда?..
Четвертованная Истина нашего ничтожного существования. Ван В. Штыл-велда укоряет:
— Почему ты не любишь колбасу?!
— Да я покупаю такую колбасу, которую полюбить невозможно! Выпьем, В. Ваныч, — физически и духовно. А закусывать не будем!.. Хотя можно на за-куску поговорить об истинной вере. Потому что лишь истинная вера дарует истинное счастье, неистинная, впрочем, тоже... Аминь. Во веки веков!..
Ах, эти века каннибаловы...
Двадцатый век самый кровавый и жлобский из всех, в которых нам довелось жить. Но вот уже стартонул на горку век двадцать первый, но ничуть не по-легчало...
Цивилизация, жирующая на лжи, обречена на процветание. А жаль...
Было так весело!..
Хоть и прозябали но ерепенились...
Последнее открытие НацАкадемии паранормальных наук:
ДУША ИМЕЕТ ФОРМУ ФАЛЛОСА,
 НО ВЕСИТ ВСЕГО ТРИДЦАТЬ ТРИ ГРАММА…
И как только обрывается повседневная человеческая жизнь, душа отправля-ется к звёздам...
Все мы — только пыль звёздных дорог, осевшая на бронзовых копытах ни-чтожных подкопытков Мастера.
— Замётано, — мотнул головой после принятия гранчака разом помудрев-ший В. Ваныч, — для пылинки, танцующей в солнечном луче, нет и не мо-жет быть никаких Иерархий... важны только сперматозоиды и микробы!
ИЗ ЖИЗНИ МИКРОБОВ
Однажды один микроб получил от любимой в лоб. А другой ничего не полу-чил. И ужасно расстроился...
Однажды другой микроб влез на предметное стёклышко микроскопа и пока-зал Господу фигу. Но Господь сделал вид, что ничего не заметил. Однажды третий микроб решил жениться. И женился на туфельке. Её прямо в лабора-тории потеряла Красная шапочка, когда резвилась со Щелкунчиком...
СКАЗКА О КРАСНОЙ ШАПОЧКЕ
Однажды совсем юная Красная шапочка пошла в лес и бродила там до тех пор, пока не стала бабушкой...
Но волка так и не встретила. И стала верить в русалок, леших, драконов...
ДРАКОН
Когда люди были маленькими, как огурцы, они жили на грядках и питались солнечным светом. Но когда они выросли, они стали такими большими, что проглотили Солнце. Аппетит приходит во время еды. Проглотили и звёзды. И теперь, сидя в кромешной тьме, взрослые рассказывают детям страшные сказки о Злом Драконе, проглотившем звёзды. Внимая взрослым, дети вспы-хивают, как светлячки. Новорожденный свет режет отвыкшие от света глаза. Но вновь прилетает Дракон, глотает детей — и мир вновь поглощает Тьма.
Но и во тьме всё ещё копошатся тени нашего былинного прошлого и ведут бесконечные дискуссии о несостоявшемся Будущем…
И не только...
ДИСКУССИЯ
Повстречал Илья Муромец Змея Горыныча и решил с ним подискутировать. Копьём в сердце — р-раз! Мечом по черепушке — два!..
Копытом в брюхо — три!..
Дискутировал, дискутировал — устал очень. А Горынычу всё одно. Двадцать семь пядей во лбу — и всё лесом. Разинул пасть свою экскаваторную и ревёт, как дитё малое:
— Мы университетов не кон-ча-ли! А тебя, мурашечка, враз кончим, ежели не дашь ответ на задачу-загадку премудрую, ответище на которую лишь три мои головы ведали.
Но срубили две гады-половцы и дружки их печенежские... КОРОЧЕ — скоко буде дважды два?.. Повторю для особо недоразвитых... Скоко будим имать голов? Твоя одна, моя одна и две срубаных??? Задумался Илья Муромец, за-печалился... Загадал, гад ползучий, загадку!.. Час гадал, два гадал, а на третий разгадал: “ТЛИ!” Заревело, загрохотало Идолище поганое:
— Твоё счастье, ильишка-муравьишка. Разгадал таки!
Захлопнул Горыныч пасть, захлопал крыльями, врубил двигатель атомного сгорания, заскрипел, засвистел лонжеронами и унёсся в червонное поднебе-сье.
— Ученье — свет! — подумал Илья и, взяв копьё наперевес, поскакал за ис-чезающим солнцем...
...Лидбитер ещё в начале прошлого века утверждал примерно то же самое, что и Воланд:
КАЖДЫЙ ИЗ НАС — СВОЙ СУДИЯ И ПАЛАЧ.
 КАЖДЫЙ ПОЛУЧИТ ПО ВЕРЕ СВОЕЙ...
Каждый будет торчать как шип в индивидуальном коконе внутреннего света (внутренней тьмы), спонтанно творя своей Мыслью окружающий Мир... — от бронтозавров до гурий. Мир вашему дому!..
Кокон не вечен!
Существа электромагнитных полей глупее кукурузы, зато живут вечно. По нашим временным меркам. А загадка Эволюции остаётся загадкой, обезьяна обезьяной, получеловек — получеловеком... И баста! Ангел из Преднебесья, преступивший черту, становится чертом или чертыхой, человек же — зверем рыкающим и оскальным...
Цель обезьяны №1 — Разум человека... Цель обезьяны №2 — Сознание Бо-га... Цель обезьяны №3 — Бессмыслие. И оно всегда к её обезьяньим услу-гам…
НАМ ЭВОЛЮЦИЯ КОНЕЦ СВОЙ ПОКАЗАЛА!
Эволюция — это нечто неконтролируемое, нечто спонтанное, весьма напо-минающее поллюцию молодого половозрелого организма.
— Наша Эволюция слепа, как крот, точнее, как фаллос — изрекает В. Ваныч, подгруженный Вторым гранчаком. — Верил я когда-то, — продолжает он, — что самореализация каждого индивида — единственная цель Вселенной, единственная Цель того Целого, у которого нет и не может быть Цели... Ни-чего вечного нет! — изрёк напоследок Ван В. и отвалился под стол, где его только и слышали... Когда он зычно и многотрудно сопел.— Наш антропо-центризм смешон, — додолбался он, прейдя чуть в себя, до самого зелёного ЗмИя Горыныча, но не более, нежели библейский Изм гражданина Онана.
— А-но-ни-ст.. Две опечатки в одном слове! — обрадовался нафарширован-ный психоаналитическими познаниями ЗмИй. — Сам Фройд захлопал бы в ладоши от восторга...
— Человек носитель Разума?!. — вопрошал из-под стола сонный дух Ван В. — Нет, скорее Разум носитель человека... Бациллоноситель!
— Нет уж, — возразил позеленевший от нарзана Горыныч. — Причем здесь Разум?.. Каждый стоит ровно столько, во сколько сам себя ценит. Если, ко-нечно, рождён под знаком Весов. А не под знаком Нарцисса.
— Для меня нет ничего святого, кроме научного Атеизма, — глухо варняк-нул из-под стола чуть просохший В. Ваныч. — Впрочем, и его уже нет, ос-тался лишь ненаучный. Вот и веруешь во что попало... А что не попало, на пол упало, сгорело в печи, ешь кирпичи...
— У тебя, Ван В., фантазии, как у молодого: из палок — молнии, из фаллосов — кресты... а ведь не мальчик!
— Мальчик — не мальчик, а насчёт писаний псевдомаститых своё мнение у меня имеется. И вот что я вам, ЗмИй Горыныч, скажу: всё мельчает... Голо-вачёв “Логова зверя” ниже на голову Головачёва “Реликта”...
— А пошёл бы ты, Ванька, туда... где лежишь... Сядь и напиши за Головачё-ва...
— И напишу!..
— Благими намерениями вымощена дорога в ад, неблаговидными — в зад!
— Да, брось ты, зелёненький, свои нравоучения без печения!.. Наш бог — не фаллос... Но и не щель компьютера...
...И говорят, говорят... Что-то не эпохальное, не звёздное, но вечное... Всех понимают, всех жалеют, всех любят. Даже некрофилов. Лишь оголтелых сла-вянофилов не могут понять... И полюбить их никогда так и не смогут. Уж ес-ли ты труп, живой труп — лежи и не дёргайся...

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, НЕ ШИБКО ПАСХАЛЬНАЯ...

Когда Ваня был маленьким, как отвёртка, отец регулярно укладывал его по-перёк лавки и упорно, со слезами на глазах, порол ремнем, дико вскрикивая:
— А не пиши красиво! Не пиши! Не пищи!!!
И Ваня не пищал. И не писал. Ему вполне хватало писателя-отца. Но когда отец умер, Ваня незаметно превратился в Ван Ваныча. И как ни скрежетал зубами по ночам, как ни сопротивлялся призванию, гены брали своё...
И В. Ваныч начал писать. И, что самое противное, писать красиво. И теперь уже Ван В. укладывает своего Ваню поперёк лавки и, стиснув зубы, молча хлещет его ремнём. А окрестные старушонки только охают...
Как-то идёт по улице одна такая старушка, а за ней град идёт, никак догнать не может…
Старушка остановилась, и град остановился. Застыл на ветру. Старушка по-шла, и град пошёл. Так и шли, пока не дошли до универсального магазина. Старушка в магазин зашла, а град никуда не зашёл. Побарабанил, побараба-нил по крыше и пошёл себе дальше...
Идёт старушка по улице, а на неё кирпичи падают. Один упал — мимо, дру-гой упал — мимо! а третий — в самое темечко! Ойкнула старушка и преста-вилась…
А другие старушки сидят себе на лавочке и никто на них не падает. Скуко-тища смертная...
Сидят старушки на лавочке и беседуют. Одна что-то скажет и молчит. Другая через час-полтора во двор выйдет, что-то ответит. А первая уже не слышит. Давно домой ушла. Так и беседуют. А небо яркое, тёплое, синее, как экран цветного телевизора. И даже ещё синее...
Сидят старушки во дворе, загорают. Солнце зашло, а старушки сидят. Солн-це вышло, а старушки сидят. Звёзды падают, а старушки сидят. Ночь на дво-ре, а старушки сидят. И некому их даже домой отвести. Или хотя бы на клад-бище — могильные грядки прополоть, цветочки полить и послушать...
КЛАДБИЩЕНСКУЮ СКАЗОЧКУ...
Скучно в деревне без нагана. А с наганом — ещё скучнее. Всем юмор пода-вай!..
 Хлебом не корми, дай только кильку смешную в красном колпачке и сто грамм. И ещё сто!..
И ещё двести…
Захрипят, зарегочут, затопают, как кони перед полтавской битвой…
А упокойнички лежат себе рядком и тоже скалятся. Ждут очереди. А на огне-стрельное да холодное оружие им уже наплевать...
Они своё отстреляли... Во время оно...
Несколько обширных кладбищенских участков на Лесном заняли регулярные отстрелы алчного населения прошлого десятилетия. Лежат упокойнички, а вокруг них по привычке живые постреливают для создания должного анту-ража со взрывами, вспышками, перепотевшими от счастья подмышками, ведь живем-то мы, Ван Ванычи разноликие,  определенно в Век пиротехники...
Жизнь — копейка...
Но похороны дело серьёзное! Копейкой не отделаешься. На сотни потянет. И тянут, тянут...
 А желающих — всё больше. Всё прибывают и прибывают...
Салют да и только! И никакая МТС уже не поможет.
Но сам В. Ваныч не любит похорон. Да и за что их любить?..
И музыка дурацкая, и рожи дурацкие, и цены дурацкие, и жизнь дурацкая, а смерть живоглотная — и того хуже, и того гаже...
За гроб плати, за автобус плати, за кадила плати, за могилу плати, за собст-венный труп тоже плати...
Умереть спокойно не дадут. И кому нужны эти похороны?..
Покойнику не нужны, это точно. Ему покой нужен. А какой тут покой?..
Вырвут изо рта стальные зубы — детишкам на молочишко — и в кусты! Опохмеляться...
Горько глядеть на всё это. Тьфу, чёрт, никак опять перепутал? Опять оши-бочка вышла. Это же свадьба! Горько! Горько! Го-о-о-о-рько!..
Листает свое сказочный кондуит трудяга Ван Ваныч, и, точно, попадает как пальцем в нёбо на свадьба в Малиновке...
Пришли мы к жениху в гости. В дом невесты. А невесты нет. Уехала мать навестить. В соседнюю область. А нам того и надо! Мы её и знать не знаем. Мы жениха знаем. Посидели. Выпили. Опять посидели. Опять выпили. Вы-шли на балкон подышать. Закурили. Балкон длинный. Не балкон, а сплошная лоджия. А мы короткие, но зато нас много…
Так много, что от тесноты кот невесты орёт дурным полураздавленным голо-сом. Да ещё и царапается, пытаясь защитить своё мужское достоинство. Слу-чайно прищемили. Подруга жениха, бросив сигарету, хватает кота за шкирку и сбрасывает с балкона нашего восьмого этажа. Жених не возражает. Его на балконе нет. Он давно уже перебрал и спит в спальне невесты с её тенью. А нам того и надо. Мы её и знать не знаем. Но гуляли, как на свадьбе!..
Одни на балконе остались и там заснули. Другие в комнатах тарелки на сча-стье били; канделябры мещанские псевдоромантические в окна повыбрасы-вали. Хорошо хоть стёкла оконные уцелели. Умник какой-то нашёлся, рас-пахнул окна. В январе. К утру всех сморил сон. Позасыпали вповалку, где кто на ком…
А в полдень раздался страшный грохот, и входная дверь рухнула. Заблудшая невеста забыла ключи и попросила дворника открыть дверь. Зашла невеста в свою квартиру и сильно удивилась. Спрашивает:
— Вы кто такие?
А жених спит. А мы — такие! Красивые, но опухшие. Начали мы с ней зна-комиться. И по одному — шмыг, шмыг за дверь...
Кота потом жалели. А жениха не жалели. Чего его жалеть?..
Сам дурак! Нас на бабу променял. А она его выгнала, даже жениться не ус-пел. Выгнала! На кота променяла. Точнее, на память о коте. Вот такие тебе туберозы...
А вот краснодеревщик Кеша век жил один. Работал много, но пил мало…
Но однажды, возвращаясь с работы, столкнулся в собственном парадном с такой обалденной попкой, что сразу пригласил её в гости и на радостях так наклюкался, что превратился в табуретку…
Клюква, так звали голубоглазую девушку, соблазнившую Кешу своей изящ-ной попкой, превратилась в дородную грудастую бабу, плюхнулась спьяну на табуретку и внезапно превратилась в чешский сервант…
Кешины ножки подломились под таким чудовищным весом, а одна вообще отлетела. И теперь Кеша, скособочась, едва ковыляет по собственной кварти-ре. И на улицу выходит лишь за хлебом…
А в квартире — хоть шаром покати. И серванта давно след простыл. Выме-нял по бартеру какой-то залётный грузин за бутылку армянского коньяка. И увёз в Сухуми. Теперь в пустой квартире ни серванта, ни табуретки...
Только дворовые коты иногда по мелкой надобности заскальзывают, а по большой и не думают. Чтобы на собственном не подскользнуться...
А от Ваньки Паслёна однажды ночью ушла родная жена, и он решил любить только мужчин. Но соседи любили друг друга, и на Ваньку им было, грубо говоря, начхать…
Ваня обиделся, и, хотя очень не любил животных-дармоедов, подобрал в со-седнем дворе драного котёнка, назвал его Мужчинкой и решил жить с ним. В гордом одиночестве! Но не тут-то было...
Котёнок подозрительно быстро вырос и однажды принёс Ивану кучу малу щенят. Короче говоря, оказался сукою. И стукачом!..
Одел Иван брезентовую робу, поклал малят в мешок и пошёл на рыбалку. Рыбинспектор поймал его на мокром и забрал весь улов…
И теперь Ванька живёт со своей сукой, называет её Мужчинкой и ждёт не дождётся открытия рыболовного сезона...

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, ПРОЯСНЯЮЩАЯ ИСТОКИ

Однажды пришел Ван Ваныч к Штылвелдам в гости...
Хотел послушать последние новости, а Штылвелд вдруг вывалил на голову Ваньки кучу малу любимых своих эпистол...
 Деваваться  было некуда... И решил В. Ваныч не в одиночку стра-дать, а читая... Цитировать!
«6 марта 1999 г. Шалом Вадим! – бодро писал Веле своему воро-нежскому издателю. –  Писать тебе приручаюсь с оказией, посколь-ку график бытовухи, особенно после женитьбы, настолько уплот-нился, что временами и головы не поднять...
 Едва ли не через неделю после нашей с Ириной свадьбы, мы плот-но встали на творческие рельсы. Вчера в республиканской газете “Правда Ораяны” опубликована графическая работа Бемби. Она оценена где-то на уровне восьми баксов, но графические подвязки в газеты самого разного толка, увы, выходят из моды. Хотя, по-хорошему, моду можно и навязать...
Однако сегодня все ищут и находят некие виртуальные фоторяды событий, всё больше апеллируя к простым фотофактам, оставляя их прозападно без комментариев, а чистое искусство “поколения двор-ников и сторожей” опять уходит в песок. Сегодня требуется новая элитная стилистика...
Так и хочется предложить завести хотя бы тебе высокоэлитные страницы в твоих повседневных изданиях, если пока все эти изда-ния не вытаскиваются в элитные по деньгам...
Я уже как-то привык, что общаемся мы с тобой только на страницах твоей периодики, что было характерно с моей стороны по отноше-нию к группе авторов в 1991 года, когда я издавал у себя в Киеве литревю ”ЛИТ-ХИТ”...
Но писать менее интимно за все эти годы я ещё не привык...
Продолжаю писать рассказы, хотя за тот год мне ни разу не запла-тили... После выхода в декабре прошлого года повести “Прощай Андрей Чорнотроп или новая Гульсары”, в марте напечатали мой рассказ в переводе на ориянский язык...
Но фон регулярных публикаций ничего нового не добавляет...
Мне всё ещё кажется, что все мы в начале пути, поскольку и у вас — на юге России, и у нас — независимой столице целого Государ-ства настоящая Литература отошла сперва на второй, а затем на третий, четвертый... семьдесят пятый план...
Вот почему на подвластных тебе информационных пространствах было бы разумно кое-что принципиально — стилистически и гра-фически изменить, ибо...
Грядёт новое время!.. Я всё ещё не в Н_СПУ. Похоже, быть мне вечно, но прочно в подползающих в эту литературную “малину”...
Жаль, дружище, что почти без толку отшумело для нас с тобой це-лое издательское десятилетие. Ты так и не сумел разглядеть во мне настырного мастерового писаку. А жаль...
Похоже, что за год-два ты совершишь качественный скачок и для нас с тобой что-нибудь измениться. Мое полное собрание сочине-ний, по всему видно не за горами. В апреле мне сорок пять. Вот и замелькало новое времечко без торжественных ужинов и юбилеев...
Кроме скромно проведенной свадебки после двух месяцев прежде-жительства с разлюбезной Бемби-Ириной.
А штылд андер вельт!
Мир твоему дому, пиши!»
На что Воронежский редактор бодро ответствовал:
«4 марта 1999 г. Веле, привет!
Письмо твоё, где ты жаловался на происки почты, получил. Сейчас готовлю брошюру “Веле Штылвелд (1994-1998)”, куда войдут все дошедшие до меня и сохранившиеся твои письма, а также отрывки из литературных дневников...
Начал издавать газетку “Пикантные истории”. Промелькнула мысль про твоего “тихого Луня” Но в “ПИ” нужны истории реальные — в данном случае — это рассказы очевидцев. Ну а тема, сам понима-ешь — про ЭТО. Вышел четвёртый номер “Литературного Вестни-ка”. Его представили двадцать один литератор из двух государств и шестнадцати областей от Донецка до Хабаровска. От Бурятии до Карелии...
Ну, вот вроде бы и всё. Вадим»
— Славненькая переписка, — скороговорненько проговорил Ван Ваныч, и строго потребовал, — Веле, время! Не отвлекаться... Так на чём мы остано-вились?
— Вроде бы на Метагалактических яйцах...
— Тогда погнали лебедей... Мышка-норушка по лысине бежала, хвостиком махнула. Яйцо разбила... И задала себе вопрос:
— Что было раньше, Курица или Яйцо?
— Разумеется яйцо, Размером с Метагалактику... Нам эволюция конец свой показала... — Неожиданно взгрустнулось Ваньке. — Муки творчество пере-ходят в метастазы... Афоризмы перестают услаждать... Окрестное человече-ство жаждет иметь Героя... И оно, возможно, его получит...
— В виде Ван Ваныча...
— А это кто? – внезапно удивился Ван Ваныч.
— Так себе, типчик особый... Ни с того ни с сего привязался как банный лист... И предъявил мне досье... Как комиссару Мегрэ... Вот теперь и копа-юсь... И удалялся от него, но тщетно!..
— А может быть есть смысл его послушать?
— А почему бы и нет... Что же на самом деле: ошибся раз и сразу расстреля-ли? Да и впрямь ли он был — этот бородато-лысый мужик?.. И как мне те-перь с ним поступать, что мне теперь ему говорить?
— А рассказывай о нём всё, что узнаешь! — предложил Штылвелд.
— Насиловать противно бородатых... — стал вяло отнекиваться В. Ваныч. — Уж лучше я о Ван Ваныче до времени помолчу: быть лысым неприлично, но приятно...
— И всё-таки, оставь мне досье, — запричитал Штылвелд. — Чем же так плох твой новый герой?
— Был идиотом, но любил соседей... Ему закуска улетела в рожу... Когда-то он умел быть длинношеим... Младенцем верещал такие вещи, что даже у ****ей вскипала кровь!.. Чуть непогода — выпадал в осадок... Завидовал конкретно обезьянам... Большего я говорить о нём не берусь — слова, как камешки, стирают зубы в пыль...
— Тогда оставь хоть пару страниц досье, — упросил навязчивый Штылвелд.
— Читай, ознакамливайся... — в конце концов, разрешил Ван В., и удалился в сторону Лоходрома, оставив приятеля на базарном Мелкодроме, где они и расстались, перекинувшись пьяными рукопожатиями со сворой окрестных мутантов.
— Ужасно глупо быть себя умнее!.. — винно выдохнул на прощание В. Ва-ныч  и растворился ни зги, оставив Штылвелду свое увесистое Досье...
Из которого впоследствии стали очевидны многие факты о повседневной и подковерной жизни Ваньки…
В частности о том, как однажды В. Ваныч решил уйти в Большую политику. И стал членом партии Любителей Пива. Но вскоре перешёл на водку...
Пока случайно не узрел чью-то пьяную харю в зеркале. И понял тогда Ван В., что с имиджем у него нелады, зато с харизмой —о’кей.
А еще однажды Ван В. плюнул в зеркало и попал в Аполлона. Но явно не Бельведерского. И тогда В. В. осерчал и в сердцах плюнул трижды в Солнце — но оно не погасло...
С горя В. Ваныч ушёл безмерно в себя. И на Землю уже не вернулся.
Случилось и так, что однажды на голову Ван В. села летающая тарелка. И В. Ваныч воскликнул:
— Я в НЛО не верю — факты мусор! — Но тут же познакомился с прекрас-ным человеком. Тоже инопланетянином...
И тогда Ван Ваныч услышал голос крови. И стал донором пришельцев.
А однажды Ван В. встретил мудреца. И прикинулся простаком. Но мудрец тоже оказался не дурак выпить.
И тогда В. Ваныч увидел себя со стороны. И его чуть не вывернуло наизнан-ку. Оказалось, что он родился неевреем. Ну и что?..
Не всем же непрерывно рождаться евреями…
А однажды Ван В. родился козлом. И завёл себе целый гарем. Овец!
А как-то В. Ваныч купил на рынке коровье вымя. И сосал три дня. Но телё-ночком так и не стал. Хоть один профессор дал Ваньке в рог…
Ван Ваныч взял, но с тех пор не любит интеллектуалов.
Но вот один гнилой интеллигент заразил Ван В. страстью к Голой Истине. В. Ваныч долго лечился, но так и остался инфицированным.
К тому же Ван В. долго искал Бога. Но, столкнувшись, — не узнал. Так и прошёл мимо, не заработав тридцать сребреников.
...С этого всё и началось. Ведь до того Штылвелд достал корефана своими эпистоляриями, что решил и Ванька подлить масла в эпистолярный огонь и с хитрой улыбкой оставил Штылвелду письма “московского гостя”, дескать “и нам писали Вить Витичи”...

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, ЧТО ЖЕ ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО

«3 мая 2000 г. Здравствуй, Ванечка, дорогой! Спасибо за письмо, которому я был чрезвычайно рад. Как и твоим мини-рассказам про ведомого мне Ван Ваныча, бедового хлопца. Ты написал, что раз-множил рассказики тиражом в тысячу экземпляров. Моя книга вы-шла, как говорят, немалым тиражом — семь тысяч экземпляров. Невелика и разница. Она синяя, довольно большого формата, назы-вается “Атлас тайн и загадок”, на обложке крупно — некая пучегла-зая физиономия, стоить должна по моим подсчётам гривен сорок пять. Увы, довольно дорого...
Давеча, на дне рождения, где собрались друзья-гости, некий совре-менный эквивалент, скажем, Пушкина — Игореша Иртеньев (дей-ствительно, весьма популярный поэт) до обидного справедливо чи-хвостил как мою книгу, так и детские (на самом деле — хорошие; во всяком случае, в детских журналах они нарасхват) стихи, кото-рые начала и продолжает сочинять моя жена Ира. Дело, собственно, не в качестве писаний, а в стратегии...
Он оценивает все литературные успехи с точки зрения популярно-сти автора. Именно это является целью, с последующим вхождени-ем в круг избранных поэтов и прозаиков. То есть, моя “книжка с картинками” этой самой славе не способствует, так как, строго го-воря, не является авторской, а всего лишь компилятивной...
Ну и так далее. Всё это верно, за исключением пустяка. Я не ставлю себе, как ни странно, цель прославиться. Изначально идея состояла в том, чтобы донести до людей некую культурную информацию, дабы в будущем они, особенно юная поросль, не совсем одичали.
И вот сначала один нелитератор, другой, третий начинают не менее аргументировано перечислять достоинства моей книги. Я теряюсь и просто не знаю, как на это реагировать…
Правда, казус состоит в том, что книга, несмотря на все затрачен-ные труды, рассчитана на молодёжь, и вдруг я узнаю, что она — “глубоко серьезная”. Право, что же я услышу о дальнейших книгах, которые писались уже без снисхождения, — они будут восприняты как невнятная заумь? Может быть...
Что же до твоего совета не надрываться, то, во-первых, к сожале-нию, я уже отвык не работать и к своему стыду просто не знаю, чем заниматься, когда не пишу.
Во-вторых же, слишком сложные я себе ставлю задачи, каждый раз пребывая в ужасе, что они невыполнимы. Но ничего, справляюсь и ставлю новую невыполнимую задачу — в сентябре, наверное, начну писать такой же “атлас” странствий по загробным мирам...
А за лето нужно, согласно договору, написать три книги для детей — обо всех животных, о космических мифах и об астрономии. Рад бы отставить всё в сторонку, да опять, — во-первых и во-вторых: деньги надо зарабатывать, да и окружающая жизнь стала настолько чужда и малосимпатична, что контактов с ней иметь не хочется...
Да и вот ещё — заключил нечто вроде сепаратного договора с... не важно кем: пока пишу, — живу, закончу — пора уходить. И, пожа-луй, стал заложником этого договора...
Такие вот делишки. Низко кланяюсь мамаше. На том — пока всё.
С уважением, Вить Витич».
— Нет, не всё! — заявил о себе В. Ваныч... Ещё один писатель свалился на мою голову. Что за беда, как только у них дело доходит до желудочных со-ков, так тут же они прячутся за свое литературное ре-ме-сло...
И тут Ван В. плюнул на худлит(ературу). И попал в себя. И перестал писать... о других.
Однажды В. Ваныч понял, что кому на Руси жить хорошо, тот и в Киеве проживёт. Но ошибся…
Киев так же похож на Москву как Иегупец на гангстерское местечко...
А как-то Ван В. хотел воплотить свои мечты в жизнь...
И попал в Белый дом! Но снаряд так и не разорвался. И понял он, что счастье не в коммуняках, а в бяках. Но опять ошибся...
И увидел В. Ваныч во внутреннем дворике Лубянки Дзержинского. Но это оказался всего лишь Андропов. И тогда понял Ван В., что ничего не боится. И очень испугался.
Но тут перестали пускать Ван В. в приличные дома. И он ужасно обрадовал-ся. И увидел жизнь, как она есть. И с тех пор не видел её ни разу.
А однажды В. Ваныч впал в детство. И твёрдо решил хранить честь смолоду. Но быстро повзрослел. И решил Ван В. жить так, чтобы не было мучительно больно. Но ничего не получилось: жить было мучительно... весело.
Все и вся были по барабану… и снова писал Вить Витич:
«Здравствуй, Ванечка, дорогой...
Вот уже было улёгся спать, но так и не смог заснуть и включил свой старенький компьютер, чтобы написать тебе пару строк, благо те-перь точно знаю, что все мои письма и открытки ты исправно полу-чаешь. И даже складываешь их в специально отведенное место...»
— А что, — заметил В. Ваныч. — Одна моя знакомая дама собирала открыт-ки своих любовников и их же откровенные письма в струнном отделении пианино. И ничего...
Правда, с годами пианино звучало всё глуше и глуше — молоточкам уже всё труднее было ударять по струнам и однажды пианино оглохло. А знакомая дама — вроде бы ничего...
Только сама стала старше, и слой грима на ней стал глухо непробиваемым даже в часы интимного досуга между нею и... пианино.
«...Да вот. Покинув Киев, я сразу окунулся в писательские долги, которые продолжают иметь место быть и по сию пору. Сумел толь-ко черкнуть тебе чего-то там. О том, мол, что хорошо бы судьбе по-вернуться к тебе иным местом и сторицей воздать за то, чего недо-дала ранее. Оно бы и верно — хорошо бы...
Но ведь странно, что все мы остались тотально невостребованными что русской, что ориянской культурой. Прямо, стена какая-то, о ко-торую, что ни делай, всё равно не прошибёшься. Прям, какой-то за-прет на всех нас (и пусть не вводит тебя в заблуждение, когда я пи-шу о неком своём писательстве — оно полухудожественное, да так по сию пору и не вышедшее в свет)…
Получается, что мы рождены были для того, чтобы не состояться. Интересное, понимаешь ли, предназначеньице. Чтоб прошли по жизни, так ничего и не совершив, а если всё же попытаются, то не давать им этого сделать ни в коем случае!..
В самом деле, вот заканчиваю книгу и зову художественного редак-тора, который только тянет время и ничего не делает, а потом начи-нает вытеснять из книги мой текст в угоду своему художественному решению. Ему отказывают. Берут другого, вроде бы нормального. Но сбой происходит в другом месте — верстальщицы уже шестой раз вместо подписей к иллюстрациям (а их более четырехсот!) вы-дают какой-то собачий бред. Книга отодвигается и отодвигается всё дальше.
Предыдущие мои одиннадцать рукописей лежат в редакции без движения — их пока решили не издавать. Другую мою большую книгу взял в работу художник и уже несколько месяцев делает только наброски…
Недавно ко мне зашёл ещё один художник: взял рукопись нынеш-ней книги, что из этого получится не знаю, но уже ни во что не ве-рится. То есть, ты понимаешь, о чём это я? Запрет на нас продолжа-ет действовать...
И даже, если случится чудо и книга (я не говорю — книги) появит-ся, то она останется как бы несуществующей, незамеченной...
Совершенно в унисон с твоими письмами в разные издательства — всё же печатали, но как бы ничего и не было. Ровно такая же исто-рия с моими семьюдесятью пятью фильмами(!) — были среди них разные и, в том числе, весьма удачные мультики, но всё куда-то ис-чезло, испарилось.
Это первое, о чём я хотел написать.
А второе — о неисчезающем чувстве потери после поездки в Киев: ощущение, что был там и видел вас всех (кого успел повидать) в последний раз. Что ни говори, чувство это никак не истребляется. И дело тут не в том, что кто-то там скоро уйдёт (наоборот, часто хо-чется, чтобы всё это, наконец, закончилось и нам в дальнейшем об-щении уже не мешали ни расстояния, ни другие условности), а, ес-ли попытаться перевести на общепринятый язык, то — будто бы я не смогу больше приехать по каким-то причинам, а, если всё же на-рушу этот барьер, то, попав в Киев, найду его и вас всех изменив-шимися до полной неузнаваемости...»
Вот-вот, все эти тайны эксгебешных дворов… А уж в Киеве ориянском, экс-гебешники владели уже не дворами, а целыми кварталами и подрайонами…
Такова она славная Орияна! Напрягается пужать своих инти-тюшных пере-ростков в угоду урвавшим свое ориянским же перемеркам… Хоть, может быть кто-то и скажет: НЕДО-меркам, но вдруг и не скажет…
Орияна имеет свои национально-уставные особенности законов человече-ской подлости…
 Тихие, я бы сказал, тишайшие…
Однажды и В. Ваныч узнал, что ксерокопирование не преследуется законом. И отксерил себя от макушки до хвоста. Но потом посмотрел на себя в зерка-ло и не узнал...
Хотел было расшибить Ван В. зеркало башкой по привычке, но тут оказа-лось, что башка у него теперь не своя, а отксероксированная...
А свою голову В. Ваныч кому-то подарил на память, да только уже не вспомнить — кому...
А Вить Витич, как видно помнил, потому что писал:
«...Я, наверное, повторюсь, сказав, что супротив всякой оправда-тельной логики не надо бы стремиться к славе и покидать Киев. Так и осталась ничем не подкреплённая иллюзия, что всё бы могло быть правильнее, если бы я не уехал в Москву... Ну, да что теперь зря го-ревать: по-моему, обоим во благо, что до времени уж очень нам не сладко жилось — каждому по-своему...
Да и вообще в голове осталась странная картинка: в Киеве полным-полно приличных мужиков, а в Москве — дам. И наоборот: все мо-сковские мужики — полное дерьмо, а все киевские бабы, по боль-шей части, те ещё сучки...
Вот на этом эмоциональном выплеске и ставлю многоточие — и от-сылаю письмо. До свидания! Вить Витич».
Вот такой эмоционально продвинутый организм у Ванькиного московского друга!..
А у самого Ван Ваныча организм куда как менее слаб...
Когда его организм достиг, наконец, проектной мощности, было уже поздно: Ванька стал стар и очень глуп. Да и раньше за меня редко давали копейку, чаще рупь. Льстят на каждом углу...
И орут друг другу через улицу:
— Как молодо выглядит... Старый пень!
— Пусть дурак, но зато как умён!
Одни при встрече удивляются:
— Ещё не сдох?
Другие умоляют:
— Живи вечно!
Третьи жалеют:
— Жалко когда такой умный организм умирает. От удара мешком по голове.
Им жалко! А Ваньке не жалко...
Это у пчёл жалко, а у Ван Ваныча — хрен!..
Что хрен жалеть?..
Хрен с ним! Новые вырастут. Голодные и красивые...
Им, понимаешь, жалко...
А Ванятку не жалко?
Да пусть хоть все скопытятся...
Дураки всё одно останутся. Ван В. и сам наполовину дурак! Поэтому вас, по-лоУмных, вас, любимых, ни за что не покинет. (И на том свете не покинет!). И не надейтесь!..
Старость не радость, но и молодость — изрядная гадость. Особенно, вторая...
Все от тебя чего-то хотят, чего-то требуют...
Не организмы, а какие-то органчики оргазменные. Органоны, одним сло-вом...
Но у самого Ван В. уже не таков. Но тоже шлёндра. Чуть отвернись — шмыг за дверь! И был таков!..
Прощание было коротким, но авторитарным. Ванькин дорогой организм приказал долго жить! Но В. В. не послушался. Ещё чего!..
Будут там всякие безмозглики с периферической нервной системой указы-вать мне... с кем жить, зачем жить и сколько...
И возроптал наш герой:
— Хочу и буду!.. И никакой организм мне не указ!..

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, БЕЗ ПРИКРЫТИЯ...

Однажды один профессор взял у Ван В. детектив. И читал целый год. Но так и не прочитал. И очень обиделся. На наш общий... Склероз...
 Что было вчера, — В. Ваныч уже толком не помнил, сегодняшнее — припо-минал он с трудом...
Куда-то шёл, шёл...
И зашёл. К Саше?..
И подарил ему маленькую книжку, которую самому В. В. подарила Лена, его любимая родственница (не путать с Леной, бывшей женой)...
Саша очень обрадовался и подарил Ваньке очень маленькую, но голубую картину, которую ему никто не дарил...
Совсем забыл сказать, что Александр Микушев — последний  В. Ваныча лю-бимый художник, остальные любимые давно померли (Магритт, Баклицкий и ещё один, как его... а, Шагал!), поэтому он и подарил Ваньку картину, кото-рую ему никто не дарил?!.
Фу, кажется, всё. Ах, да...
Не забыть бы написать рассказ о склерозе.
А то, хоть и родился неевреем, а нет-нет, да упрекают В. Ваныча, что он не Русак
— Душа у тебя слишком широкая, разливанная... Не душа, а море-окиян. Океан водки! И какой ты, пся крев, еврей?! Евреи ж не пьют.
— А Михаил Светлов?
— А что Светлов?.. Он чистокровный русак, хотя и еврей!
Так вот всегда...
У одних — раздвоение на национальной почве, а у В. Ваныча — на личност-ной. Потому, как давно Ваньке известно, что бьют не по национальности, а по форточке...
А таких вот форточек у Ван Ваныча две: Федя и Нефедя...
Забрёл Федя, а с ним и Нефедя к старику Мефодьевичу на огонёк, взял у него в долг трёхлитровку самограя и давай деда угощать, а тот — ни в какую!..
Пить-то пьёт, старый чёрт, хлещет стаканами, но не закусывает. Хоть кол на голове теши!..
К утру и обтесали...
Лежит дед под лавкой и бурчит себе под нос:
— То Федя, то Нефедя, то Федя, то... — захрапел, наконец, старый хрыч. А в коморке такой дух — хоть святых выноси! Сплошное раздвоение, растроение духа...
Хрустальный звон и гул, как в танке...
Федя — сто, Нефедя — сто пятьдесят. Феде стыдно...
Федя — сто пятьдесят, Нефедя — двести. Феде обидно.
— Наливай, — кричит, — нищак! Прорвёмся! — И ещё двести!..
А Нефедя — триста. Федя крылышками шмыг-шмыг...
Уже на небесах. Скончался, болезный, от недопоя. А Нефеде — хоть бы что...
Лежит себе в реанимации и в ус не дует...
А самому Ван В. что? Одной форточкой больше, одной форточкой меньше...
О чём разговор, когда не понять, какая их двух преставилась: русская аль не-еврейская?..
Правда, Федю-то жалко Нефеде, а Нефедю — Феде не очень. Он теперь, Фе-дя, в ангельских чинах, и начхать ему и на земные постолы и на националь-ные ипостаси. Сублимировал Федя, и кроме амбре небесного никакой иной духовной самогонки не пьёт...
А Нефеде только и остаётся пить на Земле с местными чудотворцами...
Ибо не ведают они, что воплощают собою Чудо...
…А милый Коля глух, как тетерев. Упал с копра ещё на БАМе.
— Пойдём выпьем! — нежно шепчет ему Нефедя, стоя за спиной.
— Пойдём! — радостно орёт Николай, резко оборачиваясь. И падает, как подстреленный...
Уже пьян!..
Пьян без вина. От переполняющей радости жизни. Хоть и без любви...
Потому как Любовь зла...
 — Хи! хи-хи... Хи? Хи-хи!.. — один косяк на троих, и тот сырой. Но смех — детский до умиления.
— Давай!
—Нет!
—Давай!
— Нет.
—Убью!..
Под балконом — мать-перемать...
Упасть не дают...
Одна на троих — и та не даёт. Но любит!..
Принципы че-ло-ве-ко-лю-бия...
Вот и Ванька о том же...
Не любит Ван В. мужчин. Да и за что их любить?..
И женщин не любит. Дуры!..
Себя тоже не любит. Мужчина?!.
А вот котят любит. Мулипупсиков просто обожает...
Но чуть подрастут, — не любит, и всё тут. Хочет и не может. А иногда и мо-гёт, но не хочет…
Из принципа! Поэтому и приходится каждую ночь красться с полной кошёл-кой к ближайшему колодцу, — топить этих противно визжащих котят-переростков дюжинами...
Иногда и щенки попадаются...
Кошки нынче совсем одурели: ни стыда, ни совести. Заместо котят всё чаще щенков приносят...
Попадаются иногда и породистые...
Всех В. Ваныч топит! Из принципа!..
Не желает руки марать торговлей борзыми щенками на Птичьем рынке...
Принципы — это главное в жизни! Принципы и Любовь...
Любовь и Принципы!
В принципе, и Вить Витич все время пишет о том же…
«Ванечка, привет!
Хотел было попенять тебя, что ты отчего-то набрал в рот воды, но потом, во-первых, сбился со счета, кому писал последним, каждый мой корреспондент, видимо, решил что мне ответит если не он, то кто-то другой и потому довольно долго мне не отвечал вообще ни-кто.
В-третьих, ты первым прорвал эту блокаду. За что тебе — мои бла-годарности, но не только за это. Ну, конечно, за гениальные “ВэВэшки” (уж этот легендарный Ван Ваныч!) — это уже будет в четвертых, — а более всего за то, что ты одобряешь мои странные блуждания по Москве. Да ещё сравниваешь их с Лимоновым. Прав-да, спасибо.
Это, признаться, окрыляет и даёт возможность строить планы на дальнейшее. Тем более, что время от времени я решаюсь их, блуж-дания, повторять, но описываю их только в письмах к тебе, а о том, что это может иметь и некий общий интерес мне и в голову не при-ходило. Но нынче не об них речь. Да, и вообще, это присказка, то есть — полная херня, вместо того, что я на самом деле собирался написать в этом письме.
 Совсем уже было написал поминально-прощальное письмо, в кото-ром последовательно изложил, что кончина желательна, возможна и уже прямо-таки вот-вот..., как появилась моя первая книга — и я вынужден был, отвлекаясь от мрачно-торжественных размышле-ний, устроить шампанский выпивон по сему случаю.
Книга же, когда я её увидел, вызвала у меня странную реакцию, — вернее, полное её отсутствие. Не было никакой радости, ни разоча-рования, ни вообще ни-че-го, — тупо листал её, чем вызвал негодо-вание моего приплясывающего от восторга издателя.
Да и сейчас, по прошествию нескольких дней, всё ещё не опреде-лился. Там есть досадные ошибки, что как бы неважно. Может быть, я просто переждал её выхода  все радости и негодования, а равно прочие чувства просто умерли, осталась просто выжженная пустыня...»
Ван В. оцепенел...
Но кроликом так и не стал. И его не проглотила змея. А даже наоборот — сплюнула в год Змеи и, злобно шипя, мелко пожелала удачи...
На том и разошлись, расползлись, расстыковались...
 Не жлоб-ствуя лукаво...
И продолжил вникать в эпистолярию замшевело-московского Вить Витича.
«...Взял в издательстве положенные мне по договору десять книг. Но они уже практически разошлись и даже тем, кому обещал и надо бы, да не хватило. А докупить не получается. Для меня книга стоит 160 рублей, в магазине — 250 (это, по-вашему, если курс не изме-нился, где-то гривны 42 с полтиной), хотя если спекулянты начнут её продавать (на Петровке в Киеве начали и просят от ста гривен в пик распродажи — информация всеведущего и вездесущего В. Ва-ныча), то будет явно ещё дороже, хотя куда уже дальше?
Жлобы всякие накупят, которые на меня, автора, на улице и не взглянут, разве что с бесконечным презрением...»
Однажды презренные пальцатые хлопцы призрели и Ван Ваныча...
А тому хоть бы хны...
Проходит между небедными небогатый и лапы не подаёт...
И дурью Вить Витича нисколько не мается…
«...Такая вот история. Книга вышла и богатая, и красивая, и в меру умная, а на душе — пусто. Да и надо пахать дальше — сейчас это серия для детей про всемирные чудеса архитектуры... А моё мнение о том, что неоорияннцы совершенно не знают своей древней исто-рии, то хочу тебя убеждать только фактами. И пусть эта маленькая фактологическая рекреация не вызовет ни у кого недоумения вроде обычно распространенного, близкого к отстраненной реакции: “У какой умный, всё знает!”, отчего тошнить хочется...
Пожалуй, на этом пока всё. Об остальном напишу позже. Вить Ви-тич, без ума виноватый за общую историю российских да ориян-ских предков».
ГЕРОДОТ И СКИФЫ
(фактологическая рекреация
 от Вить Витича, и не только...)
“По рассказам скифов, народ их моложе всех”
“История”, Геродот
Всё же трудно поверить в то, что бурные события неолитической революции нашли своё отражение в столь привычных и знакомых с детства русских сказках. И потом — причём тут скифы?
Начнём со второго вопроса, о скифах. Геродот, пересказывая притчу о Ли-поксае, Арпоксае и Колаксае, оборвал её на самом интересном месте. А мо-жет быть, его собеседники не пожелали выворачиваться наизнанку перед чу-жеземцем. Да и говорили они на разном понятийном уровне. Кочевники, брезгливо косясь на белый (цвет смерти!) — не иначе как жреческий хитон грека, гордо заявили, что скифы — молодой народ, имея в виду не только свою жизнеспособность, но и царственное происхождение от младшего бра-та. На самом деле, курганы начали насыпать одновременно со строительст-вом первых египетских пирамид, но признаться в этом было неловко: чуже-земец мог решить, что скифы — дряхлый народ, как какие-нибудь белые “старшие братья”.
Геродот же, услышав это признание, покивал с важным видом — мол, хоро-шо, что дикари осознают свою младенческую неискушённость в вопросах культуры. Если осознают это, то — небезнадёжны; глядишь, со временем че-му-нибудь да научатся у древнего, эллинского народа. Так и обменивались репликами...
Что же всё-таки записал Геродот в своей “Истории”? Он изложил три версии происхождения кочевников: две мифологические и одну историческую. По-следнюю, о вытеснении скифов из Азии другими народами, мы уже переска-зали, теперь настала очередь двух историй о братьях-царях. Первую из них историк услышал от скифов и не поверил в неё, вторую ему поведали грече-ские колонисты, жившие неподалеку от скифских степей, — ей он полностью доверял.
Итак, вот скифский рассказ:
“Первым жителем этой ещё необитаемой тогда страны был человек по имени Таргитай. Родителями этого Таргитая, как говорят скифы, были Зевс и дочь реки Борисфена (я этому, конечно, не верю, не-смотря на их утверждения). Такого рода был Таргитай, а у него бы-ло трое сыновей: Липоксаис, Апроксаис и самый младший — Ко-лаксаис. В их царствование на Скифскую землю с неба упали золо-тые предметы: плуг, ярмо, секира и чаша. Первыми увидел эти ве-щи старший брат. Едва он подошёл, чтобы поднять их, как золото запылало. Тогда он отступил, и приблизился второй брат, и опять золото было объято пламенем. Так жар пылающего золота отогнал обоих братьев, но, когда подошёл третий, младший брат, пламя по-гасло и он отнёс золото к себе в дом. Поэтому старшие братья со-гласились отдать царство младшему”.
А вот вторая версия:
“Эллины же, что живут на Понте, передают иначе. Геракл, гоня бы-ков Гериона, прибыл в эту тогда ещё необитаемую страну (теперь её занимают скифы). Там его застали непогода и холод. Закутав-шись в свиную кожу, он заснул, в это время его упряжные кони (он пустил их пастись) чудесным образом исчезли. Пробудившись, Ге-ракл исходил всю страну в поисках коней и, наконец, прибыл в зем-лю по имени Гилея. Там в пещере он нашёл некое существо сме-шанной породы:  полудеву, полузмею… женщину-змею, и та сказа-ла, что кони у неё, но она не отдаст их, пока Геракл не вступит с ней в любовную связь. Тогда Геракл ради такой награды соединил-ся с этой женщиной. Наконец, ползмея решила, что с неё достаточ-но любовных утех, так как она забеременела, и отдала герою-любовнику его коней. Перед тем, как расстаться, она спросила, как поступить с детьми, когда те появятся на свет, оставить в Скифии или отослать их к отцу в Грецию? На что Геракл ответил: "Когда увидишь, что сыновья возмужали, то лучше всего тебе поступить так: посмотри, кто из них сможет натянуть мой лук и опоясаться этим поясом, как я тебе указываю, того оставь жить здесь. Тех же, кто не выполнит моих указаний, отошли на чужбину".
С тем и отбыл. В отсутствие отца женщина-змея родила трёх сыно-вей -- Агафирса, Гедона и Скифа. Младший справился с заданием. Старшие опозорились и были изгнаны вон. На этом месте Геродот ставит точку…
Какая же версия, скифская или греческая, более всего соответствовала исти-не? Отчасти -- обе. Кочевники упомянули сакральное испытание, известное и по русским сказкам, где братья должны нести стражу в саду, чтобы узнать, кто ворует у них золотые яблоки и при этом ни в коем случае не заснуть. Ка-залось бы, так ли уж это немыслимо  ночь не поспать? Но здесь речь идёт об инициации, во время которой испытуемый не имеет право сомкнуть очей длительное время. И только младший брат не спит, да ещё поднимает с земли упавшее огненное перо Жар-птицы. Почему оно достаётся именно ему? Д потому, что младший брат сам солнечной породы, он избранный будущий Царь-Солнце.
Во второй версии интересен мотив с натягиванием тетивы на лук. О том, как это происходило, и о реакции старших братьев Геродот не сообщил ничего.
Скифская сказка о трёх царственных братьях нашла своё завершение лишь тогда, когда при раскопках "Холма пепла"-- кургана Куль-оба, была найдена знаменитая ваза, на которой запечатлены, как полагали, бытовые сценки из жизни кочевников. Вот один из них протягивает соплеменнику лук, на кото-рый тот  уже на следующей картинке, натягивает тетиву. А дальше один скиф ощупывает больной зуб у другого, потом они меняются местами и не-давний страдалец, взяв на себя роль врачевателя, перебинтовывает ногу сво-ему "врачу". Кажется, что всё тут ясно и понятно.
Учёный Д. Раевский сумел доказать, что в первой сцене изображён Таргитай (по Геродоту -- Геракл), который, перед тем как уйти из жизни (или, соответ-ственно, вернутся в Грецию) передаёт младшему сыну свой лук: если он сможет натянуть его, то по праву займёт место владыки скифов. Как показа-но на следующей картинке, Колаксаю это удаётся сделать. А как же быть со сценами врачевания? Раевский пишет:
"Со всей силой отпущенной тугой пружины лук ударяет… или верхним концом по верхней части нижней челюсти, или нижним концом по левой голени… именно такие травмы, -- скорее всего выбитый левый нижний зуб и ранение левой голени -- имеют герои рассматриваемых изображений".
Да, Липоксай и Арпоксай не смогли справиться с заданием и от этого по-страдали. Но что же они после этого, смирились? Признали своё поражение и, добровольно передав Колаксаю верховную власть, удалились прочь? Из русских сказок мы знаем, что они подкараулили и убили младшего брата. На вазе в Куль-оба изображены двое мирно беседующих скифов. Надо полагать, что старшие братья обсуждают, как им избавиться от Царя-Солнца.
Последняя точка в этой истории была поставлена, когда в кургане Солоха ар-хеологи нашли золотой скифский гребень. Его рукоять украшала сцена сра-жения: два воина, конный и пеший, теснят третьего. Уже пал под ним конь и занесено направленное ему в грудь копьё. Через миг он должен пасть безды-ханным. Что это, просто некая, ничего особого не означающая, батальная сцена? Нет, слишком дорогим было украшение, чтобы на нём запечатлевать рядовую потасовку. Это убийство старшими братьями младшего, столь зна-комое нам по русским сказкам…
Сказки добрые, там герой оживает, а в мифах…
Уже пал верный спутник Колаксая и его скакун, а конь у арийцев -- провод-ник душ в мир мёртвых.
Впрочем, скифские кони -- тема отдельного разговора…
— А что эта женщина-полузмея, — неожиданно спросил по телефону у Ван Ваныча Штылвелд, — разве не она предтеча всех сыновних несчастий. И на-сколько же неразборчивым был легендарный Геракл, когда из-за упряжки за-блудившихся в степи лошадей так вот сразу взял в жёны Ужиху...
Вить Витич как-то негромко исследует природу этих скифских ведуний. По-хоже, ни сам Геракл, ни тем более сам Вить В. ничего не знали о природе Ужих и их значении для скифского и славянского этносов...
— А ты ему об этом скажи, — снова со смешком предложил Ван В. — Сам-то он о природе женщин знает не больше твоего, но вместе вам будет о чём побеседовать, потолковать на досуге...
— С чего бы только начать?..
— С “Ужихи” и начни... Ведь до сих пор, даже опубликованную тобой, её словно бы не заметили...
— Тогда, пусть будет Ужиха, страстная праславянская мать, скифская праро-дительница поневоле...
Мать гераклитов — Агафирса, Гедона и Скифа...
Жена Таргитая...
Мать изначально лунных военачальников: пешего Липоксая и конного Ар-поксая, мать солнечного Царя-Солнца Колаксая — мать лунного выродка, изначально обреченного на гибель в мире лунных племен...
Это женщина-Власть своего Лунного мира. Магическая власть, которой эта древняя мать не поделилась ни с одним из своих сыновей, оставив собствен-ным детям кровавые междоусобные распри раз и навсегда... Ибо превыше детей-Воинов на Земле она чтила планетарных Любовников!..
Ужиха…
Легендарная дочь Борисфена...

УЖИХА
(эротический ритуал Трипольской культуры)
Охристость талого ручья вела к себе ведунью.
Чуть только высветит весна, как шалую колдунью
колотит, словно в зимород рождённого младенца.
Смолкал и стар и юный рот от этого коленца.
В заброды глинистых лагун из отмелей да грязи
она входила словно вьюн в полуденном экстазе.
И оставалась до темна, и тело серебрила
её прекрасное Луна, а женщина просила:
Предстать в обличии Змеи и Роду дать продленье,
в ней ужьих “свастик” газыри являли откровенье,
и тело охрою она питала — жарким цветом,
 и возвещала: “Я — змея!”, и каждый знал об этом.
И шли к ней юноши земли — грядущего предтечи.
Она брала их за грудки на детородной сече.
И колких шуток острота её не обходила —
под охрой жила нагота и женщина любила!
И охрой прелесть наготы она не прикрывала.
Ужихой выйдя из воды, она любви желала.
И начинался ритуал на выхлесте в соитье...
Хоть каждый смел, но редкий брал природное сокрытье.
Поскольку вёрткая Змея к себе не допускала
того, кто жаден был сперва, а после делал мало.
И, упоенья не сыскав, в животном отвращенье,
она впускала яд, шипя, сквозь зубы в щёк горенье.
Бесславных метила легко, прокусывая щеки,
и их мужское молоко спускала в хлад протоки.
Ей доставалось право быть вершительницей Рода, —
ее никто не смел судить — ни племя, ни Природа!
Но тот, кто был с ней на кону, тому давала славу,
тот выбирал себе жену из девственниц по праву.
Иных всех благ лишали вмиг, за то, что пред Ужихой
он так ославился, поник, а, стало быть, был хлипок.
И надлежащее ему не шло отныне в руки,
поскольку оргии язык — не только страсти муки.
С тем предстояло в новый раз всё начинать с повтора
и метил на год женский глаз такого горелова...
И сердце мучила тоска запретного касанья,
и только вдов такой искал для тайного свиданья.
За что Ужихой мечен был, за то был гневен люто —
её отныне бы убил, забив терновым прутом!
А что до ведьмы, то её Ужихою прозвали:
Она и впрямь могла в одно свить четверых перстами,
и ублажить, и обласкать, и дать в себя излиться...
Во имя Рода то пожать, что жаждут молодицы.
И был нелеп любой протест того, кто с нею не был,
но детский лепет этих мест здоров был и молебен.
Не знала хвори детворня, рождённая от силы...
И об Ужихе шла молва целительной сивиллы.
Из года в год, от века в век, от дней далёких Она
она влекла Любовь и Грех, и Праведность закона.
И не был слаб, и не был худ ни Род, ни Мир, ни племя —
и лишь мужья отпетых дур в Ужих не влили семя.
В прапраславянские века охристой ведьмы веды
хранили скифские войска, им даровав победы.
Но до потомков не дошло, — зачем нужны Ужихи,
и их седое ремесло охаивали с криком.
И полагали чудаки, не знавшие обедни,
легко путан кормить с руки, а вот Ужиху — бредни!
Поскольку нет теперь Ужих, чтоб метить слабых в щеки. —
Всё шито-крыто, мир притих: в нём — сирых биотоки.
И не умелый, а любой на праздниках зачатья
диктует будущий устой, поскольку люди — братья!
Что им бодаться и бранить друг дружку за запреты:
двадцатый век успел забыть Ужих и их заветы…
Грядущий век, верни устой Ужих в охристой коже!
И пусть пылают их соски, а травы стелят ложе,
И пусть продлится на века исчезнувшее Чудо, —
пробьётся ведьмина тропа и стихнут пересуды!
И вновь отборные до ЯТЬ восстанут детородцы,
чтобы Чернобыли унять и душ пустых колодцы.
И чтобы снова отпоить взаимоприворотно
всех тех, кому дано любить — всю жизнь бесповоротно.
И чтоб искусанные вдруг, зализывали раны
в семье, без уличных потуг, не ветрено, но рьяно.
А упоительных девиц чтоб брали Ужеловцы,
дабы рождалась детворня в любви, под мирным солнцем.
Однако, век наш не с икон, не всё-то в нём так тихо:
тот недосилием смирён, а тот живёт с Ужихой.
И тут обидно за народ, за наше поколенье —
неужто ль нам закрыли рот, иль впрямь лишили зренья?
Ужих — тех выстави на кон, коль скоро в них истома,
а сам — плодись, таков закон, до старческого слома!
И лишь с прокушенной щекой уйди с извечной нивы
в весенний буйный травостой, чтоб там сыскать крапивы.
Пока же сам ещё в соку, люби до полной меры,
с Ужихой копий не ломай — в миру её химеры:
она всё тешится, как встарь, свиваться с юной ратью,
поскольку чужда ей семья с рожденьем от зачатья.
Она на оргиях себя намеренно пытает,
поскольку всякому чужда и это точно знает.
Всё тех же, жаждущих её, в глубинном откровенье,
она охристостью любви пытает без зазренья.
Уже не в охре, а в крови сжигает странным кодом,
поскольку знак на ней Змеи и в том её Природа.
Пусть к ней приходит стар и млад, и пусть Ужиха скажет
 в ком страсть, в ком боль, в ком хлад, в ком ад —  и будущность предскажет.
И станет в мире хорошо, легко, светло и тихо,
поскольку знает естество с праправремён Ужиха.
Не всякой женщине, дружок, судьба дана быть в жёнах:
Иной межножия рожок змеиным светит лоном.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
 ВЭВЭ ШЕРШЕ ЛЯ ФЭ...

Соседка В. Ваныча — Нинель Петровна просто обожала по жизни сладкие сны... Однажды прямо во сне она вышла замуж за своего шефа, но к утру по-любила другого. Но и он, к сожалению, тоже оказался козлом...
Вот и верь после этого снам! —
В постели хорошо!.. Но плохо платят...
— Я вас любил, но путал с Пенелопой, — патетически воскликнул Ван В., но уже более трезво добавил: —  Я вас любил на расстояньи жеста...
Нинель Петровна всегда гордилась своей аполитичностью. А что прикажете делать?..
Ведь за душой у неё больше не было ничего. Даже тела... —
У полтергейста есть такой обычай:
сначала пошуметь, потом раздеться...
— Я вас любил. Парили мы над бездной, — стал припоминать сентименталь-ный В. Ваныч, но тут же взгрустнул: — Я вас любил, цепляясь за перила...
Однажды ночью Нинель Петровна вспомнила всю свою предыдущую жизнь в качестве Марины Магдалины, но ничуть не возгордилась...
Но на следующую ночь Мария призналась ей по секрету, что в предыдущих воплощениях она была Клеопатрой, а ещё раньше — царицей Савской и ца-рём Соломоном!.. И Нинель Петровна, не выдержав момента Истины, лопну-ла от восторга, забрызгав ошмётками Соломона всю спальню... Такова судьба Соломона в последней реинкарнации. — Всем говорила, что была мужчи-ной...
— Я вас любил, лица не различая, — прежде сокрушался Ван В., но теперь он имел право упрекать и соседку за её столь частые прижизненные реинкар-нации: — Я вас любил: вы не держали пауз!
Однажды супруга попросила В. Ваныча почистить картошку. Ван В. чистил, чистил и понял, что любовь не картошка. Бросил нож и ушёл в ресторан. К знакомой официантке. — Та была невинной, но покрепче водки....
— Я вас любил, а вы любили водку, — вспоминал опосля болезный В. Ва-ныч. И даже содрогался, когда добавлял: —  Я вас любил. У вас стучали зу-бы...
Однажды  встретил Ван В.  женщину своей мечты. И получил от ее ухажера  по морде. Но он не взял. Поскольку сам ухажер был этой даме не муж, а му-жем этой дамы был В. Ваныч...
— Я вас любил, а муж стоял на стрёме, — припомнил он забывчивой красот-ке, но она так и осталась равнодушной. И тогда Ванька продолжил: — Я вас любил... Свидетелей, как грязи.
Однажды Ван В. очень не понравился одной женщине. И она, чтоб оконча-тельно испортить ему жизнь, вышла за него замуж. И стал В. Ваныч формен-ным камикадзе... — От жизни мерзкой... выпал он в осадок!..
— Я вас любил. В парадном очень дуло... — силился что-то припомнить обезволенный жизнью Ван Ваныч. Но свято чтя их уже совместное прошлое, решительно добавил: — Я вас любил. Цинизмом здесь не пахло.
Когда любимое чучело Ван В. впервые пришло в мой дом, оно было малень-ким, худым и тёплым. И спало в рейтузах. Но через месяц стало маленьким, худым и горячим. И спало в рубашке... В которой родилась... Какое-никакое, но приданое... — Доска доской, а говорили: “Фея!”
Я вас любил не мудрствуя лукаво, — припомнил В. Ваныч. И внезапно вос-кликнул: — Я вас любил однажды прямо в ЗАГСе!
Однажды жена потребовала, чтобы Ван В. написал о ней рассказ. В. Ваныч ворочался всю ночь с бока на бок, но так ничего и не написал. И утром по-требовал развод. — Родился веником, но подметать не хочет...
— Я вас любил, свисая с постамента, — буркнул Ван В. И, памятуя недавнее семейное прошлое, добавил уже без грусти... — Я вас любил... Сгущалась атмосфера...
Однажды В. Ваныч признался по секрету всем знакомым, что он импотент. Но половина, к сожалению, не поверила. Прекрасная половина. — Потому что ДАМские МыслеФормы — прелестные, но ранимые существа... Иногда противные. До омерзения.
— Я вас любил повзводно и поротно, — сказало вместо В. Ваныча его зашо-ренное либидо. И тогда Ван В., сняв с себя тяжкие вериги псевдопатриота и импотента, браво воскликнул: — Я вас любил! Отчизна ждать не может!
Пошли мы с Ван Ванычем однажды в лес: на прогулку... – припомнил как-то домосед Штылывелд. – Он по дрова, а я по грибы... Дров нет — сплошные пеньки. А вместо грибов девицы сидят в траве, шляпками срам прикрывают. Загорают, значит... Убеждали мы их, убеждали, что срам — это и не срам во-все, а самый цимус, прелесть, значит...
Пять минут потратили, пока убедили...
Натянули они шляпки свои на головы и ждут с нетерпением продолжения лекции. А мы люди простые, университетов не кончали, устали языками ма-хать. Рты позатыкали — и в кусты!..
А кусты далеко, аж за горизонтом. Бредём налегке и думу думаем. Каждый о своём, о сокровенном...
А вот и горизонт! Повернули — и пошли обратно. Опять в лес. Пришли, а бабцов уже нет. Как корова языком слизнула. А коров нам не надо. Подоили одну, попили молочка и пошли себе дальше... — Чтобы передать энергию любви, Творцу требуется нечто более существенное, нежели язык.
— Я вас любил, но тут звезда упала, — с выражением в голосе изрёк В. Ва-ныч. И с грустью добавил: —  Я вас любил, а вы опять под поезд...
Однажды поздно вечером пришёл Ванька домой, разделся и лёг в постель. К жене под бочок...
Ворочался, ворочался...
Нет, что-то не то: бочок сильно крутой. Как кипяток. Протянул руку и с изумлением нащупал бюстгальтер. В постели!..
Жёсткий, как конская сбруя. И с трудом сковырнул негнущимся пальцем... Вскинулось что-то белое, взбрыкнуло:
— У-а-а!.. Кто-о-о?!.
— Кто-кто? Дед Пихто!
Так и познакомились...
А утром и жена пришла от соседки...
А Ван В. с новоявленной бэ уже завтракают с устатку. Одна глазунья на тро-их. Поделились, конечно...
Да и как не поделиться? Жена — ангел! Пусть бескрылый, но ангел. Подло-жила в постель подругу. И ушла к соседке. Нарзан допивать...
А у подруги ноги подламываются. И что тут поделаешь?..
 Пожил месяц с подругой. Нет, не то!..
Жена дороже. И выгнал ее Ван В.!..
Так и ушла в ночь, даже не попрощавшись. Да и чего, собственно, прощать-ся, если потом десять лет бегала по ночам, спать не давала...
Так и жили втроём, не считая двух детей и собаки... И где теперь та собака? Нету!..
 И дети давно выросли и разъехались. По подругам!.. — Слабее женщины беременный мужчина...
— Я вас любил от страсти бронзовея, — воскликнул Штылвелд, опрокиды-вая с В. Ванычем очередной стакан...
— Ты их любил и до сих пор не кончил... — эхом забубённого прошлого глухо отозвался Ван В..
Тут и развилась у Ван Ваныча куриная слепота и полюбил он голубоглазую девушку. И любил её тридцать лет и три года...
Но однажды заметил, что глаза у неё не голубые, а карие. И полюбил ещё сильнее... — Любовные заблуждения могут горы свернуть... с правильного пути.
Вот блин!.. Опять Любовь не по шпаргалке! — Испереживался влюбчивый В. Ваныч..
— Опять хором прут одни малявки... — посочувствовал ему Штылвелд...
Но тут позвонила В. Ванычу девушка его мечты и сообщила, что стала ба-бушкой...
И Ван Ваныч так расстроился, что чуть было не стал дедушкой... — Голая Истина не любит эзотериков...
Ни голых, ни одетых.
— Я вас любил, но вы бревном лежали... Я вас любил, а вы баклуши били... — горько запричитал Ван В. над резиновыми ляльками из сексшопа.
И припомнил, как однажды Фиса встретил Анфису. Она долго сопротивля-лась, но против голой силы не попрёшь...
Свадьбу сыграли прямо на газоне...
Жили они долго и счастливо. До самого утра... — Любое извращение — нор-ма! Для штопора.
— Я вас любил, но сердце не стучало... — воздыхал В. Ваныч при виде окре-стных селявок. Но при этом осмотрительно добавлял: — Я ВАС ЛЮБИЛ?.. Пусть Прокурор докажет!..