ЛЕОНИД НЕФЕДЬЕВ И ВЕЛЕ ШТЫЛВЕЛД ПРЕДСТАВЛЯЮТ
Гротесковый Оттиск Времени:
«ЖИЛ-БЫЛ ВАН ВАНЫЧ»
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Расставила Жизнь вокруг Ван Ваныча те ещё неШахматные фигуры, а самой жизни не научила. Чуть в сторону сделает шаг Ван Ваныч, так тут же ему и Мат!.. Но недолго печалился наш герой, и стал отбирать по жизни только фи-гуры лицеприятные, корявые и такие же, как он, Ван Ваныч, воистину беспо-лезные... И те начали рукоплескать своему новому кумиру от рассвета и до полудня. А к полудню попадали под лавочки и в лужи окрестные, и уже больше не плескали в ладоши, а всё больше в хлябях грязевых плескались да плавали... С этого всё и началось...
ГЛАВА, ХОЧЕШЬ — ВЕРЬ, ПЕРВАЯ
Малина отошла, ежевика — в дороге... Ноги гудят. До Птички — 10 кило-метров. К ним — 50 копеек... Собственные ноги дешевле...
Быковня. Линия электропередачи... Вот и тропа. Тропа блаженства.
...Вчера вечером вышел Ван Ваныч на Лоходром. Постоял-покурил с друж-банчиками. На Поле Дураков страда. Пашут без выходных. Ловкость рук — и никакого мошенства. Десять-двенадцать гривен на рыло, два бакса. При та-кой нервотрёпке не густо. Напёрстки пропили, стаканчики — тоже... Теперь сухой закон! Как в ГАИ... Чуть запах — из бригады вон! Работа...
В девять вечера встретились у Буратино. Ван Ванычу — кофе, трудягам — пиво... Водка, сухарь, коньяк. Сухарь не простой — мартини... Водка про-стая.
Вечером в наш магазинчик заскочила Валентина. Глаза серые, губы сирене-вые, косички дугой. Подбрасывал до потолка вплоть до закрытия... Прощаясь с Ван Ванычем, ухватила мамку-ляльку за большой палец и гордо заявила, что в понедельник идёт в первый класс, а во вторник — во второй. А В. Ва-ныч так и остался в первом...
Дети остроумнее взрослых, поэтому приятней общаться с детьми.
Продавщички разбежались по норкам, разлетелись по гнёздышкам. Сидит Ван В., как Цербер за стальной дверью с зарешеточеным оконцем. Вместо цепи — телефонный шнур. И так всю ночь...
В детстве Ванька очень любил мечтать, тупо уставясь в окно. Уже пятьдесят четыре... Опять впал в детство. Путает день с ночью. А за окном всё то же, что и раньше... Черным-черно! Вот и рассуждает Ван Ваныч:
— Я человек поверхностный. Близнец! Стихия воздуха. Поэтому и весел... даже в могиле. Хотя кислорода не хватает... Взял у Саши Микушева первый том нелюбимого мной Борхеса и насиловал всю ночь, пока окончательно не полюбил. Сила солому ломит — в этом суть Любви... И всё же, Борхес вто-ричен, троичен и четверичен как любой уважающий себя книжный червь. Именно поэтому он не Ар/х/ес, а Борхес... Мне органически чужда бесстра-стная страстность борхесовского классицизма. Поэтому мне милее завираль-ный Виктор Пелевин и парадоксальный Милорад Павич, не говоря уже об Илье Ильфе и милейшем Владимире Петрове...
Кихака приказала никому не открывать по ночам, даже милиции. Это, мол, не государственная лавочка, а частный магазин. Если что — звонить ей пря-мо в постель...
Сидит Ванек аки Цербер у врат в рот. Бесприютные алконавты разнообразно-го пола плывут сквозь ночь, цепляясь разболтанной кормой о выступы моих скалистых стен. Хрипло хихикая, матюгаясь и завывая, пьяные в сиську си-рены печально стонут, умоляя пустить в полуподвальный рай на часок, на ночь, на всю оставшуюся жизнь. Тела их колышутся на лавке у Врат и под лавкой — на пожухшей траве.
Уличный фонарь, фонарь двора мертвенным светом освЯщает праздничное, вечно праздничное непотребство... Взирает на сие Ван В. из-за грат решетча-тых и невольно размышляет:
— Если не иметь любимую женщину слишком долго — год, два, сто — она превращается в тень на стене. Зыбкая тень на зыбкой стене.
…Той же ночью Икс поимел в парадном страхолюдную Игрешку, утром Альфешку, днём Каротинку, вечером беззубую, но языкастую Гамму. И весь следующий день живописал всем встречным и поперечным свои эротические подвиги. Знакомые дружно удивлялись чахоточному облику его неаппетит-ной потенции и ехидно интересовались, на какой помойке он нашёл свои яй-ца.
А Ван Ваныч в ту ночь привычно корпел над записями житейскими:
— Это не дневник. Это ночная ваза с цветочным бордюром. Вокруг неё про-исходит непреходящее: гордые представители Новой Дегенерации смотрят с презрением на представителей предыдущей.
Судя по сообщениям киевской прессы, Подпольная Борьба с алкоголизмом продолжается. В продаже появились новые сорта палёной 30-градусной вод-ки: “Старорусская”, “Древнекиевская”, “Гайдамацкая” и даже “Дамская”. Водка новая, но этикетки и цены старые — скракоградусные... Качество жиз-ни падает, количество тоже...
...Голова в полусказках. Писать их легко, когда они уже написаны... Жизнью.
...Однажды у Петра Алексеевича прохудился левый башмак, и он подарил его Меньшикову. А правый не подарил. Пожалел... Так и ходит теперь Алексаш-ка в одном ботинке...
А между тем золотая осень приказала долго жить... Все мои знакомые бомжи и в двух, и в одном ботинке, чунях, штиблетах, кроссовках, кедах и тапочках покинули опустевшие приусадебные участки и поселились до весны на Ле-нинградской площади. В парадных подъездах.
...Встретил вчера Ван Ваныча, то бишь Борисыча. Похудел, сгорбился, оброс щетиной. Попросил обмылок, чтобы побриться. Плащ приличный, но на рыбьем меху. Уже не греет... Но бодр Борисыч, бодр и весел, как птичка в проруби.
Стуча зубами и задыхаясь от возбуждения, сообщил радостную весть: в бла-готворительной столовке на “Вулкане” дают всем желающим в качестве до-веска к бесплатной каше не полсосиски весенней, на две трети летней сосис-ки, а большую и совершенно зимнюю. Одно плохо: приходится стоять в оче-реди не полчаса, как летом, а целых три. Пригласил постоять вместе. Я отка-зался, ссылаясь на болезнь матери. Раз в год пожрать люблю, но страшно не люблю очередей...
...Люблю Сына, но не верю в Бога-Отца. Хотя, какой же сын без отца? В мать — верю! А вот Люцифер и Ангелы Его оболганы зря людьми, делающими свой маленький бизнес на злобных суевериях толпы. Люблю алконавтов. Они не любят толпы, хоть и ходят толпами в бесплатную столовую на “Вулкан”.
Однажды и я посетил нашу местную церковную ресторацию. И продал душу дьяволу... Тому, оболганному... Или точнее — Господу! За тарелку чечевич-ной похлёбки.
Только чуток подъели, как Ван Ваныч открылся вдруг, бедолага, что однаж-ды назначили его Отцом Нации. И обязали в девятимесячный срок погасить задолженность по алиментам... всей этой нации бомжей и бичей, алконавтов и сеятелей на Поле Чудес в Стране Дураков, где чего только не померещит-ся...
Вот и Ван Ванычу как-то померещилось, что он не Ван Ваныч, а Иван Гроз-ный. Перекрестился трижды, но не помогло, — так и остался Грозным! При-шлось вызывать на ковёр Малюту Скуратова, поставить ракла, всыпать горя-чих, и назначить Генпрокурором России.
— Если это не рукопись, то я не Буратино. Ах, если бы ещё знать какие у ру-кописи права?.. В огне не тонуть? В воде не гореть? До ветру не ходить?.. Хрен знат", да не скоро скажет.
ГЛАВА ВТОРАЯ, ЕЩЁ НЕ ИЗ РАЯ
Вот и прибило Ван Ваныча к Буратино, да так, что сам он, Ван Ваныч, чуть не стал деревянным. Он бы и стал, да имел бурную биографию...
Однажды, к примеру, играл В. Ваныч с Буратино в шахматы. И выиграл Мальвинку и двух Барби... И тогда Ван В. понял, что никакие кафки ему не указ. Захлопнул книгу и пошёл на тараканьи бега. Поставил на себя и выиг-рал гривну. Тут и выигранная Мальвинка не удержалась и попросила у Ван Ваныча его друга. На полчаса. И он ей его дал, попросив друга быть другом и не сопротивляться. И тот согласился, а за это пригласил В. Ваныча к себе в гости на дачу.
Здесь уж Ван В. расстарался и поймал у друга в огороде козла. Но вскоре вы-яснилось, что это не козёл, а коза — такая себе белобрысая местечковая Бар-би. Одним словом, козлиха... Пришлось извиниться и отпустить... И понял Ван Ваныч, что не в "щастьи" счастье. И плюнул на эту половую жизнь. Но опять промахнулся...
Как тут не заметить, что наши розовые слоны легко долетают до луны, про-бивая бивнями надувное солнце и “восторгая извечным” селявок... Хоть за этим извечным и кроется матёрое авторское:
— Вот вам стило! Стилите сами! — редко кто начинает шкрябать, а ещё реже — стелить. В основном шкрябаются за дверью в надежде проникнуть в тёп-лый полуподвальчик, хоть и без холста с очагом под лесенкой, но зато с по-стелью на ящиках из-под Оболонского пива. Когда я утрачу и голос, и стиль, от меня останется лишь скелет. Да и то не мой, а Ванькин. И что тогда ему Ваньку валять?..
Вот и Ван Ваныч однажды Ваньку свалял, да так Ванькой и помер. Но на по-хороны не пошёл. Вам надо — вы и ходите, и нечего тут Ван Ваныча не по-хорошему крыть! А то однажды Ван Ваныча так долго поливали матом, что на его могилке вырос чертополох. Им и занюхивали фанфарики поминальные алконавты с селявками. А поминать-то было чего...
В юности Ван В. так страстно жаждал самореализации, что чуть не родил божественного младенца. Но ограничился тем, что родил себя.
А однажды В. Ваныч всю ночь занимался умственным трудом. И с каждым часом становился всё духовнее и духовнее. И к утру окончательно озверел... А утром одна юная поэтесса пришла к Ван Ванычу в гости и за полчаса про-чла ему себя от корки до корки. А мякиш съела. Но Ван В. — не дурак, пус-тыми её корками да засушенными подкорками не долго давился, а взял и де-жавьюнулся, да так, что опять споткнулся на ровном месте и опять расшиб себе голову. И тогда он окончательно понял, что всё у него в жизни уже было и ничего нового не будет. Аминь!
Ха!.. Если бы только это за ним водилось, то вырос бы на могилке у Ван Ва-ныча мелкий сорняк, а не чертополох в целый ракитовый куст... Подивились алконавты с селявками и вздрогнули... По какой уж там — кто бы знал, и ну опять поминать... Как однажды В. Ваныч убедился на собственном опыте, жизнь после смерти есть, а водки — нет. И воскрес! Тут уж все вместе ужра-лись, поскольку и помирал Ван В. не густо, и воскресал Ван Ваныч не часто...
Как-то забеседовались В. Ваныч с Вить Витичем, и добеседовались до того, что глупость человеческая не знает границ, но и Ум тоже хорош: ни хрена толком не знает...
А как-то всё тот же Ван В. долго раздумывал о том, что же гонит всех нас вслед за Голой истиной: похоть, голод, жажда прекрасного?.. Ум за Разум за-брасывал, извилинами тряс-потрясывал, думал, думал, да так ничего путного не придумал. И погнал следом!..
Но подвернулась тут В. Ванычу любовная оказия. И он ею воспользовался на все сто! А сдачу себе оставил. Потому, как решил: у света нет конца, а по-этому фаллосов больше чем звёзд...
Но тут встретил Ван Ваныч человека, чокнутого на половой почве. Затем встретил второго, третьего...
Чокнутых не переделать, звёзд на небе не сосчитать, и решил В. Ваныч по-менять почву. А на новой почве что-то не сложилось, и купил себе Ван В. мудрую книгу и всю ночь читал-складывал её по складам, а она глупо хихи-кала и требовала ускорить процесс. Но тем временем Ван Ваныч услышал плач. По невинно убиенным. И тоже заплакал. Но слёз не было, поскольку не было лука. А занюхивая головкой селявки слёз много не выжмешь...
Разве что вспомнишь, как однажды получил В. Ваныч большие бабки, есте-ственно, в гривнах, отчего и стал врагом трудового народа. Трудовой наро-дец бабок давно не видывал, и Ван В. с этим сразу же согласился... Как и с тем, что пролетариату нет особой нужды одурманивать себя любовью. И пе-решёл сразу на шнапс. Тут и окружили Ван Ваныча омоновцы и предложили сложить оружие. И В. Ваныч сразу его сложил...
Но тут же заметил, что басни с моралью хороши лишь для тех, кто два слова с грехом пополам связать ещё может, а три — уже нет... Здесь же и Ван В. пожаловался, что никогда не мог толком понять женщин. А когда мог, — был слишком пьян и уже ни на что не способен…
А все из-за того, что в детстве В. Ваныч был очень стыдлив. И очень стыдил-ся этого факта, отчего окончательно впал в детство, и вспомнил, что раньше он, Ван В., никогда не страдал аноргазмией. Позже — тоже... Но окрестные селявки его просто задрали. И тогда В. Ваныч уклюкался до состояния Чебу-река.
— Не в Чебуреках счастье! — заявил Чебурек, глядя на вилку. Вилку перед собою держал очевидный хмырь, слюняво обнимая свою селявку.
— Урою! — злобно пообещал В. Ванычу этот хмырь. Но Ван В. с перепугу сам урыл эту урлу. Но потом очень сожалел о содеянном, потому что к нему банным листом приклеилась ничья вроде селявка. И тогда В. Ваныч поклялся ей, что он не суеверный, но верный, хоть и не этой селявке. Пся крэвь... По-скольку родился, ик!, в год зелёной собаки... со змеиным хвостом. Ничейная селявка “втислась в доверие” и Ван В. “растопырил ей душу”:
— Друзья у меня какие-то странные... Вечно упрекают в отсутствии присут-ствия. Но и я, конечно, хорош... Да! Хорош! И не скрываю этого.
...И побрёл печальный Ван В. по набережной Москвы-реки — и что он ви-дит?.. Куда не плюнь — всюду Киев. Перепугался В. Ваныч и перестал пле-вать. А что плевать на кровать, когда она из решетчатой тары из-под Оболон-ского пива?..
— Мудрая ненависть и есть святая любовь... — вступил в полемику с Ван Ванычем самоед Вить Витич, да только разве угонишься за легендарным ге-роем? Хоть землю рой, а не додумаешься до его дум-думных решений...
Вот задумал как-то Ван В. вступить в Партию Ассенизаторов. Но вляпался по колено... И теперь всегда смотрит куда вступает, и потому уже не зовёт всех в Партию Здравого Смысла. А какой смысл звать, если вляпаться по колено для иных — смысл жизни, а для других — просто политическое кредо?.. По-этому перестал В. Ваныч вступать в разные партии и увлёкся астрологией. Тут-то В. В. с изумлением и узнал, что он — Близнец. БЛИЗНЕЦ ХРИСТА! Как, впрочем, и все остальные... И однажды Ван В. всерьёз задумался о том, чего ему не хватает? И только через тридцать лет понял, что не хватает ему сущей безделицы, а именно: жизни!
И возжаждал Ван Ваныч потрясти мир! И тряс его изо всех сил добрых три-дцать лет. Но так ничего из этой детской погремушки не вытряс... И тогда В. Ваныч окончательно понял, что осознал ещё в детстве: не стыдно быть идио-том, будучи им. Аминь! Тут-то и задумался Ван В. о природе своего таланта. И понял, что никакого Таланта у него нет, но Природа есть!.. И перестал её насиловать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, ОПРОМЕТЬЮ…
Однажды Ван Ваныч вращался в высших сферах. И получил свинцовой сфе-рой по кумполу. И осознал, что человек он местами сильный, а местами хо-роший...
И убедившись, что его голова местами ещё цела, мудро произнёс:
— Не вижу причины, мешающей каждому учиться у дурачины — у самого себя — местами сильного, местами, вы уже знаете... — и В. Ваныч брякнулся с высших сфер...
И его приняла Природа. И хотя наша Будда-природа не имеет с Природой Будды ничего общего, кроме поверхностных устремлений наших полых, как дырка от бублика, тел...
Ван В. отважно встал в позу и начал поучать то ли Будду, то ли его Природу:
— Ты должна научиться на каждый вопрос находить два “взаимоисключающих” ответа. А затем выбирать тот, который тебе эмоцио-нально ближе, никогда не забывая при этом, что понравившийся тебе “ответ” не есть Абсолютная истина, и существует другой “ответ”, не менее истин-ный…
На что Будда-природа только вышла из себя и мрачно заметила:
— Иерархия Света?.. Какая гадость! Несть числа страстным любителям ве-шать всем желающим на уши фигурную лапшу разнообразных иерархий... Манну небесную духовного ширпотреба. Что ж... Естественное желание об-рести хоть какую-нибудь устойчивость в этом страшно неустроенном мире...
— Но иерархии — не епархии, — смутился В. Ваныч. — что мне до них?..
После столь серьёзного разговора Ван В. потянуло под гастроном. Время требовало разрядки. Духовные раунды с Буддой-природой слишком напряга-ли...
Вдруг прямо у гастронома столкнулся В. Ваныч с нарумяненной кралей и от чистого сердца предложил ей 100 грамм водки и хвост селёдки. Но она ока-залась непьющей и согласилась за так...
И тут Ван В. осенило, что Любовь — это оса, полная млека и мёда, которую невозможно съесть, но на которую можно сесть...
— Ах, не о том ты, Ван Ваныч, — затосковала селявка (она же бомжовка, бомжика, бабца, хлебнувшая лиха). — Ты мне вот что, Ванька, лучше скажи: правда ли, как утверждают психологи, что каждый оргазм — вспышка света, путь к Свету и прочее?..
— Правда! — брякнул В. Ваныч. — Для слепоглухонемых...
— Ваши случайные рифмы, — пьяно возразила, обретшая винный румянец, краля, — не подчёркивают и не усиливают вашу мысль… Ик, наливай!.. А наоборот, ослабляют её, сбрасывая в абсолютный нуль. Одним словом, брык с копыт и полный отпад...
— Да! Именно этого я и добиваюсь. БеЗмыслия!
— Вот и прекрасно... Но стоит ли для этого так перенапрягаться?!. Уж луч-ше, давайте, сменим тему и позу...
Но Ван В. уже достиг стадии алкогольного Абсолюта и поэтому произнёс:
— Когда ваше Существо превращается в Вещество, так об чём говорим?.. Это Суще-Вещественное безобразие вам уже не подвластно... От винта!.. Что тебе ещё сказать, моя дорогая?.. Эта ржавая муть ломаной гривны не стоит. Любая “бездна в его глазах” объясняется весьма просто: он осуществляет не-деяние... И всё спокойно себе идёт, пока тот или иной перезревший духовный плод не свалится к Его ногам. Ты его Через-Мерно идеализируешь потому, что любишь чересчур духовной любовью, что, конечно, весьма нравственно, но не очень полезно для эмоционального и интеллектуального здоровья...
— Добавь, что для физиологического здоровья всего важнее для нас ОР-ГАЗМ...
— Не для нас, а для тебя, моя дорогая... А вот Он использует любимых Уче-ников в качестве одушевлённых орудий своего самоусовершенствования...
— Вот и ты, В. Ваныч, совершенствуйся — пользуй меня, пользуй!..
— Да, погоди ты... А тот факт, что самосовершенствующиеся в свою очередь “орудия” частенько ломаются или приходят в негодность, его совершенно “не ****”, как он сам, не стесняясь, выражается в присутствии сотен Учени-ков.
— Аксцись, окаянный, у меня физиологический надрыв, а ты о чём мне...
— О каннибалах, девушка, о каннибалах... Его каннибальское кредо: “Мастер выше Бога; ты можешь оставить Бога, но не можешь проникнуть в Масте-ра”...
— Так и я о том же... Проник бы ты, Ван В., в меня!..
— ... типично, в той или иной форме, для всех тоталитарных сект...
— Не сектантка я, просто во дворе холодно очень. Там ветер, стужа...
— …от АУМ СЕНРИКЁ до БЕЛОГО БРАТСТВА включительно... Остается надеяться...
— И не надейся, никуда я до утра не уйду!..
— что он окажется слегка умнее и слегка нормальнее Юрия Кривоногова и Марии Дэви Христос...
— Вот и ты будь просто нормальным, и постарайся получить максимум удо-вольствия...
…Днём взял у Майи “Любишь-не-любишь”. Щемящая ностальгия по про-шлому, настоящему и будущему, быстро становящемуся прошлым…
“Старушечья проза” — пренебрежительно заметил Лимонов. Да уж, да уж... Эдичка, конечно, и сам не слабак, но Татьяны всё же слабее. А полусказки по-прежнему прут... ведь они уже написаны... Жизнью. Остается чревове-щать, ик!..
...Однажды Екатерина II легла в постель с Петром III. А утром приказала гвардейцем его удавить. Но потом не удержалась и ещё раз легла...
Вот и В. Ваныч просто прилёг на лавочку и его по пьяной лавочке чуть было не изнасиловали. А ему всё трын-трава: свалился себе под лавочку и лежит. Искали его, искали, но так и не нашли...
Изнасиловали лавочку! Так бы и лежал себе под лавочкой, кабы не укусил его энцефалитный клещ. От этого укуса Ван В. заболел и выздоровел, а вот клещ заболел и помер.
А у В. Ваныча катастрофа: жена изменила! А может, не жена. А может не изменила...
Всё равно дура! Екатерина II, жена В. Ваныча, а может, не жена. Просто одна знакомая эмпатка...
Она и заявила Ван В., что ей совершенно безразлично, когда он помрёт, где помрёт и с кем...
Хоть бы и с самой Екатериной II...
В. Ваныч поблагодарил её на добром слове, разок дёрнулся и помер...
В её жарких объятиях отшибной селявки!..
Ибо такова жизнь…
СЕ ЛЯ ВИ.
...Очнулся В. Ваныч только в тюрьме. Не заметил только, как туда угодил...
В тюряге Ван В. было ой как не сладко. Сахар отсутствовал — и в чаях, и в крови...
И В. Ваныч очень обрадовался, когда его выпустили. Но вскоре выяснилось, что в раю кормят ещё хуже, точнее, совсем не кормят…
И Ван В. камнем рухнул на грешную землю — в родной город, родную тюрьму, в распавшееся на запчасти Б-га родимое государство...
Там и устатковался…
И лишь однажды ночью заметил, что мораль и нравственность очень сильно зависят от психофизического состояния: если Ванька-Встанька стоит — мо-раль одна, а если лежит — иная…
И решил В. Ваныч стать, наконец, высонравственным человеком...
И перестал вставать даже по нужде. А вместо этого стал при случае жевать сырые котлеты. Как каннибал. И как-то, когда Ван В. жевал такую котлету, из неё выпал золотой зуб. И больше В. Ваныч котлет не жевал. Ни сырых, ни прожаренных...
И припомнил с тоски Ван В., что и его самого однажды зачали в пробирке. И с тех пор он не верит ни в мать, ни в отца, ни в прохожего молодца. Но верит в науку…
В науку выживать и ублажать себя понемногу...
В мире клонов, склонов, зуботычин, ухабин и земных вечных поклонов.
Прочёл как-то в одном научно-популярном журнале Ван В., что в мозгу и крысы, и обезьяны, и человека существует, оказывается, центр удовольствий, прочёл и страшно обрадовался.
И начал его искать. И вскоре нашёл…
Но не в мозгу, а в пивном баре. Там он и повстречал Иванушку-дурачка, тот попросил у него копеечку на пропитание.
“Дураков нет!” — подумал В. Ваныч. И не дал. А надрался сам на ту копееч-ку не отданную, пока не увидал настоящую Жар-птицу...
А как увидал, хвать её за хвост! Заверещало пернатое нечеловеческим голо-сом:
— Отпусти, Иван Царевич, душу на покаяние, любое желание сполню!
Думал В. Ваныч, думал, но так ничего и не надумал...
И отпустил ЖарЬ-птичку...
А хвост оставил. Да никакого удовольствия от этого так и не получил. И от-того окончательно обрыдла Ван В. эта жизнь...
И он решил её отдать...
Но за что?..
За идею?..
Можно, конечно, и за идею. Но и где ж её взять?..
И опять думал В. Ваныч, думал, но так ничего путного и не придумал. И ре-шил не отдавать. Оставить себе...
Как решил, так и сделал, И пошёл на рыбалку. На Киевское водохранилище. Привязал к леске кошелёк, забросил — и поймал СПИД. А триппер не пой-мал. Не с нашим счастьем!..
Зато познакомился вскоре В. Ваныч с прелестной нимфеткой, очень чувстви-тельным, добрым и лживым существом. Но не успел как следует раззнако-миться, как она сообщила, что уже беременна…
Пришлось жениться, но уже без кошелька и с пойманным прежде СПИДом... А тут напали на Ван В. три пьяные бабы. Он их бил, бил, все ноги отбил, а они всё нападают и нападают…
А у того уже и СПИД, и молодая жена, и безденежье...
Одним словом, вырвался и убежал домой. Какие уж там полусказки?!.
Нет уж, прочь из полусказок рысью да опрометью... В жизнь!
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ, ЖИЗНЬЮ ПРОТЁРТАЯ
Планетарий. Звёздный зал. Тантрический танец окончен. На сцене сидит Мастер в подаренном Учениками халате и читает свои метастихи. Уже не смешно...
Зал благоговейно внимает. Пауза...
Вопрос из зала: Чем отличается Мастер от Афериста?
Ответ Мастера: Все мастера — аферисты. — Бурные и продолжительные ап-лодисменты, переходящие в овацию.
Вопрос из зала: Вы доктор психнаук?
Ответ Мастера: Я считаю себя Доктором всех Психнаук, Доктором всех пси-хологий, так как лечу психологов. — Бурные овации, переходящие в вялые рукоплескания... — Если вопросов больше нет, продолжу чтение стихов. Ни-когда раньше стихов не писал, но месяц назад сел и написал. Хочу их издать отдельной книгой.
Выкрики из зала: “Не надо!”. Шум, ропот Учеников...
Вопрос из зала: Общеизвестно, что божья искра есть у всех, яркая или туск-лая, но есть. Вопрос следующий: может ли относительно талантливый фило-соф стать абсолютно бездарным поэтом?
Радостный гул в зале...
Ошарашенный Мастер отвечает вопросом на вопрос: Сами вы кто?
— Бывший поэт, тоже бездарный.
— Почему тоже?
— Потому что, считаю Вас абсолютно бездарным поэтом, хотя Ваша ОШО-исткая книга мне нравится.
— Вот и читай мою книгу!..
...Некогда. Какая там книга — она прочитана прежде…
Ночью у Буратино. Сейчас меня несёт через выход метро “Дрогожичи” в клуб “Будiвельник”. Здесь священнодействует Аркадий Ровнер. Нью-Йорк-Москва-Киев. Чертовски умён, чертовски талантлив, чертовски обаятелен, чертовски интеллигентен, а на фоне окрестных чертей — просто божестве-нен. Чем-то напоминает Виктора Евдокименко, который тоже не живёт в Киеве, а жаль...
Для большинства Киев так и остался творческим полустанком...
Такая себе метафизика — она вроде и хорошая щЮка, но щука вкуснее. И едят её всё чаще нынче не в Киеве, а в Москве да Нью-Йорке...
...Приехал из Черкасс хроменький Бэ и, позвонив (какому там В. Ванычу!) просто ВэВэ, начал полоскать ему мозги доморощенной метафизикой, обви-няя в стереотипности мышления и недостаточной отзывчивости к великим, как всё простое, идеям.
— Я всю жизнь ломал стереотипы, свои и чужие, — робко оправдывался Вэ-Вэ
— Целки ты ломал, а не стереотипы, — злобно обличал его Бэ.
— Сам ты Бэ!.. — обиделся ВэВэ.
— Я тебе не Бэ, я — Ебэ! — обиделся ответно Ебэ.
На том и сошлись во мнениях...
— Оставляю вас с вашим мнением и предлагаю побыть с ним наедине, — со-ветует Веломастер Сия.
— Не думайте, что я Мастер! Нет! Мастер — это вы, — укоряет заблудших Телемастер Икрам…
И прут, прут Мастера, алчущие душ ученических.. Ибо всякий Мастер — не мать, но матрица, штампующая учеников по своему Образу и Подобию. Но лишь из тех, кто изначально подобен Мастеру. Остальные штамповке не подлежат. И их приглашают слушать метастихи...
После чего не подлежащие штамповке, естественно, подлежат только отсе-ву... ибо “Плевел много, а Учеников мало”
— Я оставляю лишь тех учеников, которые любят меня и которых люблю я. Остальных “изгоняю”. Впрочем, они уходят сами. И я тому не препятствую, так как не могу оставлять нелюбящих... Вернее, могу, но не хочу. Не хочу обманывать их, ибо каждый должен жить-быть в любви, а любовь им, ухо-дящим, дать-то я не могу. Да и они не могут её взять: и нечем, и некуда...
— “Учителей много, а Учеников мало. Каждый Ученик может и должен най-ти своего Учителя”. — Так и бредут по жизни вечные ученики, а среди них и горемычный В. Ваныч...
Из полусказки в полусказку, из полуреальности в Жизнь...
Однажды Ван В. почувствовал себя сексуально озабоченным и очень уди-вился. И позвонил в районо. Там сыскался умник и посочувствовал В. Ваны-чу, дескать, одних при этом тянет в бордель, а других — в райские кущи…
Взвесил Ван В. все “за и против” и от райских кущей наотрез отказался. Пока до них доберешься, то пройдёшь и реанимацию, и морг, и собственные похо-роны...
Какая уж там сексуальная озабоченность, какое уж при том либидо...
Но жизнь его обернулась иначе, и попал В. Ваныч, как кур во щи, в рай без-мыслия. И безымянные ангелы сварили из него славный бульон...
Эка досталось Ван В., похлеще чем Хармсу. Наши маститые литераторы до сих пор нудно твердят, что Даниил Хармс не любил детей, особенно в сыром виде. Наглая клевета! У Хармса был прекрасный желудок.
А вот Арина Родионовна очень любила по вечерам рассказывать страшные сказки. На то она была великая Мастерица! Случалось, Санёк уже третий сон видит, а она всё рассказывает и рассказывает. А иной раз до того сама испу-жается, что на печь, трясясь, вскочит, тюфяком голову накроет и всё расска-зывает да рассказывает, остановиться никак не может…
...На Лоходроме иные персонажи. К примеру, афганец, бывший полковник, пенсия 370 — в фантиках, по курсу — 70 баксов в месяц (на такие же бабки Украина содержит трёх инвалидных старушек — каждая сказочней некуда!). Кличка у афганца — Полковник. С вечно опухшей рожей, поросшей желто-ватой как у пчелы мягкой щетиной. Тихо бубнит себе под нос свои бесконеч-ные стихи. При встрече задирает:
— Пятьдесят четыре? Младенец!
— Атебескоко? Шестьдесят?.. Сам младенец!..
Пока сходил в хлебный, он уже валяется под лавкой. Довоевался...
Спи спокойно, дорогой товарищ!
Самое время рассказать ещё ему полусказку...
Как однажды В. Ваныч нашёл целлофановый пакет, полный фальшивых руб-лей, вчера ещё номинальных, и как честный человек сдал государству. Пусть подавится!..
Сам же Ван В. всю жизнь работал над собой. И однажды чуть было не зара-ботал тридцать копеек. Но так и не заработал. И работать над собой перестал. А начал работать над другими. Пока однажды не исчерпал собственный по-тенциал. И начал черпать чужой. Так и черпал, пока не помер. Но на похоро-ны не пошёл. Много чести!..
...Когда звонят соседу с четвёртого, я затыкаю уши, потому что живу на вто-ром...
Стены картонные, рамы деревянные, а потолков вообще нет. Сплошной пол...
Наши хрущобы — ваши хрущобы. Электричество уже отключили, но ото-пление ещё работает. Столица! Куда не кинь — гривну вынь...
Гранчак к гранчаку — будь начеку!
Но однажды В. Ваныч хлопнул лишний гранчак... и попал в медвытрезви-тель. И у него в голове сформировалась новая концепция Мироздания. Но через сутки Ван В. выпустили и выяснилось, что хотя концепция действи-тельно новая, само Мироздание до отвращения старое. И всё в нём как бы на месте…
А как-то увидел Ван В. курицу. Совсем ощипанную. Но она его, к счастью, не увидела. Покудахтала над разбитой судьбой: те же картонные стены, тот же Курятник...
И пошла себе дальше...
А В. Ваныч вспомнил, что до первого развода он думал, что жизнь прекрасна и удивительна. Но лишь после второго понял, что жизнь действительно пре-красна. И это удивительно...
И тут уж решил В. Ваныч от избытка нахлынувших на него чувств стать скульптором и ваять, ваять и ваять...
И наваял Колосса Родосского. А признаки пола не изваял. Небось, не ма-ленький. Пусть сам ваяет…
Когда-то в молодости работал В. В. на сталеплавильном заводе. И выйдя на пенсию, написал книгу: “Страдания молодого конвертера”. И его приняли в Союз Металлистов. Но в Союз Писателей так и не приняли...
Не тот язык, не тот стиль, не та страна, не тот конвертер. С тех пор Ван Ва-ныча не раз одолевала нужда: то писать, то говорить, то молчать...
Но когда нужда так сдавила В. Ваныча в своих медвежьих объятиях, он пере-стал сосать лапу и стал сосать самогон...
И до того дососался, что стали попадаться на каждом шагу Ван В. вечно жи-вые, и мёртвые...
Тут и повстречал однажды Ван В. Аполлона Бельведерского, но не узнал: лоб скошен, череп расколот, швы — наружу...
“Ага, — подумал В. Ваныч, — тоже из травматологии”
И решил Ван В. стать, наконец, хоть кем-то: богом, дьяволом или хотя бы собой. Но так и не стал ни первым, ни вторым, ни третьим. И опечаленная жена принялась из самого В. Ваныча нитки сучить и вязать Красную Шапоч-ку. Ван В. терпел, терпел и ушёл…
К другой жене. Такая себе абстрактная сказка...
А чем абстрактнее сказка, тем интимнее.
Так и я сочинил однажды очень печальный, но сочный афоризм. И все поду-мали, что это иронизм. И очень смеялись. Что не одни они жизнью притёр-тые...
ГЛАВА ПЯТАЯ, КАК ПУШКА СОРОКОПЯТАЯ..
Рассудок — ум не философа. Это промежуточный ум, полоумный, ум для тех, кто каждый день что-то прикидывает всего лишь половинкой ума, уто-пающей в феноменологической каше во имя каши насущной…
Это ещё что! Во имя этой же каши иные и по фене ботают. И ничего. И обхо-дятся без эрудиции. А что зря чирикать по-воробьиному, когда не только против пернатых сорокопятки заряжены…
А ведь эта эрудиция, как писал Ежи Лец, не более чем “пыль, вытряхнутая из книг в пустой череп”. Это же надо из-за этого наводить пушки на черепуш-ки!..
Разум — другое дело. Разум — Диалектический Ум, умение вычленить из информационного Хаоса существенные категориальные связи и преобразо-вать абстрактное содержание в противоречивое, как всё живое, саморазви-вающееся целое…
…Ночь в Буратино только-только выбралась за полночь. Так что начнём вы-членять и абстрагировать от полночи до третьих петухов...
Используя философские категории: тези, сези и сизи (все те же: тезис, анти-тезис и синтез)... во имя обнаружения абсолютно голой истины, голой до не-приличия...
“Толстой, как большинство романистов с талантом, хороший худо-жественный прибор, а вовсе не художник... Творчества в нём не больше, чем в луже, отражающей лунный вечер, только грязи зна-чительно больше”...
Ещё больше, чем у лужи, над которой пьяная в сиську селявка смеётся и пла-чет нам упавшим в грязь алконавтом. Ещё бы чуток и была бы она в его тёп-лой квартире или хотя бы в прикрытом от ветра парадном. Так вот нет же, лох!, не догрёб...
И подвела его дурная беспечность!
“Дурная беспечность” бесчисленных “здесь и теперь”. Ещё не вечер...
Дурная бесконечность беспечных и беспортошных...
И точно, ещё не все ужрались и угомонились под и над лавочками, ещё не прикрыта лавочка наливаек на Лоходроме, а алконавты бороздят и бороздят тропинки обетованные...
Тянет их, поди, в Буратино, но в это время полуподвальчик «здесь и теперь» заперт на ключ…
Так вот и впадают в тихий сон те, кто не дошёл, не доплыл прямо в сквозя-щих уже кустах. Листья облетели, их сожгли и даже подстелить под бочок нечего. И всё-таки засыпают. Или как говорил незабвенный В. Ваныч: “Жизнь — вечный сон, и смерть нам только снится”.
Рабы подскамеечные, рабы парадных и чердаков спят...
И черт-де что им снится...
А сам Ван В. как-то раз выдавил из себя раба, как пасту из тюбика. А скелет завещал НацАкадемии МедНаук. Уже без печати в паспорте, как в прежние совковые времена, когда он не только дважды успел завещать свой скелет, но трижды продать и пропить! Каких только мудрых бесед они со скелетом в те времена не вели:
— Отчего, В. Ваныч, люди не птицы, отчего не летают, — пьяно вопрошал скелет своего предприимчивого хозяина.
— Зад большой, — беззлобно отвечал на поставленный вопрос Ван В.
Но как-то раз ехал Ван В. на легковушке и врезался в Камаз. И вылетел в окошко. И полетел как птичка. Летел, летел, но так до рая не долетел. И те-перь ездит в инвалидной колясочке, подстерегая очередной Камаз.
— Не убивай его! Пожалей дурака... — вопиет сердобольный скелет.
— А нас кто пожалеет? Урою гада! — ответствует ему В. Ваныч решительно.
Но тут уже вмешалась супруга и связала В. В. тёплые носки из ангорки. Весь скелет не прогреют, но до подкорок добьют. До тех, на которых теплятся то-щие окорока…
Натянул Ван В. обновку и пошёл к соседке. Снял носки и одел на себя сосед-ку. Поносил, поносил и снял. Снова одел носки и вернулся к родимой жене. Уж больно к ней трижды проданный на благо Науки скелет прилепился ду-шой...
А сам Ван В. однажды – страшной кромешной ночью случайно утратил Ве-ру. Хоть и не жена, и не соседка, а жаль. Но зато тут же нашёл Надьку. И, уж тискал её до самого утра...
…В Бога не верю. Хотя, конечно, с Верой жить легче. И приятней. Всё время оргазмирует да оргазмирует. И оттого нам не скучно. А то одним скучно на белом свете, хотя другим и в раю скучновато. Совсем зажрались...
А от зажратости, до ужратости, как говорится, один только гранчак. Одним простой, другим же — гранчак немереный. Чтобы совсем ужрались и уже не чирикали из своих ртов чёрно-сорокопятых...
Эдакие рты не всякий-то и поймёт. Подходит как-то дочь поварихи и спра-шивает:
— Что это такое? Большое и чёрное? Неужели таракан?
— Нет, — отвечаю, — это жук.
Вмешивается мать девочки и говорит утомлённо:
— Не обманывайте ребёнка, это таракан... Пруссак! Страх их сколько... Ну, просто дети Чернобыля.
— Нет, — говорю, — это мы — дети Чернобыля.
— Мы не дети, — смеётся девочка, — мы давно уже взрослые...
...Красоты стиля меня интересуют слабо. Мне важно донести соответствую-щую мысль до со-Ответствующего лона. А там — хоть трава не расти...
В. Ваныч куда как проще. К примеру, он никогда не любил “крутых”. А они его почему-то любили. И чтобы сделать ему приятное, вечно варили друг друга всмятку. И поедали без соли и лука, даже не ведая, что исповедуют жи-тейский каннибализм: жуй ближнего своего...
А вот сегодня вечером я познакомился с прелестной девушкой...
Весёлой, умной, энергичной...
Слава Богу, не каннибалкой. Правда, энергичнее меня раз в двадцать...
Играли в прятки, предварительно похлебав “некрутой” луковый суп. И испив полный гранчак. Когда она в пятый раз спряталась в шкап, я её уже не нашёл. И в одиночестве занялся занимательной стереометрией...
Из которой узнал, что квадрат гипо-Тенузы равен корню квадратному из двух бёдер механика Гаврилова, точнее, его жены. А тощие бёдрышки не-каннибалки всё ещё похрустывают где-то в шкапу…
Раз, два, три, четыре, пять — не пойду искать...
…В один разэтакой день, которого нет, накануне дня всех несвятых, родился Ван Ваныч...
С этого бы и начать, но мать пьёт капторесс с аспаркамом, а я ничего не пью, кроме водки. И до того допился, что слабость во всех членах страшная...
Видимо, не хватает кальция. А на курагу не хватает денег. Какой уж там ку-раж... Был бы В. Ванычем — умер бы, чтобы родится заново. А пока не умер — уже не пью. Бросил! Диабетическое похмелье слишком идиотично...
…На крылечко вышла девочка лет шести. Из подвала вышел котёнок и сел на ступеньку. Счастливые воробьята с жёлтым младенческим пухом на заднице прыгали около лужи, пили и весело чирикали. Они ещё не дотянули до воз-раста, когда и по ним начнут палить из пушек... Оттого-то они и блаженство-вали...
Рядом прыгал толстенький Шпунтик и громко лаял на толстую неповоротли-вую муху.
“Вот и золотая осень пришла”, — подумал Ван В., наступив на сонную муху. Грянул гром, пошёл дождь, затем снег...
Хилый Романов умер на следующее утро, а Кондрат лишь через месяц. Дра-ган умер вчера, а Жура сегодня. Наши ряды редеют.
“Не наши, а ваши”, — как справедливо заметил В. Ваныч, открещиваясь от малопьющих. С тем и вступил в новые сумерки, как маленькая лошадка в собственные большие каштаны...
“Признаком глубокой неспособности воспринимать новые аргумен-ты вообще можно считать такую ситуацию, когда пытаются увидеть в них лишь то, что уже известно, то есть заметить как раз то, что не составляет их смысла”.
В. Хёсле...
“Твёрдость убеждений — чаще инерция мысли, чем последователь-ность мышления”.
В. Ключевский.
Инертность мышления ослепляет взор привычным светом божественной бла-гоглупости, и на Разум опускаются Житейские Шоры...
Нивелируя привычное, вступаем в необычное, как свободный мустанг, уно-сящийся прочь, расшибает узкое стойло в конюшне Страны Дураков...
…В марте 2001 года окончательно завязываю с Большой и Малой Литерату-рой. Займусь, наконец, чистой философией, чистым самоуслаждением чисто-го духа. Но до сих пор превалирует рефлекс Цели — хочется всё же допеча-тать свою прошлогоднюю дребедень, состоящую из россыпей мыслей. Вся-кая изречённая мысль есть ложь, неизвлечённая — ложь в квадрате...
Молчать в тряпочку я более не намерен. Даже во имя Чистого Духа…
— Бабушка, — почём лук брали, — бурчит Юрко Дикий, хлопнув очередные сто грамм.
— Какая я тебе бабушка?! Мерзавец! Вон из моей хаты!..
— Проехали, — сетует тот. И ищет участия иных селявок. Такова СЕ ЛЯ ВИ...
А между тем селявки прут косяками...
Одна из них такая маленькая, что, даже став на ходули, не могла дотянутся до сигареты ухажёра. Посмотрел на неё В. Ваныч, плюнул с тоски и бросил курить. Чуть подумал и заодно бросил и пить, и жить. А чего здесь тужить? И совсем было помер, но на третьи сутки воскрес. И опять по новой принялся за своё — жить, пить, курить и от косячков с селявками кайф ловить...
...Под чахлым деревцем у киоска со жвачками сладко спал Лёшик, бомж лет тринадцати, в обнимку с рыжей дворняжкой, положившей передние лапы ему на грудь...
Страшно галдели воробьи, радуясь жизни...
Из сорокопяток в них уже никто не стрелял!..
К лавочке подошла старушка и спросила:
— Это что, ваша птицефабрика? Теперь понятно, почему бабы за углом про-дают яйца размером с напёрсток.
На лавочке сидел Кондрат и пил пиво. Рядом лежал Драган и собирал пустые бутылки.
— Да, — буркнул Кондрат, — это мои куры. Несутся прямо в лотки. — И вя-ло бросил в галдящую стаю пустую бутылку...
Воробьи возмущённо зачирикали и испарились…
…Шпунтик увидел котёнка, бросил ловить ленивую октябрьскую муху и с радостным визгом бросился к котёнку. Котёнок выгнулся дугой, неумело, по-младенчески зашипел и полез на ближайший тополь.
— Боже, какой красивый котёнок, — восхитился Кондрат, — типически по-лосатый.
— А у Шпунтика витаминоз, зад совсем облез, — с сожалением заметил Дра-ган, выползая из-под лавки с двумя пустыми бутылками из-под пива.
— Не витаминоз, а ааавитаминоз, — поправил Кондрат.
— Я и говорю: витаминоз! — крикнул Драган уже в дверях стеклотарки. — Травы надо побольше жрать, а не за мухами котячьими гонятся.
— Сам жри! — буркнул Кондрат, лёг на лавку и заснул. А тут и солнце вста-ло. Но вскоре опять село.
И вновь я вошёл в полуподвальчик Буратино. Сторожить, не мудрствуя лука-во, чужую хилософию жизни со всеми её премудростями и изворотами...
Не высшая вроде бы математика, а рейтинг среди завсегдатаев Лоходрома держит...
Как тут не додуматься, что высшая математика отличается от низшей не ко-личеством знаков, а их качеством. Что ещё там?..
Ага!
“Философия — это музыка, записанная не нотами, а словами”.
Фридрих Незнанский. (то бишь Ницше!)
Знал бы об этом Ван В., прямо бы так и сказал
Но не до того было В. Ванычу. Он всё своё время заполнял чем-то сурьёзым. Пока однажды познакомился с невинной девушкой...
До пятой рюмки Ван В. ещё слабо сопротивлялся, но потом дело пошло на лад. А утром очнулся — ни вещей, ни девушки. Вот такая тебе Мать и Мати-ка. Хоть музицируй, хоть вой...
Куда не кинь — всюду клин...
Содом... Каморра! Городов!! Русских!!!
ГЛАВА ШЕСТАЯ, ОТНЮДЬ НЕ СВЯТАЯ
— ЗНАНИЯ Н-Е-П-Е-Р-Е-Д-А-В-А-Е-М-Ы, — сказал однажды Г. В. Ф. Геге-лю Аристотель.
— Да уж, да уж... — хмыкнул Аристотель.
А В. Ваныч ничего не хмыкнул. Не до того было. Он готовился к броску ост-роумия и измышлял на этот счёт себе алиби... Поскольку на банковском счё-ту не имел ни шиша...
“Остроумие в мышлении — то же, что пряность в питании: она де-лает вкусной пищу, но портит и вкус, и пищеварение”
В. Ключевский
“Остроумная же рефлексия — скажем здесь и о ней — состоит в схватывании и высказывании противоречия... и тем самым даёт их понятию просвечивать сквозь это противоречие”
Гегель. Наука логики, т.2, стр. 68
Остроумное противоречие может и вовсе лишить аппетита, и тогда перед глазами возникнет образ из недавнего хилосовского Прошлого…
И припомнил Ван В., как путаясь в категориях, как в соплях, вошёл убелен-ный сединами диаматчик и строго спросил:
— Дети, кто взял мой “Диамат”? — И ответили хором дети:
— Мать! Мать!! Мать!!!
Тут-то у В. В. и полились из души исповедальные строки:
Первые его афоризмы были опубликованы в журнале “Москва” в 1969-ом, последние — в Киевской газетке “Хохма” в 1999-ом. За истекшие тридцать лет давно на “Волгу” гонорарами заработал, но так и не купил. Дундук! Что тут попишешь?..
Не любит “железа”. Тем паче, что нынче на “деревянные” — гривны, рубли, зайчики и прочие местечковые тугрики даже и самоката не купишь...
Оттого-то и жизнь не в радость, и смерть не в кайф...
Такая себе “хай лайф”...
Всё интеллигибельное — гибельно! Но очень сладко. Слаще водки...
Ф сам В.В. практически здоров, хотя теоретически — труп. Пока не выпьет. Дай руп!, - г’рит..
И его понимают…
Один знакомый В. Ваныча решил стать вегетарианцем. И стал. И стоял це-лый месяц. Но однажды увидел кусок мяса, затрясся весь и заорал диким го-лосом:
— Нет в Зызни СястЯ, как в борще мЬяса! — ухватил с прилавка кусок — и ходу! Посадили, конечно... А там — все вегетарианцы. Хотя, конечно, и ту-берозные попадаются. С разлапистыми формами туберкулёза...
Но сам Ван В. случалось ел и холодную телятину, и парную свинину. А слу-чалось, не ел...
И оттого частенько лицезрел Голую Истину…
Но однажды увидал В. В. голую бабу. Не совсем, конечно, голую...
Голых женщин, как известно, в природе не бывает. Голую до пупа. И ниже...
И она тоже его увидела...
И не успел Ван В. опомниться, как всё было кончено. И больше В. Ваныч на нудисткий пляж не ходил. Оно ему надо, эти переживания?..
Включил себе телевизор — и смотри на голых баб сколько влезет...
А то в жизни каких только баб не встретишь...
Однажды одна такая бой-баба решила стать мужчиной и обрезала всё, что можно было обрезать, и пришила всё, что можно пришить. А один мужчинка, наоборот, решил стать женщиной обрезала всё, и обрезал всё, что можно бы-ло пришить, и пришил всё, что можно обрезать...
Не скоро сказка сказывается, но быстро дело делается. Встретились они у хирурга и полюбили друг друга. Но потом разлюбили. Пошли и пообрезали всё лишнее, а пришивать ничего не стали. Надоело...
Тут бы и сказочке конец, да конец обрезан...
И оттого переживает В. Ваныч, сетует...
Дескать, человек счастлив изначально. В детстве! Но в конце жизни не очень...
Но никто в том вроде бы не повинен. Ибо если Бог есть, гад он каких мало, а если же Бога нет, то все мы гады каких много...
Кто царь на троне, кто вор в законе, кто не пришей кобыле хвост...
Вот и у В. Ваныча есть дружок, вор в законе. А сам он не вор, но тоже в “законе”. Работает на полставки третейским судьёй воров в законе. Работа не пыльная, но ответственная. Да ещё общественная нагрузка — держать общак на опохмел. Сам-то он нынче непьющий, потому и доверили... Пока харче-ваться шли... Слепые вслед за глухими, да жизнью в грязь уронёнными...
Да что нам грязь? Куда там Брейгелям да Босхам...
Кишка тонка. Им и в пьяных кошмарах такие лики не привидятся. Бесплат-ное укрошение творящих благо бесплатных столовок “Вулкана” и “Эммануэля”. Уже и Ванька привык и даже не вздрагивает. Люди есть люди, даже если выглядят, как Боги, которых забыли снять с креста.
А вот и первое принесли...
А вот уже и компот! Что ещё?..
Ничего! Смерти никогда не боялся. Собственной смерти...
Страх за мать. Страх похорон. Страх и отвращение...
Какое-то живое чувство осталось лишь к дочери. Да и то идёт ощутимо на убыль. Вода жизни уходит сквозь почки, превращаясь в урину...
Старею, — сетует В. Ваныч и жалуется, — силы уже не те… Но за правду-матку пасть порву. И стервочкам, и стервотипам, поскольку ещё здравствую на этом стервозном, но милом свете... А люди-то мрут!
Вот как-то и один умный человек заболел и вскоре скончался, а Вань Ванька заболел и вскоре выздоровел. Это лишний раз доказывает, что горе — от ума, а здоровье — от чего-то другого...
Отчего бы толком не узнать — от чего?
…Киевское море обмелело...
А алкоголикам море по колено, да и водка — по яйца...
За гранчаком гранчак — и яиц уже не видать...
Ни днём, ни ночью. Хоть по ночам яйца на что? По ночам нынче ночные...
Четвёртая ночная...
От хронического недосыпания пьян без вина. А от водки тошнит. Поэтому третий месяц в рот не беру...
Нет ни здоровья, ни денег. Зато жизнерадостности полные штаны. Даже пу-каю эндорфинами. Оптимист уев! И в кого такой урод уродился? В себя что ли?.. По ночам я становлюсь умным до неприличия. Вот вам прямой резуль-тат вечной бессонницы в хладной постели. Рядом ни поварихи, ни бабарихи — простой селявки из-под облетевших кустов...
В далеко не Болдинскую осень. А вот в Болдинскую осень Александр Сер-геевич уж больно хорошо говорил по-французски! Но стихи — в пЫку всем! — писал по-русски. И потому так и не стал великим французским поэтом как Артюр Рембо, и не пил двойной бурбон как Ален Делон. Ему хватало и пло-дово-ягодных настоек из-под Саратова...
А уж дворовых девок без числа в сердце своём томил...
Вот и Ванька принял её в сердце своё как многих... многих и многих, но... она приняла его за экс-гибициониста. И дала — от винта! Так и ушла от В .Ваныча неопознанная, как НЛО, и непостижимая, как Масонская ложа...
С тех самых пор В. Ваныч пытался знать всё обо всех, кого только любил. А любил — всех!
Но досье на всех — многопудовые вериги Ван Ваныча...
— Нет, не мои... Штылвелда! Любителя пудовых вериг!
А как же она?.. Все упрекают её, что она вечно что-то скрывает. Кроме себя. Такое вот самбо!.. Но Ван В. видит её насквозь. Ведь ему на роду было писа-но стать психотерапевтом…
Но он всё переписал, весь божий план исковеркал — и пали вавилонские стены, и возрыдали блудницы Вавилонские... Дурная кровь ушла. Впиталась в сухой песок. В камни в почках. Ни у кого не вызвав экстаза...
Экстаз толпы, божественный экстаз коллектива единомышленников (с одной мыслишкой на всех) В. Ванычу чужд. Ни митинги, ни футболы, ни коллек-тивные медитации самого благородного пошиба ничуть не интересуют. Стадный инстинкт атрофирован изначально...
Такой себе филозофистый Буратино...
Не очень Ванька любил папу Карлу, но очень любил папу Жору (Георга Вильгельма Фридриха Гегеля) — за редкие, но сладкие мгновения совмест-ного метафизического оргазма. Другие — по этой же причине — любят Б-га, Дьявола или Себя…
Каждому своё... Хотя, конечно, хочется и чужого... Потому-то каждый посте-пенно превращается в кого-то другого...
— Во что ты превращаешься? — однажды строго спросила Ван В. его родная жена. — Полезное из тебя животное будет, или даже не продашь на базаре?.. Ни Гегелю, ни Гоголю, ни даже запотевшему гоголь-моголю...
А Гегелю что? ГЕГЕЛЬ — гений, а все эти КАНТЫ — полугении-полуталанты. Доблестные рыцари Рассудка... А все, которые с Рассудком, то бишь рассудочные, сосут жизненные соки из книг... Сосут тайно...
“Имя этому содержанию — таинство... поэтому всё спекулятивное — тайна для рассудка”
Г. В. Ф. Гегель, том 2, стр. 495
Из этого в катехизисе Ван Ваныча проистекает, что:
1. Бог — существо, которое существует; идиот — существо, кото-рое не существует. Я идиот (без балды!), поэтому в Бога не верю.
2. Вера — вопрос выбора, а затем уж привычки... Вера не есть во-прос логики. Как говаривал Аквинат: “Верую, ибо абсурдно!”
3. Наши привычки нам дорого стоят. Исчезнем мы — исчезнут и наши привычки. Но зато родятся традиции...
4. Есть ли существо, величием равное Богу? Разумеется, есть... Это каждый из нас, слепорождённый, но зрячий...
Вот и поговорили...
В такое ночное вздорное времечко обаятельный Гегель развязывает бессон-ные языки и пудрит мозги, то и дело, подбрасывая то одну, то другую мыс-лишку для обсасывания в недомыслии бренном...
“Сознание — материал, в котором реализуется понятие бога”.
Георг Вильгельм Фридрих — сам! Том 2, стр. 494.
Может это и справедливо, но очень обидно, — подумал как-то Ван Ваныч,— когда за собственную жизнь приходится расплачиваться... собственной жиз-нью. При этом чётко сознаёшь, что никакой Спаситель нас не спасёт, но вера спасёт и утешит. Спасение иллюзорно, но утешение более чем реально... Ибо у каждого есть искра божья. Эта искра и есть Бог. Пусть безличный и неми-лосердный, но Бог... У каждого — по Вере его...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, НА БУРАТИНО ДА ГЕГЕЛЯ УПОВАЯ
Один мудрец шёл, шёл и два яйца нашёл. И подложил их индюшке. И вскоре вылупились два мудреца, простых, как два яйца. И обозвали его идиотом.
А одному знаменитому психиатру было на роду написано стать идиотом, но он — наперекор Судьбе! — родился психиатром…
Наша судьба — в наших руках. В руках психиатров! Кому как не им копаться в наших фобиях...
Один заявит: “Не люблю евреев — они мне кого-то напоминают!”, но не по-смотрит на себя в зеркало. И не поймёт, за что он любит евреек. Особенно голубоглазых...
И тогда начнёт копаться в своём генеалогическом древе. А там – и Буратино — внебрачный сын Дон Кихота, и сам Ван В. — духовный отпрыск самого папы Жоры...
И готов был рассказывать об этом часами…
...Как-то встретились Гегель и Буратино:
— Займёмся гегельянством? — предложил Гегель.
— Только за деревянные! — рубанул Буратино...
В генезисе каждого интеллигента имеет место национальная фибромиома и литературная литургия...
А объектом Вечной литературы является Вечная жизнь, тогда как субъектом — любой вечно живой... ВАН ВАНЫЧ!
На всём белом свете нет ничего интереснее другого человека. ВАН ВАНЫЧ — другой! Потому и пишет сам себе…
Ибо, на всём белом свете нет ничего интереснее себя. О том и талдычит всем и вся вечно живой... ВАН ВАНЫЧ!
Как-то В. Ваныч жарил молодую картошку. Жарил, жарил и, наконец, понял, что хотя любовь не картошка, но что-то в ней есть эдакое феминистическое суккубо картофельное...
Иной с молоденькой картошкой слопал бы и осетра, иной бы и семгой не по-брезговал, иной бы и с таранЬкой, а Ванька — моральный урод: любил “чудище обло”, которое “озорно, стозевно и лайя”. С ним и шел столоваться к пастырям “Эммануэля”. Харч, — он харч и у врат Адовых, и у храма Гос-подня...
Пока разносчицы что-то разносят, худенький пастор “Эммануэля” мечет с помощью микрофона громы и молнии в отдельных несознательных чад божьих, прикарманивших оловянные ложки…
Ван Ванькин не слушает... Зажав в обеих руках по ложке, слегка поворачи-вая их, любуется мимолётными отблесками Вышнего света — зелёного, жёл-того, оранжевого, танцующими между чёрно-белых бугров прель-металла.
Соседям по столу от тридцати до семидесяти. Острые беличьи зубы, тонкие вывороченные губы, выкаченные белки (и желтки), мудрые полуулыбки, пе-ремежающиеся плотоядным оскалом гастрономического сладострастия...
Внешность обманчива. Отнюдь, не идиоты. Разве что идиотки...
Невинные жертвы горбатой Перестройки и ОРИЯНСКОЙ НЕЗАВИСИМО-СТИ на «кравчучках»...
Лозунг осеннего бессезонья: Уря-я-я... Орияне голодных и обездоленных... с хреновым дедом Морозом! У последнего: виртуальных подарков — полные штаны. Реально — те же фикусы на люмпенских грядках... Всё те же не-стройные колонны нищих и сирых через столовки Вулкана и “Эммануэля” бредут беспородно в век бесчувственный, ХХI-ый...
Сентябрь 2000-го. В Баренцевом море поднимают трупы подводников. Кре-мировать?.. Но где и во имя чего?!.
На планете людей, во имя перегруженной скорбью памяти? В планетарном атомном борделе, летящем во Вселенской пустоте и болтливом безмолвии...
Выходит, что единый Бог элитных российских подводников и киевских БИ-Чей глубок, как окаянная океанская лужа. И кругл, как само совершенство…
Как изящно выразился один наш знакомый аспирант, лёжа в холодной мар-товской луже:
“Да, воистину, Бог глубок и кругл, как колобок... От него отскаль-зывают чада нелюбимые и усопшие, и остаются одни только чада при исполнении. Но и эти вскоре соскальзывают в известную пус-тоту и хляби земные...”
Рядышком с ним на мокрой скамейке сидел поддатенький пожилой старши-на, и что-то бурчал...
Ещё недавно охранял Бабу с мечом. Получал триста семьдесят гривен. Со-кратили. Набрали гражданских — по восемьдесят гривен...
Вот и остаётся отставному старшине выбирать между Вулканом, “Эммануэлем”... и лужей.
Лесной массив. Кафе “Николаев”. Евангельские христиане. «Праздничный» ежедневный обед для всех верующих и неверующих, прошедших ПАСТОР-СКИЙ КОНТРОЛЬ. Дежурный проповедник — брат (во Христе) Володя – местечковый Перун с микрофоном – вещает:
— Не тот христианин, кто добр, не тот, кто молится, но лишь тот, кто знает Христа как Бога Живого... У него благочестивые дела и слова. Ему и Вера даётся за просто так... Одному даётся, а другому — нет. Благодать беспри-чинна. Аминь!
Такая вот божественная Лотерея...
За право быть человеком, а не одеревеневшей бессловесной скотиной надо платить. Собственной жизнью. Собственной смертью. Собственно, кому и за что?..
Кабы было бы чем, Ванька б тоже платил. Но “пока ты жив, — смерти нет, а когда умрёшь, — тебя не будет”...
А Ван В. завсегда как все. Любит жить. Любит миловидных. Но определяю-щим является цвет глаз. И Голос... сладко поющий во здравие жизни и визг-ливо поносящий её...
И всё-таки никогда не понимал В. Ваныч тех, кто ложится под поезд. Если возжаждет Ванька покончить собой, то сделает это приятным для себя и дру-гих способом: с помощью рюмки и бутылки…
Между прочим, подобным образом поступил в декабре 1987 года отец Штылвелда, высосав семнадцать фаустов “Лидии” в канун зимнего Николая. Ему было пятьдесят семь лет...
Как передавала соседка, кладбищенская старушонка с Предславинской:
— И понесли его санитары, обосранного, на небо к ангелам, прости меня Господи, только наутро. А до того пил целые сутки и громыхал, ирод, разби-той посудой. Ни одной бутылочки для стеклотарки бабушке не приберёг. С тем и помер, аминь!..
Планомерное истребление опоздавших на Праздник Жизни шло во всякие времена в угоду Господу немилосердному... А Жизнь после Смерти длится весьма недолго…
Впрочем, длительность “здесь” весьма субъективна, а “теперь” — ещё субъ-ективнее.
А потому Ванька вновь и вновь выбирал Жизнь с её очаровашками и селяв-ками и их симбионтами: полудурами и идиотками...
У одной такой симбионтки из харчевенки “Эммануэля” на щеках прелестные мушки, а в ногах жук-чревоточец. Точит и точит. И нет ей покоя...
И В. Ванычу отнюдь не легко. Ведь сегодня уже пятьдесят четыре, а вчера было ЧЕТЫРЕ! А что в промежутке? Да ничего! Жизнь точит и точит...
Такая она жучила!..
А Бог — склеротик. И вообще, жалкое зрелище. Какая уж там вечная память, когда в Божьих мозгах СТЕКЛОРЕЗ. Склерозом кличут. Вечная память? Ал-ли? Луйя?.. Вот именно!..
Атеисты не правы. Теисты тоже...
Прав лишь Господь. Он и являет Себя в повседневном хаосе человеческом... Безмолвно взывая к заблудшим:
— Надо примириться с мыслью о том, что ничего не будет потом. А там, гляди, чаво и будет?..
Ад, Рай, Астроплан... Драйв, план, косячок... Дожился Ван Ваныч до того, что всех жалко. Даже себя…
И оттого ударил В. Ваныч рожею в грязь. И Грязь подала на него в суд за злостное хулиганство. Разговор с Грязюкой получился у Ван Ваныча чисто теловым. Телом к телу:
— Упал в грязь, полежи. У нас лежачего не бьют. А у вас?
— У нас тоже. Какой смысл лупить труп?
— Какой труп? Вполне живой, но требует трепанации черепа!
— Ха! – Незлобно хмыкнула Грязь. – Вот так сенсация! Пересадка костного мозга в голову. Хоть хилером, хоть... шептуном. Для хилера скальпель хи-рурга — нож острый, а торец ладони — лазерный луч тончайший... Хоть и язык шептуна ако шип аспидный, покаянный... Злобною сплетней калечит.
...Ночная смена №5. Читать лень, писать лень, жить лень. Пишу...
Для собственного самоудовлетворения. Но так как ничего собственного у че-ловека в сущности нет — пишу для всех. Здесь уж без Ван Ваныча не обой-тись.
Однажды Ван Ваныч полгода лебезил перед Народом. Но любезен СБУ так и не стал...
Хоть и писал, и говорил, и хамил, и лебезил, и дерзил, и хрюкал...
Не столько патриот, скоко трибун...
Скок-скок...
Не столько трибун, скоко писатель. Один из тех, кому несть числа...
Писатели...
Они невинны как дети. Играют себе словами, как немовлята гениталиями...
Однако же сам Ван В. к писателям строг. Как и к художникам.
— Художник должен молчать в тряпочку! — уверяет всех мудрейший Ван В. — Многоликий соавтор сам довидит, домыслит, дорыдает. И высморкается... Если только не шланг.
— Эй, Шланг!
— Сам ты Шланг! — буркнули Грабли...
С тех пор и возлюбил В. В. ближнего своего как самого себя, и любил до тех пор, пока тот не запросил пощады...
Творческие муки — это нонсенс, творческое блаженство — абсурд. И, тем не менее, — оргазм за оргазмом!..
Полуночное творчество здоровья не укрепляет. Зато укрепляет душу. Укруп-няет её. И кадрует, как при некой странной покадровой съемке…
Будучи подростком, Ван В. очень любил заниматься эксгибиционизмом, хотя и не знал, что это такое. А когда узнал, было уже поздно менять профессию. И он не стал манерничать, а просто удавил однажды спьяну любимого котён-ка Ваську. И с тех пор любил лишь щенят и свой собственный профессиона-лизм...
А вот человечка так ни одного и не удавил. Силёнок не хватило... Душевных.
Ох, и времечко!..
У всякого Буратино Гегель в зубах, да не всякому по зубам...
Вот и тоскует Г. В. Ф. на облацех духовных и рассматривает в Диалектико-скоп всех нас, Буратин, как простых букашек...
И только изредка причитает:
— Какая матёрая человечища! Центнера полтора... Нет! — Избави бог люби-мых мной от моих комплиментов... А комплиментарность духовной сущно-сти они как-нибудь переживут... — В каждом из нас талант убогий... ОТ БО-ГА! Одно только гегельянство от Гегеля. Да и тот нынче у Бога за пазухой, тогда как мы в постолах... Прах праха его ступней... Взираем на жизнь Веч-ную то как на омут нирваны, то как на прозрачность дождевой капли, то как на кубок громокипящий, из которого великий Гегель чуток отхлебнул, и знать бы что нам, Буратинам земным, оставил...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, КАК ЧУМА МОРОВАЯ...
Самореализация Ван Ваныча завершена. Осталось нанести лишь несколько штришков на благообразное лицо трупа. И горько посетовать... Потому что однажды мне подарили целый мир. Целую планету. А упаковать забыли...
В башке уже слиплись в клубок солидаристы с солипсистами вперемежку. Солидаристы завсегда солидарны со всеми, хоть бы и с трупом, лишь бы ещё был не в пятнах и не при запахах...
А солипсистам приходится таскать собственный мир на собственном горбу. Богам и то легче — и безответны за всё ими содеянное и не уподобляются павликам-равликам...
Вот Ван В. — сам себе кочума...
Кучум Батыйский с Гиреем Занзибарским и баста!..
И тому масса примеров…
Отдал как-то В. Ваныч последний долг своей бывшей супруге. А супруже-ского не отдал. И всё равно получил семь лет...
Но всех тюремных сидней не пересидеть, и всех степеней свободы при жиз-ни не испробовать...
Хотя Ван Ваныч старался. И достиг такой степени свободы от материала, что вдохновения уже ему не требовалось. Ничего не требовалось...
Даже материала!..
Э-хе-хе-Х, каждый из нас и материал, и закройщик, и подельщик самого Господа Бога...
Кроме профессионалов, работающих на чужом материале...
Стоило только Ваньке смириться с мыслью о неизбежности собственной смерти, как сразу же из Небесной Канцелярии пришло официальное пригла-шение на торжественный обед...
Кремировать — и никаких гвоздей!.. В крышку гроба.
Но до того ли, когда окрестные барыги продают фальшивые драгоценности. Брюлик чистой воды стоит ровно столько, сколько стоит: треть цены…
Сразу после Гражданской войны дед Веле Штылвелда продавал брюлики второй и третьей воды — граненые осколки белого и цветного бутылочного стекла. Брюлики шли нарасхват и даже дед Наум отхватил восемь лет ста-линских лагерей от приценившегося ГПУшника...
Но и поныне на Поле Дураков Ван В. нередкий гость: то закапывает себя, то откапывает...
Работает не покладая рук. Трудоголик проклятый!..
Трудоголики завидуют лентяям, а лентяи никому не завидуют: лень! Разве что Небесное Воинство по-прежнему ещё завидует земным мужикам и се-лявкам, да и то с долей едкой иронии:
— Глобальный антропоцентризм ваших ****ьных органов смешон, но вре-менами очень приятен. — Потому и норовит всяк из Небесной Рати оказаться в земной психушке — в секс-раскрепощённой палате...
Потому как там, что дозволено Ерофееву, дозволено и быку. Не говоря уже о тюльках, китах, пингвинах да камбалах с двумя глазками на одном боку...
К ним-то, бессловесным, ангелы бочком, бочком — а Бог их в служивое Преднебесье — сачком...
По знаку Ванька — Близнец, по роже — Отец, фактически дед. Но по сути — не Дед, не Дон, не Кихот и даже не Буратино. Тому сам себе В. Ваныч свиде-тель. Поскольку со мной рядышком на Поле Дураков тешится...
Такая же дурачина...
Без счастья и чина.
Но зато со светлым будущим праведника и темным прошлым грешника, в котором случалось всякое…
Однажды ночью закопал себя Ван В. на Поле Дураков. Но утром выкопал. Глянул разок, плюнул и закопал обратно. С тех пор над ним ни единой ве-точки не проросло, и тем более ни бакса не проклюнулось...
Когда-то В. Ваныч хотел всё знать, но со временем ничего уже не хотел!.. Разве иногда еще, по старинке, почему-то ночью хотел...
Сколько времени потеряно зря... Годы и годы... а впрочем, не зря! На раз-влечения вечного времени не жаль... Вот и трижды пропитый и многократно порушенный скелет В. В. станет когда-нибудь экспонатом и сможет развле-кать экскурсантов. Но они уже и сейчас прут отовсель:
— Дорогие экскурсанты! Памятник Ван Ванычу руками не трогать! Эй ты, дебил в камуфляже! Кому говорю, руками не трогать! Невозможно рабо-тать...
Никаких нерв у покойника не хватает. Все облапывают и разглядывают ос-татки В. Ваныча. А сам он никого разглядывать не любит. И всего более не люблит разглядывать обнажённых женщин: всё поверхностное у Ваньки раз-дражается...
Другое дело — полуобнажённые дамы: от макушки по грудь и ниже. У таких есть на что посмотреть. Оттого-то они глубоко содержательны...
Их можно даже потрогать.
...Пишет В. Ваныч всё, что на ум взбредёт. Не перечитывая, не редактируя. Чистая радость творческого процесса. Чтиво малокалорийное, но ёмкое и легко усваиваемое, как диетическое мясо, которого Ван В. не видел давно. Ни белого, ни красного, хоть сам он давно уже спрессовался в недиетические пресервы — солнечно-радиозольные консервы на самоходном ходу...
О таком киевском деликатесе не мечтал ещё ни один каннибал. Вот и лады!
— Обойдусь, — решает В. Ваныч, — как-нибудь и без них. Мы, бывшие ин-теллигентные человечки, БИЧи значится, из самоедов. Сами себя создали, сами и изведём... Во славу нашего оскудевшего Отечества — Украины.
...Ночью опять Ван В. не спал: писал полусказки. От них нисколечко не тош-нит, а вот от водки поташнивает. Раз интеллигент — носи свой диабет, а то и чахотку за пазухой. Чехов умер от чахотки, а нас и СПИД не берёт. Потому как спидометры поизносились и бодрые озорные малявки проносят мимо нас свои СПИДоискательные спидолы на разбитных шустрых ногах...
И за это им большое спасибо!..
А вот утром пришёл сменщик и даже спасибо не сказал за мой бессонный добросовестный труд. Его Ванькины проблемы не трут...
И даже больше — не чешут! Вот и почесал В. Ваныч домой. Но днём тоже не спал. Пьян без вина…
Такая вот пьянка!.. Сам на сам... С жизнью.
В этой жизни кто только рядом не трётся, кто только в небо не рвётся, кого только рядышком нет...
Есть и дуры, и дундуки, и куры, и петухи...
Однажды один гениальный петух нашёл в куче жемчуга большое навозное зерно. И так громко закукарекал, что солнце встало на час раньше...
А другой гениальный петух живописал этот случай в своём романе и полу-чил Шнобелевскую премию. Но шнобель оказался у него совсем-совсем ма-ленький, вот и всей премии — маковое зёрнышко на бумажной тарелочке. Бедное создание! Богатое духовно...
Хоть и встречают в жизни по описанию, а премируют в соразмерности со шнобелем. Ядовитое такое богатство...
К одним пристаёт, а другим не в коня корм! Хоть теперь и Ванькиных книг не пиши, а только чирикай-каркай по-страусиному. Оно ведь со шнобелями у страусов как-то наружней...
А у приблудной селявки со шнобелем случился конфуз. Бросилась ниц и да-вай свой шнобель рассматривать — прямо в луже, без зеркала!
— Не бойся, дорогая! — Буркнул ей, проходя мимо Ван Ваныч, и угреб за собой. — Гениальность тебе не грозит. Она не заразна. Ода даже не переда-ётся половым путём. Лучше возьми со шкапчика немытые гранчаки, ополос-ни и маршируй к столу говорить за народ. За всю нашу квелую постчерно-быльскую популяцию. Ей и точно досталось... Но ты не о том? Так о чём же, сболтни!..
— Буду говорить за народ, — брякнула селявка с похмелья.
— Нет, уж, уволь… Любить Народ?.. А на что?! Это какое-то дикое извра-щение. Тут на одного человека силёнок едва-едва хватит. Чего дура ревёшь: не о тебе речь! Греби на диван, ублажу... Нет?!. Тебе ТВОЙ НАРОД жалко? Это того полковника отставного подлавочного, или Драгана усопшего, или того хмыря, что взвывает, чтоб ложки из “Эммануэля” не ****или? Во имя Господа нашего... Да перестань ты реветь! Хочешь, я тебе опять что-нибудь тёпленькое о себе расскажу...
— Угу...
—...Тогда слушай. В. Ваныч всегда наплевательски относился к смерти. Но чтобы не шокировать окружающих всегда присутствовал на собственных по-хоронах. А вот тело своего в гробу не разу из дому не выносил... А на что ему спотыкаться обо всякую мертвечину. Уж лучше не хилософствовать над веч-ноусопшим до времени, когда мёртвый проснётся... Да и так существует кое-что поважнее чем...
Наливай! Ибо усилия наши что-нибудь изменить завсегда будут напрасны. В родном нашенском Бандостане порядочные люди в глубочайшей нирване... Вот и Ван В. однажды убедился в тщете человечьих усилий. И ушёл из жиз-ни. Но вскоре, чертыхаясь, вернулся. И больше без спросу никуда не выхо-дил. А зачем? Когда его и так вышвырнули с ринга житейского... Чтобы, во-первых, не объелся всех радостей жизни, а во-вторых, чтоб ими не захлеб-нулся... Хватает на фонфарик и ладно. А что ещё найдётся-приблудится — это уже от везенья.
А как-то шёл Ванька, шёл, и нашёл девушку своей мечты. Она лежала, пья-ная в сиську, у самой бровки. Ван В. вздохнул и лёг рядом. А за что ему, соб-ственно, эту девушку ненавидеть, когда лежит она доверчивая и только шеп-чет:
— Бери меня, Ванька! Твоя я...
И достал тогда В. Ваныч московское издание “Дневника психопата”, двухты-сячного года, и по слогам прочитал:
“Ерофеев! За что вы ненавидите женщин? Женщин надо любить! На то у них и ****а”
— И не токо, — согласился Ван Ваныч. — У них ещё и всё такое прочее... О чем и сказал бы, да обыкновенных слов не хватает, а необыкновенные про-глотил вместе с зубами, когда падал на асфальт рядом с тобой... Так что ни-чего тут не попишешь. Ведь чтобы думать, говорить и писать как все, надо холить и лелеять своего внутреннего цензора. Он — один на всех! И работы у него — прорва.
Сам же Ван В., лежа в луже, превратился в субпродукт общественного созна-ния. Его присутствие сознавали и резво переступали через него. В. Ваныч ув-леченно чувствовал, что он писает прямо на асфальт, под лежащую рядом се-лявку. И вроде даже не писает, а пишет...
Пишет, как говорит...
А говорит как пишет — без проблеска мысли. И пьяная в сиську селявка от-вечает ему взаимностью...
…Только голые прагматики мыслят штампами (шлакоблоками), и только го-лые эстеты — кафельными плитами окаменевшего идеального. (“Роясь в се-годняшнем окаменевшем”... до которого Голой истине нет ни малейшего де-ла). Не обращает внимание Голая истина ни на какие лозунги... Ни к чему ей все эти пропагандистские портянки, которыми голый зад не прикрыть...
Орияна без царя в голове, без Ельцина, без Клинтона?!. Бедная сиротинуш-ка... Но кому нужна ЭТА правда? Мне не нужна. А вам? Лично я горой стою за лозунг Ван Ваныча:
ОРИЯНА С ВАН ВАНЫЧЕМ!
С ним, со мной, с тобой, со всяким, кто дорог Орияне и на ней пророс в целое брюхо. Ибо брюхо требует сытости, а мысль — открытости. Ну и пусть себе без царя на земле, да только не на один доллар в месяц по уходу за бессроч-ным инвалидом первой группы в постчернобыльском климате. Съешьте на пять гривен шестьдесят копеек месячную пайку не в тюрьме, а на свободе и откройте для себя особую правду: Орияна без Веле Штылвелда, без Леонида Нефедьева, без Ван Ваныча... И на хрена тогда огород городить. Все уйдем во Вселенную Интернет матку Правды искать, дабы не потворствовать Крив-де-мачехе…
— А что есть Правда? — спросила Кривда и горько заплакала.
— Дурочка, — привычно успокоила её Правда. — Моя правда — твоя крив-да.... Ты не горюй, а только почаще смотри на себя в зеркало. Там в зеркале, не токмо себя узришь, а и Ван В. во всяких иллюзорностях жизни... Один на горку, другой с пригорка, а третий от счастья пьян, как Егорка...
Настоящий Писатель — Зеркало, настоящий Художник — бутылка. Поэтому художников Ванька любит сильней. А они от него не лезут в бутылку, а во-все наоборот: прямо из бутылки — в Жизнь! Так и живут, хлеб жуют, визуа-лизируя Мир окрестный. И чем уродливее Натура, тем прекрасней Культу-ра...
А отвращение — это форма страха. От-Вращения в принципе нет...
Любит В. Ваныч Кинга за его открытость, за тончайший, пусть даже и тош-нотворный психологизм...
Свои слова Ван В. тратить лень. Они не восстанавливаются. Поэтому хочет Ваня сказать о Стивине Кинге словами Миранды Фаулз:
“Эта вечная мужланская жестокая страсть к правде”...
Когда-то В. Ваныч был коллекционером. И не стыдился того. Самого его то-же часто коллекционировали. А сам он — всех и вся понемногу... И может теперь заявлять:
“Царственный чёрный младенец” Малевича удивительно плоский. Но жив... как ни странно. И предметен!..
Голые эстеты обожают любоваться Голой Красотой на безопасном эстетиче-ском расстоянии. Не насилуя, но зато ничем не рискуя. Таким же образом Голые провидцы из самых заёханных стран наслаждаются своей родиной — Орияной, смакуя по утрам собственную урину во имя выгонки патриотиче-ской желчи...
— Люблю ЛеоНефа, — вставил свои всегдашние пять копеек Веле Штыл-велд, — люблю за его отпетость, открытость... И выпито и спето немало, а все ему мало... Его вечный герой Ван Ваныч — жертва аборта. Его героиня — киевская селявка — СЕ-ЛЯ-ВИ — жертва героя...
...Ван Ваныч ничего не смакует. С утра поднимаясь рано, просыпается позд-но. Бродит сомнамбулой по квартире, подавая маман горшки, пирожки и та-релки с геркулесом. Крутясь при этом мелким бесом, пока окончательно не проснется уже где-нибудь стоящим в соседнем дворе возле столика с шахма-тами…
Рядом закатывают или привычно разрывают асфальт. Случается, и разрых-ляют прошлые надолбы. Долбни!.. но Ванька не удивляется. Осень — пора ремонтных муниципальных работ. Ван В. — пофиг! Руки задубели от холода, ноги — ещё нет. Поэтому В. Ваныч выигрывает. Партию за партией...
В шахматы Жизни. Относя себя к членам партии Всемирного Здравого Смысла...
Но победы не радуют. Тело слабее Разумом — Разум его насилует почём зря. А ведь скелет уже трижды продан и бесчисленное множество раз пропит, пропит!.. Так что “...будьте как дети”! А что ещё нам остаётся, безмозглым?.. Для созерцания Бога ум не требуется. Для контакта — тоже...
Особенно, если ты Уже, как Ванька, ужрался до состояния Будды-в-Себе! Мыть гранчаки, селявка, и спать! От заката до ЗРЯ-платы...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, ЖИЗНЬЮ ПОДМЯТАЯ...
Вот и задумался Ванька: что такое гениальный рассказ?..
Сам он никогда не писал гениальных рассказов. Но когда-то надо же начи-нать! Сел и в один присест написал. Он перед вами...
Сделал дело — гуляй смело! Вот и захотелось В. Ванычу поболтать о конге-ниальном...
У нас, к сожалению, почти не осталось великих борцов с тавтологией, тонких стилистов великого и могучего русского языка. Но зато осталось два сорта масла: масло масляное, которое можно есть и масло бутербродное, которое можно намазывать....
Это масло для гениев.
Однажды и Ван Ваныча понял, что он — Гений! Но никому об этом не ска-зал. Ждал, пока сами догадаются. Но никто так и не догадался...
Вчера опять увидал он гения. Рожа синяя, зубы жёлтые, а язык белый, как вареник. И чёрт меня дёрнул глянуть в зеркало! Подумаешь, гений — тоже мне счастье...
Одни думают, что не в деньгах счастье (врут, наверное), другие вообще ниче-го не думают. Потому как ни денег, ни счастья... А Ван В. думает, что счастье — в одуванчиках. Дунул разок — летят и в ус не дуют.
Однажды В. Ваныч пошёл покупать себе счастье в современный бутик. А там счастья — хоть завались. Да всё иностранное... И купил бы себе по выбору, да только с ценами не разобрался. Уж больно они смахивали на десятираз-рядные товарные коды...
Почесал своё ухо Ван В., плюнул на такие цены и безропотно вышел в несча-стливую повседневную жизнь... Такова, как видно, судьба —судьба таланта...
Закопал как-то В. Ваныч свой талант в землю. Но жена потребовала его вы-копать, хорошенько отмыть и загнать — хотя бы за червонец...
Но не тут-то было. Покупателей в наличии не оказалось. Видя такое дело, жена собрала вещички и ушла. А талант остался. Сидит себе в углу, как бо-бик, и молчит в тряпочку.
А однажды В. Ваныч пил с Петровым-Водкиным квас. А от водки категори-чески отказался. Но всё равно попал в вытрезвитель...
О себе Ван В. говорил так...
Одни путают меня с Хармсом, другие с Лениным. Так и говорят: “Гений Че-ловечества!” А я не обижаюсь. Что с дураков взять? Я это я, а они — тоже я. Ума палата. Одна на всех... Но, к счастью, не в уме счастье. А я, к счастью, тоже дурак. Свой среди своих.
Сижу себе в уголке и слушаю спор двух поэтов. Один говорит:
— Я пишу ямбом, как Пушкин!
А другой говорит:
— Я пишу рукой, как Гоген!
Один говорит, другой говорит, оба говорят:
— Иа, иа!
И вдруг хрясь друг друга по морде. Ямбы из глаз так и посыпались, а у одно-го даже кисточка отвалилась...
…Глядя на такие страсти-мордасти, решил Ван Ваныч заняться сырояденьем. Но тут к нему в гости пришла знакомая лаборантка. И занесла спирт-сырец. Целую колбу. И начали они заниматься сырояденьем вместе, но, выпив, Ван Ваныч утратил жизненный стержень. И больше сырояденьем не занимался.
А я занимался. Но не всегда на трезвую голову... Поэтому полупьяные назы-вают меня Аликом, полутрезвые Венечкой, а непьющие-некурящие Иваном. Но это редко. Разве что в Доме Учёных. А шо такое Ван Ваныч?..
Кажется. Вестнник, по-древнегречески... Или по-еврейски...
Впрочем, какая разница? Греки — тоже евреи, только фамилии поменяли. Даже Адам, кажется, был евреем. Не говоря уже об авраамах, иисусах и всех прочих. Ну и што тут такого? Все евреи! Я и сам еврей. Но больше, конечно, русский. И мать у меня русская, и бабка русская и прабабка, но зато отец ев-рей. До седьмого колена и ниже. (Да, вспомнил, Адам точно был евреем. За это его и вышибли из рая. Вместе с Раисой. Нет, путаю, с этой, как её... Евой! А Змия оставили. Ну и пусть сам жрёт яблоки! Не всем же быть евреями). Некоторые не знают, что я еврей и говорят: “Хитрый француз!” Это когда я у них выигрываю в азартные игры. А некоторые вообще называют меня Ива-новичем. Да называйте хоть Сигизмундовичем! Я это я, а вы — тоже я, толь-ко шерстью наружу. Я всех себя люблю, все свои “я” люблю...
Националистов — в себе! — и тех люблю! И русских, и еврейских, и украин-ских...
Люблю всех чокнутых, особенно чокнутых на национальной идее. И люблю и жалею. Чуть рот откроют — пена на губах. Как будто на плечах у них не голова, а пивная кружка с прокисшим пивом. Нет, прокисшее пиво не люб-лю. Люблю тех себя, которые полюбляют водку. Выпьют тихо и лежат. Если же кто стоит — обойду стороной: что с дурака взять?..
Пьян, а стоит! Я, например, когда пьян, ложусь себе на асфальт и отдыхаю. Дети спрашивают потом:
— Дядя, а почему вы вчера около парадного лежали?
— Отдыхал, — говорю. — Что я, дурак что ли, стоять у парадного подъезда столбом, когда ночь на дворе?!. Спокойной ночи!
А утречком ноги в руки — и в Дом Учёных! А там диспут, дым коромыслом, о природе Добра и Зла:
— Добро абсолютно! — кричит один.
— Зло вечно! — вопит другой.
— Злагода! — орёт третий. Но тут в зал строевых шагом вошли три террори-ста, приказали всем лечь на пол и начали поливать свинцом. Поливают, по-ливают, а всходов всё нет... Ни разумного, ни доброго, ни вечного...
Плюнули на пол и ушли поливать газон.
Видя такое дело, В. Ваныч понял, что в его бедах не виноваты ни евреи, ни чукчи, ни гады-немцы, а виноват он сам. Но никто ему не поверил...
Ван В. от огорчения заболел и вызвал врача. Участковый сказал В. В., что он не жилец. И В. Ваныч ему посочувствовал…
Доктор очень обиделся и сказал, что это не Он не жилец, а оН не жилец. И Ван В. опять ему посочувствовал.
Ибо вся жизнь Ван Ваныча – сущее SOS-страдание...
Однажды и сам Ван В. тяжело заболел. Состраданием к ближнему. И попал в реанимацию. Врачи бились, бились, но ничего так и не добились. Пришлось ампутировать.
А однажды один любимый художник взял да помер (от этого дела). И его любимая вдова подарила мне его кисточки и тюбики. Другой любимый ху-дожник поступил совсем наоборот, а именно: не помер, а взял маленький холст, натянул на большой подрамник и подарил Ваньке Ванычу. Вот так и стал тот художником! Но не долго музычка играла...
А краски, наоборот, играли долго, но быстро высохли.
Так однажды и Ерофей Палыч захотел украсить свою холостяцкую спальню. Взял в руки большую кисть и нарисовал большую картину. Но её купили. Делать было нечего...
Пришлось вновь брать в руки кисть — и писать. Вторую, третью, пятую...
Имя им — легион! Но всё скупили на корню гады-немцы и гады-голландцы. И остался бедный Ерофей ни с чем: с голыми стенками, оклеенными вместо обоев никому не нужными стодолларовыми купюрами. Затосковал Ерофей. Понял, наконец, что не в долларах счастье, а в бабках. И скоропостижно же-нился на вдове мультимиллионера, которую ему сосватали Рыкин и Боборы-кин...
Однажды искусствовед Боборыкин зашёл к водопроводчику Рыкину. И очень удивился. На мольберте стояла картина. На картине стояла бутылка. В бу-тылке трепыхался трёхглавый Змий.
— Почему Змий красный? — удивился Боборыкин.
— Такой позировал! — хмуро ответил Рыкин и треснул Боборыкина маляр-ной кистью по лбу.
— А-а-а... — акнул Боборыкин. — Что-то в этом есть. Очень похож на Дали. Особенно средний.
— Сам ты Дали! — обиделся Рыкин и снова треснул Боборыкина по лбу. Бо-борыкин посмотрел в зеркальце для бритья и понял, что Рыкин прав: на него грустно смотрело дряблое, но породистое лицо Сальвадора Дали.
И том был Божий промысел...
— Я такой бедный, а они такие богатые. — Опечалился вдруг Ван В. — Бо-гаче меня на двадцать копеек.
Опечалился Ванька и убил их всех, все 5 миллиардов. И сразу стал богаче на 100 миллиардов еек. А что такое ейка?.. Единица души?.. Хрен её знает.
Скучно! Скучно одному на белом свете... И Ван Ваныч их всех воскресил. И вновь стал беднее всех на двадцать копеек. Ну и хрен с ними — с этими ко-пейками!
Решимость жить среди почти равных, да и, хрен с ними, неравным — сродни желанию ЖИТЬ...
Ещё в детстве решил Ванечка стать писателем. И стал. На том и стоит. На четвереньках. И горд тем, что у него открыт на мир Третий глаз...
А дело было так…
Однажды открылся у Ванечки Третий глаз. Голубой, как фанера над Пари-жем. Открылся — не то слово. Вылупился! Как страусёнок из яйца. И стал клевать всё подряд: мебель, дома, дороги, машины, прохожих... Особенно почему-то девушек. Заглатывал целиком. Жрал всё подряд и рос не по дням, а по часам. Пришлось взять у соседа пневматический пистолет и вышибить его вместе с мозгами. И теперь живет Ван Ваныч — не тужит. С двумя гля-делками и без мозгов.
И в том его великая ЭВОЛЮЦИЯ...
Одна амёба делилась, делилась и поделилась на мужчину и женщину. Малю-сеньких-премалюсеньких. Стали они жить-поживать, да амёб жевать. И съе-ли всю биосферу. Оставив мир на бобах…
Очень тяжело остаться на бобах и всю ночь ничего не есть, кроме бобов; ут-ром встать, съесть в один присест первое, второе и третье — и снова ничего не есть до самого обеда. И так — всю жизнь! Не жизнь, а сплошное недоеда-ние. Срам, а не жизнь...
Бредёт Ван В. по улочке, едва бредёт, а срам его гордо шагает впереди. Все оглядываются:
— Боже, какой срам!
А сраму хоть бы хны...
Лузгает себе семечки, да сплёвывает шелуху Ван В. на кальсоны. Срам, да и только...
Срам срамом, но однажды В. Ваныч понял, что тот, кто не пережил горя, тот и в радости не человек...
И стал чуждаться радостей жизни. А горе его мигом нашло....
И решил тогда Ван В. наложить на себя руки. Но не тут-то было...
Резко зазвонил телефон и великий Гуру стал внушать Ван Ванычу, что жизнь каждого человека принадлежит всему человечеству, а ему, Ваньке, выдана взаймы и чуть ли не по квитанции за жизни тех, кто преждевременно преста-вился и покинул земную юдоль, хотя и жаждал остаться в рядах живых. Смекнул тут В. Ваныч, что пора ему смотаться в Райские Кущи и сдать свои клетки на плановое клонирование. Но никто его порыва в Преднебесье не оценил, а все разом на него навалились, надавали тумаков и вышвырнули на Землю: “Живи!”.
С тех пор сколько Ван В. не умирает, а всё живёт и живёт...
Без Счастья, без Радости, но зато — и без страха смертного, радуя окрестное Человечество, пьянь подзаборную...