Жил-был ван ваныч, главы 18-24

Веле Штылвелд
ЛЕОНИД НЕФЕДЬЕВ И ВЕЛЕ ШТЫЛВЕЛД ПРЕДСТАВЛЯЮТ
Гротесковый Оттиск Времени:
«ЖИЛ-БЫЛ ВАН ВАНЫЧ»

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, МОСКОВСКОЕ САФАРИ...

В те годы часто писал с престольной Вить Витич в мать городов ориянских Ван Ванычу, и переписка сия со временем стала легендарной:
«Здравствуй, Ванечка!
 Ну, вообще сейчас это просто импульс — писать, без необходимо-сти сообщить нечто важное или ответить на что-то. Не хочется опять скрипеть, но, ей-бо, отписал очередную порцию глав так, будто сам себя тащил за шиворот через пустыню Гоби.
Так трудно, по-моему, не должно быть. Что-то тут не так. Труд должен приносить хоть что-то, кроме небольшой суммы на пропи-тание — удовлетворение (уж о славе-то и речи никакой нет), глупое ощущение свершения: вот, мол, я создал, потом будет книга, я — хороший писатель, меня читают и это кому-то нужно...
На словах — чушь, но без слов — очень даже необходимое само-утешение, без которого — просто смерть от нервного истощения. М-де...
В юности фокусировался на Булгакове. Его отец, милейший Афана-сий Михайлович, трудился как вол, писал, — умер, закопали и ни-кому его труды не пригодились.
Сынок — враль с амбициями. И вот, подишь ты, — всемирная сла-ва, хоть и мученическая. А кому не хочется признания? Всем хочет-ся, да, как всё чаще у нас стали говаривать: “Много званых, да мало избранных” (чтоб, в частности Никиту Михалкова, черти побрали за это тупое цитатничество)...
Вчера вечером были посиделки в эдаком специально-артистическом кафе “Петрович” (по имени карикатурного персонажа) с интерье-ром времени нашего детства. “Там собиралася кампания блатная” —  Жванецкий, Белла Ахмадулина и прочие известности. Издалека — интересно, вблизи, даже при наличии самой непосредственной и дружественной обстановки, — так себе.
Задумал, было, роман и заболел, что сейчас имеет место быть. Соб-ственно, возникает такое ощущение...
Ладно, пусть будет по порядку. Банальнейшая истина — человек живёт, пока у него есть желание жить ради какой-то мечты, идеи, цели и т. д. У меня таких целей поочерёдно было несколько, и я их достигал, тут же в них разочаровывался и всё начинал сначала.
Ну, и что же можно сказать по этому поводу? Что, мол, я так устро-ен, что мне скучно работать ритмично, вот идти на прорыв — дру-гое дело. Впрочем, это ни о чём не говорит — так, болтовня, ничего больше. Тут задеты куда более серьёзные вещи.
 Во-первых, всего (или почти всего) можно достичь, если сильно захотелось. И не хочется говорить о том, что это всего лишь по кру-гу бег за фальшивыми целями, о ложности которых догадываешься только тогда, когда достигаешь их.
Так думать можно, но не нужно. И вот отчего. Не всем нужно быть святыми, отрешёнными от мира: раз уж родился здесь, то займи се-бя чем-то полезным (или, по крайней мере, интересным). Вернее — тем, что кажется тебе в данный момент полезным. Иначе жить про-сто невыносимо...
И вот, следуя этому правилу, за последний год я прожил несколько жизней, имевших начало, середину и конец. Университет, когда сначала образование, а потом увлечение литературой казалось важ-ным. Года за полтора я прожил эту академическую карьеру, всё прожил наперёд, разочаровался и ушёл служить на флот. Там, ко-нечно, было дело подневольное, но и в него начинаешь втягивать-ся...
Не втянулся, — вернулся в Киев и женился. Понимаешь, это была ещё одна цель — создать практически из ничего семью, воспитать дочку...
Не получилось до конца, но остались воспоминания, какой-то опыт, знания... Было страстное желание переехать в Москву, которая мне была куда ближе и милей, чем Киев. И не было в этом карьерист-ских соображений, — просто была очевидная, и почти непостижи-мая, мечта (москвичи — это, как было, и осталось, — некий приви-легированный клан, со своими воспоминаниями детства, которых у меня, например, быть не может).
Потом следующая цель — стать лучшим сценаристом в неигровом кино. Практически так и случилось...
Не буду утомлять тебя перечислением дальнейшего. Скажу лишь о сути. Эти жизнедеятельные и самостоятельные цели для меня окон-чились, но могут, как бы существовать и сами по себе.
Например, где-то в Киеве мыкается русский филолог Витя, другой мичманом служит на подводной лодке; третий продолжает быть примерным семьянином, обитающим на киевской Сталинке и ду-мающим только о том, как заработать лишнюю копейку на содер-жание семьи. Четвёртый озабочен тем, чтобы его при очередном сокращении штатов не выперли из Останкино. Пятый из последних сил воюет за восстановление отечественной, союзмультфильмов-ской, мультипликации...
И вот где-то в конце этого списка вдруг медленно, но верно прояв-ляется писатель Вить Витич, который пишет культурно- и истори-чески образовательные книги для спасения детских душ. И эта цель, толком не достигнутая, начинает от меня, реального, сиюсекундно-го, уплывать, уходить в разряд тех, отдельных от меня, прожитых жизней.
Я не разочаровался, я хочу продолжать (в конце концов, это един-ственный верный источник литзаработков, относительно неплохих), но идёт некий процесс, выталкивающий меня прочь.
Как это происходит? (О, по-разному!) Я заболел, не пишется, изда-тели решили приостановить заказ рукописей, пока не издадут хотя бы часть предыдущих, а это, понятное дело, может затянуться на-всегда…»
— Рекламная пауза!.. — заупрямился подуставший от академической моно-тонности московского соавтора неугомонный В. Ваныч, и потребовал вклю-чить в постмодерный гипертекст совместного произведения “Рекламный ро-лик водки Миргородской”...
 Компилятивный соавтор не стал возражать...
Главный герой совместного романа прежде микшировал и не такое...
И тогда выплыла таки рекламная пауза:
— Будь проще! — сказал Спиноза Сократу и хлопнул сто грамм.
Сократ хлопнул его по плечу и тоже хлопнул сто грамм.
Тут, откуда ни возьмись, налетела Клитемнестра и тоже хлопнула сто грамм.
Спиноза хлопнул её по плечу, а Сократ облапил и хлопнул по заду...
На радостях все вновь хлопнули по сто грамм.
Но тут Клитемнестра неожиданно родила.
Младенца торопливо нарекли Диогеном и засунули в кладку с солёными огурцами...
Все дружно хлопнули по сто грамм — во здравие! — и налили ещё.
Но собака Диоген чуть не испортил праздник: заверещал и помер. Все опеча-лились и хлопнули по сто грамм. За упокой!..
Но тут Клитемнестра опять родила...
Все похлопали орущего младенца по сморщенной попке, нарекли Гвидоном, торопливо запихали в бочок с селёдкой и хлопнули по сто грамм...
От сотрясения бочонок упал на бочок, покатился и хлопнулся с пирса в мо-ре... Все торопливо хлопнули по сто грамм и налили ещё.
Так выпьем же, друзья, за тех, кто в море! За тебя, Вить Витич. наш москов-ский дружище! Вздрогнем, будьмо, чинь-чинь!..
«...Вот тут-то, раз я написал, во-первых, нужно обозначить и, во-вторых. Ты, конечно, Ван Ваныч, можешь пожелать почти чего угодно, и гарантировано получить желаемое.
Но! Начинаешь уже не хотеть ничего: например, тот же роман, даже если сочинять его будет интересно, то всё равно в этой стране он никому не понадобится — ни до, ни после кончины автора. Не при-несёт он мне ни славы, ни денег, а совсем без того и другого жить невозможно.
Наверное, есть страны, где всё же можно с большим трудом пре-одолеть этот барьер, обрести имя, премии, но и тогда это останется лишь способом зарабатывания денег, бизнесом. Так к этому ли стремиться?
В-третьих, и, пожалуй, самых страшных...
Я начинаю ощущать себя так, что если прожито уже много моих жизней, то и моё физическое существование должно было бы дав-ным-давно и неоднократно прекратиться. Ну, если этого тогда не случилось, то, по крайней мере, это должно произойти в тот мо-мент, когда я перестану желать чего-то нового.
Мои жизни минули, я остался вне тех понятных и милых мне орбит существования. Всё изменялось множество раз (по-моему, в России резче, чем на Орияне), и все мы тоже менялись, приспосабливаясь то к пугающей нищете, то практически к гражданской войне — первому или второму путчам, то к первой и второй войнам в Чечне, то к неожиданному достатку, то снова к перспективам обнищания. Но это так, общие явления.
А было и другое, куда более существенное: бравые шестидесятники стёрли нас семидесятников (это не столько возрастное, сколько культурологическое понятие) с лица культуры, появились восьми-десятники, а с ними вовсе ушла в забвение культура как таковая.
То, что вначале вызывало хотя бы лёгкое любопытство — секс, на-силие, эротические телепередачи и штатские боевики, теперь спо-собно вызвать лишь рвоту, но молодёжь привыкла, не видя ничего иного. Тут тоже иллюзий не осталось, а так нельзя: надо хоть мало-мальски верить во власть, в будущее своего народа, но не получает-ся — от постоянных разочарований, когда всё время “мордой об стол” наступила полная апатия, или лучше сказать — усталость...»
И опять потребовалось Ван В. чуток отвлечься от академических великомуд-ростей Вить Витича. И он встал вспоминать…
Как-то однажды решил В. Ваныч окончательно покончить с тоталитаризмом. Зарядил Царь-пушку прахом Кобы и выстрелил в сторону града Петрова.
Летел Коба, летел, но до “Авроры” так и не долетел, грянул урной о землю и обратился в добра молодца. И вернулся пешком в Москву. И назначил Ван Ваныча Министром внутренних дел...
А Берию не назначил...
Прах с ним!
— Хорошо там, где нас нет!.. — говаривал Ван В. в Бутырке заплесневевшим тюремным стенам времён царизма, тоталитаризма и неоконструктивизма всех мыслимых плутократий, и бутырские стены рассказывали В. Ванычу о самом главном...
…Когда Киевская Русь окончательно обнищала, а Израиль окончательно разбогател, многие отдельно взятые ориянцы с брательниками великоросса-ми забыли напрочь о том, что они русские и вспомнили, что они евреи...
И рванули туда-сюда-обратно, но так и не поняли, что там хорошо, где нас нет. Именно потому и хорошо, что нас там нет...
— А нам не хорошо, — грустно посочувствовал шмыгающим туда-сюда пе-ребежчикам компетентно осознавший себя в вечном дерьме Ван В...
 И хоть ничего за душой у самого В. Ваныча не осталось, он обрадовался... свободе выбора, и пошёл на очередные президентские выборы…
Когда Ван В. пришёл на избирательный участок, пожарные ещё не приехали, но урны уже были полны окурков. В. Ваныч демонстративно закурил “Приму”, зашёл в кабинку и бросил окурок в урну.
Придя домой, Ван В. позвонил по 01. Но пожарные так и не приехали...
Приехали свежеизбранные депутаты и наперебой стали уверять В. Ваныча, что в маленьком Государстве легче устроить долгожданную райскую жизнь, нежели в большом-пребольшом...
И так задурили бедному Ваньке голову, что он обеими руками проголосовал за независимость России, Орияны, Белоруссии, Ирландии, Аляски и штата Техас...
Проголосовать-то проголосовал, но через девять лет понял, что всё это туфта. И обеими руками проголосовал за воссоединение Орияны, России, Польши, Шри Ланки и Эрец Исраэля…
Но никто с В. Ванычем так и не воссоединился. Кроме Рыцарей Храма Гроба Господня. Коим он, воинам Христовым, явился яко Сын человеческий...
И назначили они однажды Ван В. ВРИО (временно исполняющим обязанно-сти) Бога. И он целый год висел на кресте. Но Богом так и не стал…
И решил В. Ваныч сам стать крестоносцем. Защитником Святой Земли. И получил орден Редьки и Большой Брюквы...
И женился на Королеве Полей...
Так вот весело и прожил он десять лет, совершенно независимый от своего социального и гражданского ли-би-до...
В то время как московский Вить Витич все это время тщательно осуществ-лялся:
«Да, увы, всему есть предел, — надежда тает, тает и истаивает во-все. Я от мертвящего состояния спасаюсь тем, что бегаю по старо-московским, — как ты их назвал, фабричкам, заодно открывая для себя всё новые и симпатичные мне районы бесконечной Москвы.
То есть, это, и вправду, бегство (в буквальном смысле слова) от действительности в прошлое. Но надолго не скроешься, приходится возвращаться. И тогда возникает ощущение, что жизнь моя прошла, а то, что происходит ныне — нереально, как-то не по-настоящему, что ли. Ядовито яркий фантом, приспосабливаться к которому не могу и не хочу. Да, собственно, я никогда не приспосабливался, — не могу и всё тут! И в партию вступить карьеры ради не смог, и много ещё чего...
Но что было, то прошло».
— Даешь ностальгию! — зычно кричал В. Ваныч, взгромоздившись в Маши-не Времени.
— Ешь, ешь, ешь!.. — отвечала ему машина, пока Ван В. окончательно не за-хлебнулся своим собственным несостоявшимся прошлым...
В это время Вить Витич тихо плыл по течению московского жития;
«...Да, пожалуй, ещё одно. И это уже, в четвёртых, Союз развалил-ся, все стали заново придумывать себе стиль жизни: только в быв-ших республиках, но не в России.
Это: как говорить с людьми, как вести себя, даже куда глобальнее, — что такое “хорошо” и что такое “плохо”, что нормально, а что нежелательно или совсем неприемлемо.
В это новое осознание, к тому же, “вломилось” американское кино (которое, как известно, вообще сотворило Штаты, как культурный феномен), совершенно чуждое: их ценности, их реплики и междо-метия (“Вау!”, “Упо!”, “А-ау!”), способны договариваться, напри-мер, с помощью револьвера.
Да ладно бы — ну и шебутной народец, чего с него взять? Но их мнения, способы выражения мысли и прочее стали навязываться как общечеловеческие, как единственно правильные, то есть, что не так, то — дикость. Как у них от лютой ярости стекленеют глазёнки (у всех одинаково, по-рыбьи), если не соглашаешься с их доброде-тельностью — это надо видеть!
А тут посмотришь что-нибудь из наших старых фильмов и просто плакать хочется, до того гениально и по-настоящему, без заморско-го скудоумия. М-да…
На том, Вань Ванечка разлюбезный, большое тебе до свиданьице».
Почесался Ван Ваныч глянцевым письмецом Вить Витича за ухом и заглянул к Штылвелдам уточнить, что несут на себе пресловутые американские филь-ме. По крайней мере, что о том говорят в Интернет. И вот о чем отрапортовал ему вечный поисковик Штылвелд:

ФАКТОЛОГИЧЕСКАЯ РЕКРЕАЦИЯ ИЗ ИНТЕРНЕТ...
или двадцать шесть идей,
 которые можно почерпнуть из американских фильмов...
1.  Фешенебельные апартаменты в Нью-Йорке по карману большинству лю-дей, независимо от того работают они или нет.
2.  По крайней мере, один из двух близнецов — прирожденный злодей.
3.  Если надо обезвредить бомбу, не задумывайтесь, какой из проводов надо обрезать, вы всегда выберете тот, который нужен.
4.  Большинство лэптопов достаточно мощные, чтобы перехватить управле-ние коммуникационными системами любых враждебных инопланетных ци-вилизаций.
5.  Нет никакой разницы, сколько врагов у вас в драке, если вы применяете технику боевых искусств. Ваши враги будут терпеливо ждать, пока вы не от-правите по одному всех их в нокаут.
6.  Когда вы выключаете свет, чтобы идти спать, всё в вашей спальне остаётся чётко видимым, может быть слегка затемнённым.
7.  Если вы блондинка приятной наружности, то, скорее всего, вы станете всемирным экспертом по ядерному оружию в возрасте двадцати двух лет.
8.  Честно и усердно работающий полицейский обычно погибает за три дня до выхода на пенсию.
9.  Чтобы не терять зря пули, галактические злодеи предпочитают убивать своих заклятых врагов посредством сложнейших ухищрений, таких как уста-новление взрывателей мощных бомб, использование смертельных газов, ла-зеров и акул-людоедов, что приводит к тому, что потенциальные жертвы имеют, по крайней мере, двадцать минут для успешного побега.
10.  Все постели имеют специальные одеяла, имеющие L-форму, которые прикрывают женщину до плеч, а мужчину, лежащего подле дамы, только до пояса.
11.  В сумке каждой женщины, выходящей из магазина, будет батон француз-ского хлеба.
12.  Любой сможет посадить самолёт, если в диспетчерской будет кто-нибудь, объясняющий вам как это сделать.
13.  Губная помада никогда не сотрётся, даже если вы ныряете с аквалангом.
14.  Вы, скорее всего, сможете выжить в любой битве, если вы не сделаете ошибку, показав кому-либо фотографию вашей любимой, снятую дома.
15.  Если вы хотите выдать себя за немца или русского, совершенно необяза-тельно говорить на их языках, достаточно говорить с акцентом.
16.  Эйфелева башня видна из любого окна в Париже.
17.  Мужчина не покажет признаков боли во время самых суровых пыток, но вздрогнет, когда женщина попытается очистить его раны.
18.  Если в кадре появится большое стекло витрины, значит, вскоре через него вышвырнут кого-либо.
19.  Находясь в доме с привидениями, женщина должна исследовать любой источник странных шумов, надев своё наиболее откровенное нижнее бельё.
20.  Текстовые процессоры никогда не показывают курсор, но всегда просят: “Введите пароль”.
21.  Если вы ведёте автомобиль по совершенно прямой дороге, вам просто не-обходимо резко крутить баранку слева направо каждые несколько секунд.
22.  Во всех бомбах встроены электронные счетчики времени с большим красным табло, так что вы всегда точно знаете, когда они взорвутся.
23.  Детектив только тогда может успешно расследовать дело, когда он от-странён от обязанностей.
24.  Если вам хочется потанцевать на улице, то любой встречный будет знать все "па" вашего танца.
25.  Полицейские управления тестируют своих сотрудников таким образом, чтобы наверняка в паре были две полные противоположности.
26.  Когда иностранные военные одни, они предпочитают говорить друг с другом на английском...
НО И ЭТО ЕЩЁ НЕ ВСЁ...
Киевские интеллектуалы, не уповая на Интернет, определили ещё несколько особенностей Штатского кинопродуцирования:
1.  “Верь мне!” (траст ми) — регулярно просит главный положительный герой героев и героинь второго плана.
2.  “Я обещаю!”(ай промис) — клятвенно заверяет он. (“Верь мне, я обещаю”, — говорит Америка всем и каждому...)
3.  “Фак ю!“ — резонит главный отрицательный герой не только героя глав-ного и героев второстепенных, но и каждого, кто сидит перед экраном.
4.  Всё потому, что команда героев, прежде всего, должна выработать произ-водственный план. Наиболее удачно планируются и рассчитываются чудеса. (“У меня есть план!” — говорит обычно главный герой).
5.  Чудес не бывает, потому что мир будет спасен в одно мгновение ока геро-ем, который пообещал и которому поверили, героем, у которого был план!
6.  “Я нуждаюсь в тебе!”(ай нид ю) — обычно шепчет главная героиня.
7.  Над всем этим плановым геройством в самое глухое ночное время на пол-ноэкранном небе светит огромная луна, списанная с мексиканского полнолу-нья.
8.  Полицейские, даже с колёс, питаются в Макдональдах, а странствующие юные авантюристки заказывают себе на завтрак в придорожных кафе яблоч-ный пирог и взбитые сливки.
…И хотя сам В. Ваныч ничего этого не подметил, а просто выбросил свой старенький телевизор на асфальтовый тротуар Матери городов русских, то и американского кино в его доме не стало....

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, ПОД ГАЛСТУКОМ...

А Вить Витич продолжил свою длительную эпистолярную бомбардировку:
«...Невысказанным, Вано, осталось ещё что-то. Пожалуешься на жизнь, а она тебе буквально завтра же преподнесёт подарок или, если угодно, урок, что отнюдь не так плохо в этом лучшем из миров. Есть даже такие субчики, ко-торые специально бьют на жалость (обращаясь к людям ли, к Богу ли — всё равно), используют это как приём.
Я никогда, никому и ни на что не жаловался с такой целью, всегда говорил искренне, хотя и замечал, что после жалобы меня стараются успокоить. Но пока всё так, как я написал.
Ну, для того, чтобы избежать всего вышеизложенного, нужно сочинить себе новую роль...
Как, — это большая тема. Ну, я, например, на старости лет научился завязы-вать галстук. И радость тут в том, что всегда это объяснялось так, что невоз-можно было ничего понять. А дело тут совсем простое: ты посреди галстука завязываешь самый обычный узел, как на верёвке (надо это делать автомати-чески, не задумываясь), а потом через этот узел пропускаешь — естественно сзади, с оборотной стороны, узкий конец — всё...
Ну и можно продолжать в том духе, что люди, чем дальше находятся, тем всё меньше понимают друг друга. Поэтому — пока всё...
Искренне, Вить Витич».
— Ну отчего же всё так грустно?.. Нет, не всё!.. Не всегда дело — галстук...  – мудро возмутился Ван Ваныч, листая странички подсунутого на прочтения очередного опуса Штылвелда:

ФАРС-МАЖОРНЫЙ МАРШ "ОТЕХАВШЕГО" ВЕЛОСИПЕДИСТА
ИЛИ
"НЕ ИЩИ СТАРЫЙ ВЕЛОСИПЕД!"

...Биорепродукция галстуков в наше время коварна. Иной галстук, населён-ный мустангами, и сам извивается как мустанг, и так норовит потуже затя-нуться на шее.
Пока же он, не оседланный и невязкий, лениво лежит на стуле, на горке све-жевыстиранного домашнего белья, трудно подумать, что именно он на это способен и даже более того — просто нацелен.
 Так и с иным посетителем-гостем, приходящим обычно по вечерам. Наибо-лее непредсказуем и фееричен художник ЧеГеВаре, у которого самобытней-ший мир постулатов и образов. Только сиди и записывай, сиди и записывай, сиди и записывай...
— Ну, представь себе, Веле, что у тебя есть тапочки. Никудышные старые тапочки, которые ты решил вышвырнуть на свалку. Почему так сложно? По-чему не в мусорное ведро? Да какая разница! Просто в ту минуту тебе этого захотелось, как пастилы или сливы под глаз!..
Я пробую возражать. Сливы под глаз мне не хочется ни при каких обстоя-тельствах.
— Ну, ведь ты можешь пожелать, скажем, натуристую мулатку с особыми примочками от огромных ушных мочек и развезенных лыком губ по всему рашпилю её глинобитного личика до каких-то особо ценных родинок и отме-ток на её мулатистом теле.
Я пытаюсь представить себе эту бабуинустую сродственницу мегалитиче-ских изваяний с острова Пасха, но это получается у меня слабо...
Продолжаю следить за полётом мысли самого ЧеГеВаре без прерывания на вопросы, дабы не были утрачены страстность рассказчика и связность даль-нейшего повествования...
— Ну вот... Несёшь ты эти мизерные шлёпанцы на ближайшую свалку и об-наруживаешь там велосипед. Но это не просто велосипед, а чудо дизайна времени. И спиц на колёсах почти уже нет, хоть при этом велосипед сохраня-ет устойчивость рыболовецкого сейнера, на котором сам ты можешь стать капитаном. Так вот запросто вышвырнуть тапочки и получить в руки штур-вал!..
Короче, свистать всех наверх! Тобой овладевают странные чувства. Тебя кто-то внутренний предупреждает:
“Не ищи старый ВЕЛОСИПЕД!”...
“И ласты моей бабушки Мойры...” — отнекиваешься ты, и вдруг осознаёшь, что старые истрёпанные шлепанцы воистину решают все наболевшие про-блемы. Тут же ты вскакиваешь на велосипед, как ковбой из каменных “затрещенских” прерий, и лихо отправляешься в путь...
Не сразу, очень не сразу ты начинаешь слышать какую-то спорадическую мелодию. Она то возникает на кочках и рытвинах, то разом смолкает на ров-ном городском шоссе. Ты начинаешь подумывать: “От чего бы?” — и вдруг постигаешь, что это норовят петь те немногие колёсные спицы, которые ещё присутствуют на своих должных местах и сохраняют требуемый при движе-нии расхлябанный строй колёс.
Однако, чуть погодя, ты начинаешь задавать спицам особую музыкальную партитуру, то и дело, нашвыривая колёса на только тебе удобные рытвины и каверны — для получения искомой мелодики всё тех же рытвин и каверн. И так на всей бесконечной продолжительности твоего странного пути.
Странного для тех, кто не понимает,
 что тобой твой путь уже давно осмыслен и ясен
 вплоть до последнего вздоха...
 И до последнего скрипа.
Ты всё едешь и едешь, ощущая себя творцом, создателем целого мира како-фоний, кантат и величайших по расхлябанности увертюр и сюит. Ты торже-ствуешь, и заставляешь колёса крутиться всё веселей и веселей... Но вдруг происходит нечто новое, которое тебя настораживает. Вместо какофоний, ко-торые тебя вполне бы устраивали, вдруг начинаешь слышать хорошо извест-ные и конкретные мелодии, которые уже истекают из тебя помимо твоей во-ли, оставляя тебе право поступать согласно законам этих знакомых до боли мелодий...
Ты явно слышишь, как спицы поют вальс Мендельсона, и велосипед вывозит тебя прямо в ЗАГС, где тебя уже ожидает невеста, твоя Мечта в фас и в про-филь...
Она бросается к тебе на шею. Вы целуетесь, обмениваетесь кольцами, а мо-жет быть даже и рёбрами. Вокруг вас собираются такие же велосипедисты. Все они восторженно орут: “Горько!”, но в дальнейший путь ты отправля-ешься сам. Где она сейчас, твоя Гоголина? А хоть бы и рядом!..
Но ты это теперь больше не сознаёшь, поскольку ты продолжаешь свой путь...
Одно только теперь тебя настораживает, — что отныне ты окончательно не представляешь, о чем споют тебе колёсные спицы в последующие минуты...
Ты, Веле, наверное, ждёшь продолжение этого рассказа? Что дальше? А дальше, представь себе, ничего не было. Ни-че-го...
Вот разве что пару раз ещё спицы пропели военные марши, и велосипедист промчался через две-три войны. Ему там даже чуть было не оторвало голову, но если бы и оторвало, то беды бы большой не было, ведь как ты уже дога-дался, велосипед  давно уже ехал сам по себе, и ему было совершенно не важно — кого везти — целого человека или калеку. Лишь бы седло не пусто-вало...
Но однажды под спицами велосипедных колёс зазвучал настоящий похорон-но-траурный марш, и велосипед окончательно приехал на кладбище. Дальше ехать было некуда, и спицы вдруг одна за другой выпали из колёс. Велосипед упал и рассыпался на кусочки.
А велосипедист? Естественно, он оказался у свежевырытой могилы, и хотя он был совершенно ещё живёхонький, он точно понимал, что это конец. И знаешь, как он произошёл? Просто, удивительно просто…
Ты помнишь галстук с мустангами, биорепродуцированный в генетического монстра? Так это он легко и быстро затянулся на шее велосипедиста. Строго по инструкции: велосипедист посреди галстука завязал самый обычный узел, как на верёвке (сделал он это автоматически, не задумываясь), а потом через этот узел пропустил — естественно сзади, с оборотной стороны, узкий конец — и всё!..
Рыдала молодая вдова, брызгая слюной и, цепляясь за мгновенно пролетев-шее их совместное прошлое (а было ли оно?), отцвела кладбищенская сирень и только велосипедные спицы всё еще подленько продолжали коверкать пе-ние птиц, птиц угасающей памяти о бездарно почившем велосипедисте.
...Однажды я заблудился в своей памяти и побывал на могиле этого парня. Ну что я тебе могу рассказать? Там классно! Велосипедные останки проросли какой-то шелковистой сиреневой травой, по которой без зазрения совести бродят кладбищенские бабушки и норовят отыскать семена этой драп-травы — травы Забвения. Косяк этой травки у нас на рынке стоил бы немало...
Но и при такой цене не мало бы кто обкурился и собрался бы вынести на ближайшую свалку, ты меня понимаешь, Веле, свое прошлое в обмен на шарманку, которая по-прежнему играет только одну единственную мелодию: “Шер мон, Мари... Шер мон, Мари... Шер мон...”
Осень, 1994 г.

Почесался Ван Ваныч на волосатой груди без галстука и однажды взял да изобрёл велосипед. Самой обыкновенной конструкции…
Но его обломило кататься...
На том и завершилась глава.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, И ВНОВЬ В БУРАТИНО...

Сходка алконавтов с селявками: тары-бары-растабары...
Все здесь не бары в окружении битой тары:
— Пуля — дура, хряк — молодец!..
 Маяковский абсолютно прав. Искусство ради искусства — интеллигентская чушь!
Великому и могучему русскому языку восемнадцать миллиардов лет. Все-вышний знал лишь один язык — русский?!. Других просто не существовало. Это язык основ Мироздания, язык Творения... Язык Ван Ванычей всей Земли.
Наш В. Ваныч – человек русской культуры. Но это не значит, что штык-молодец милее ему пули-дуры.
Это ура-патриотов нитроглицерином не корми, — дай только бросится гру-дью на дзот! Одна беда — дзотов на всех не напасёшься...
— Да будь я и негром преклонных годов — французский бы выучил только за то, что им разговаривал Пушкин!.. – изрекает Ван В., перед тем, как доба-вить традиционное: —  Наливай!
И наливает, говоря со своим Альтер Эго – малопьющим и праведным:
— Голый национализм мне отвратителен. Русский, ориянский, французский — без разницы...
— Молчи француз!
— Сам ты француз!.. И в ориянском парламенте сидит сто французов, и в диетических гастрономах столицы стали продавать лягушачьи лапки! Сам видел: по цене двадцать гривен за килограмм!
— Не ищи в моих словах эзотерических смыслов. Я открыт, как небо над Хиросимой... Ничто не стоит так дёшево и не ценится так дорого местечко-выми власть предержащими, как всё националистическое...
— Заткнулся бы, глинозём под Чернобылем... То же мне спец по анальным анналам... То же мне хибакусЯ...
— А хiба вкусив? Вокруг одни продуктовые уродцы для жлоб-иногородцев дорвавшихся...
— Тоже мне интеллигенция: пей, что нальют; жри, что дают...  Пей да вку-шай! А за трансгенные продукты из-под овечки Долли скидка на кладбищен-ские венки... по приколу!..
— Оголтелый национализм громогласно свидетельствует о комплексе на-циональной неполноценности.
— Не смешно... Лучше пусти гранчак по рукам... И не смеши моего нимба телесного...
— А с чего вы взяли, что я вас смешить нанимался?.. Да за какие такие ши-ши?.. Я за оригинальностью не гонюсь. Гонюсь за банальностью...
—  То-то, француз... Небось, и ты осознал, что в жизни всегда есть место... заднему месту!
— Господа, ханурики!.. Нас предали: все мы от рождения в жопе!
— Чистоплюев сраных хоть пруд пруди, а плюющих по ветру вообще некуда девать...
— Никто не любит думать о неприятном. Поэтому мало кто любит тех, кто заставляет задуматься. А я любви уже не ищу... Ищу себя.
— Любви все возрасты покорны, но и она, бедняжка, покорна всем: и манья-кам, и насильникам, и скопцам...
— У каждого возраста своё счастье, малопонятное предшествующему... А лично мне приятно быть тупым как валенок, но счастливым, как старая ка-лоша.
— А я разъясню сейчас всем вам по-французски: “Ейн Гот вейс!” Один Бог ведает, почему нас всех сейчас так тепло и начхательно посылают на...
— Ш-ш-ш!.. Бог — это не стол, не стул, не кровать...
— Плевать на кровать: сладкий стол — жидкий стул!..
— Да не перебивай ты!.. Бог — это состояние. Состояние Любви. Во!
— А как же овечка Долли? Кто её возлюбит, эту уродину?
— Эту бедняжку!
— Этого невинного монстра!.. Свершилось!.. Овечка Долли не одинока — клонировали уже даже Господа!
— А я купил в аптеке судно и медленно, но уверенно плыву к смерти. Всё счастье мудрости состоит в том, чтобы не бояться того, что будет потом. И посему жить не только здесь и сейчас, но и таМ!..
— Ужрались!.. Прочь из Буратино, архары и архошмары — шары не будет!..
— Нам тётя Шара шланг свой показала...
Всё?!.
— Как надоела вся эта шушваль... — вяло подумал после ночной смены ус-талый В. Ваныч, зайдя по дороге отлить в элитарный Стриптиз-клуб и мед-ленно раздеваясь под истошные вопли новых французов…
А в это время Ерофея Павловича разобрали сомнения, когда один жлоб ска-зал ему в лоб:
— Ты, дядя, — жлоб! — Но Ерофей Павлович ему не поверил... Но зато по-верил Ван Ванычу, поскольку большую часть суток тот оптимист. Ну и В. Ваныч ему пожелал того же... Но Ерофей П. захотел быть оптимистом круг-лые сутки и в очередной раз потребовал:
— Наливай! — Пришлось врезать ему в лобешник и ласково возразить, что даже круглый дурак не может быть оптимистом круглые сутки. В противном случае он не круглый дурак, а круглый идиот, то есть само совершенство.
Самого же Ванечку миновала чаша сия... Туда ей и дорога!
...Страшные ночи, весёлые дни... Уже ноябрь. Но Золотая осень всё длится и длится... Колбаса из конины — десять гривен, из человечины — шесть...
У самого Ван В. — вместо ног — пульсирующие огрызки, вместо головы — клокочущий чайник. Кушать подано!
— Ну и чертыхи! — вяло чертыхнулся Ван Ваныч, поднимая полупустой стакан во здравие прекрасных дам.
— Дам, даМ!.. — пронзительно завизжала крайняя, протягивая трясущиеся руки к стакану...
И В. В. дал, было, но потом передумал, так как познакомился с бомжем жен-ского пола, женщинкой-вамп, работающей на полставки экскурсоводом. И она отвела его в Мариинский дворец и показала свою кровать. В стиле Ам-пир. Но Ван В. от продолжения экскурсии отказался наотрез. Яйца дороже...
...От всех этих дел бросил Ван В. пить. И не пил целый день. Но вечером по-пал на Презентацию. А там — по бутылке шампанского на рыльник. Сплош-ное расстройство... И Ванька горестно возроптал:
— Шампанское не люблю... Не действует. А что делать?.. Выпили по бутыл-ке. Закусили конфеткой. Боже, ещё тащат!.. А половина уже не пьёт. А нам нельзя презентанта обижать. Выпили ещё по бутылке. “В лилию!” И уже не закусываем. Ждём продолжения. А его всё нет и нет. Заснули прямо в зале, так и не дождавшись Презентации...
Но Ван Ваныч дождался... И презентнувшись как следует, забрёл в гости к знакомому художнику и так нажрался, что, вернувшись домой, сам начал ри-совать...
Томатным соусом на стенах...
А через два дня пригласил гостей на свою первую персональную выставку. Вход — бутылка...
Картины гостям настолько понравились, что они съели их вместе с обоями...
Больше Ван В. выставок на дому не устраивал. Ибо каждый, хоть раз вку-сивший пьянящий плод творческого блаженства, обречён на созидание... Проблема в закуске...
За ней-то и выходил В. Ваныч изредка по вечерам. Оттого и загнали В. Ва-ныча друзья-собутыльники в угол и долго били ногами. Но в ворота так и не попали... Ощупал себя разом протрезвевший Ван В. и решил:
— Психодрамой больше, психодрамой меньше... Лишь бы рёбра были целы...  И вновь возопил он:
— Зачем нам Будущее, если Настоящее приказало долго жить?.. — И убеж-дённо, но без фанатизма добавил: — Смерть есть чудо из чудес. Но чудо на-столько неприятное, что чудом никому не кажется... И какое это чудо, если денег нет даже на колбасу по шесть гривен за килограмм? Это уже и не чудо вовсе, а никчемная гурманская некрофилия! Одним, чтобы жить — необхо-димо во что-то верить, другим же достаточно просто жить! С алконавтами и селявками, прыгая по лужам и шмякаясь прямо на тех, кто пьян без вина... Просто жить! И уже никому не завидовать!
А чего завидовать, когда окрестных луж у Буратино хватает. Выбирай себе любую — обетованную, и располагайся до самого рассвета...
Ибо мы подобны Богам, а они — черт-де кому... Нам! ...И проповедникам нашим...
 Проповедник Гоша, кличка Гитлерюнг. За украденную в питательном “Эммануэле” простую алюминиевую ложку грозит бомжам всеми муками ада, вплоть до расстрела... Плоть в плоть... Плоть слаба, зато дух силён. Тор-чит, как у молодого...
Слава яйцам, ЖИЗНЬ продолжается!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, А ЧТО ЖЕ МОСКВА?..

«Здравствуй, Ван Ваныч, дорогой!
Сразу же отвечаю на два твоих письма, составившие с предыдущи-ми письмами-афоризмами непривычно объёмный роман, который я так сходу даже и не смог одолеть. С открытками — это просто смех, кто же мог знать, что такая пустяковина может кому-то понравить-ся? Знал бы, не подписывал, чтобы ты дарил Дарье чистенькую кар-тинку. Но, в данном случае, — поздравление лично тебе, если, ко-нечно, ориянские хлопцы со своими нептуновскими трезубцами не придут в бешенство от российской символики и не арестуют тебя за измену ориянским национальным интересам (кстати, некто Сережа Рудой рассказывал, что постоянно носит с собой паспорт, а то его часто задерживают за “неориянскую внешность”.
В последний раз он был с одной японкой, с которой я его познако-мил, их тормознули обоих, как лиц подозрительной, явно “неориянской” национальности. Потом мент, увидев японский пас-порт с символом восходящего солнца, долго рассыпался в извине-ниях — мол, он не знал, что у японок неориянская внешность. Но это так, к слову)».
— Кстати, к слову, математизация Глупости — сияющая вершина нашего Высшего Разума... — мудро изрёк бывалый Ван Ваныч, любуясь своей ярко интернациональной внешностью и вспомнил, что с ним и не такое случа-лось...
Однажды В. Ваныч увидел в метро двух микроцефалов лет тридцати. Нет, скорее, даунов. Мужчину и женщину...
Стоят посреди вагона и лыбу давят. Лыбятся, значит. И то один, то другой (другая?) нежно и робко так прикасается к руке собрата (брата? сестры?) по несчастью биологическому и улыбается доверчиво. А на окружающих — ноль на массу. Враги не враги — так, фон, пейзаж самодвижущийся. Стоят в коконе жёлтого света, оплывшие как свечи. Бионормальным гражданам едва-едва по грудь. Стоят себе и чирикают тихо что-то нечленораздельное, им лишь понятное. А остальные пассажиры глянут на них разок и глаза отводят: стыдно всем за свою выпирающую половозрелую божественную нормаль-ность...
А Ван В. уставился — и глаз оторвать не может: полулюди? полузвери? по-луземляне?.. — но когтями не рвут друг друга, не стонут страстно, не кля-нутся в вечной любви, но явно что-то знают запредельно-животное и отнюдь не платоническое. Вросли в пол вагона, как замшелые скифские бабы, но без признаков бабьего пола, как, впрочем, и мужского...
Застыли в коконе внутреннего света, как мухи в янтаре. Держат друг друга за руки и бурчат себе под нос что-то трансцендентальное.
— Боги полуживотных — не наши боги, им нет нужды распинаться перед нами, — печально подумал В. Ваныч, глядя на абсолютное тождество слив-шейся оранжевой ауры пасынков божьих.
Переступил Ван В. с ноги на ногу, как застоявшийся конь, вспомнил внезап-но, что надо-таки дышать, вдохнул полной грудью спёртый кем-то вагонный воздух и твёрдо решил перестать сеять разумное, доброе, вечное.., а просто взять да полюбить парочку-другую сидящих рядом юных созданий с круг-лыми, как райские яблоки коленями, персями, ягодицами и всем прочим. Но не тут-то было...
Поезд остановился и все вышли. А Ван Ваныч остался. И в кромешной тьме поехал в депо. В тупик.
Дочитывать письмо от Вить Витича:
«Кроме всего прочего, как сказали по нашему ТВ, в Чечню прибыла новая партия ориянских националистов, чтобы, значит, помочь братьям-мусульманам в праведном деле уничтожения москалей. Вот и не знаю, что будет, когда приеду в Киев — арестуют ли меня, как “ворожнечого, поганого москаля”, или, если я сделаю этакое отрешенное лицо, сочтут за киевлянина. Для меня же сия открыточ-ка — напоминание о тех нейтрально-советских временах, когда всех нас поздравляли с мужским днём и дарили подарки (не без задней мысли, чтобы и мы не позабыли о 8 марта).
С тем же, между прочим, поздравил и Бонифация, который что-то затосковал в своей Калифорнии: пишет, что плохо жить без, как это называется, сказок; мол, нужны ботинки, — прошёл два шага и ку-пил, какие угодно. Сетовал и на американо-калифорнийские лите-ратурные увлечения — все у них помешены на идее сделать “квик бакс” — быстрые деньги (а по-русски — “бешеные бабки”) на сце-нариях для Голи Вуда. Или состряпать бестселлер, но уж не тратить время на никому не нужные художества.
И ещё, как и в Орияне, напечататься за свой счёт — сколько угодно, а вот получить оплачиваемый заказ от издательства — шиш с мас-лом. Странно только, что это всё начало интересовать Бонифация. Дело тут не только в ностальгии, но и в том, что с возрастом куль-тура и литература отчего-то становятся всё более необходимыми, хотя мы читаем всё меньше и меньше (мне так и вовсе не хватает времени на что-то постороннее, покупаю грудами хорошую фанта-стику только для моих девчонок)».
В. Ваныч задумался и припомнил, как однажды рассказали ему друзья, как его вынесли... то ли из Спилки Письменников, то ли из Секретариата адми-нистрации Президента...
Но Ван В. друзьям не поверил. Вернее, поверил, но лишь частично, так как никто, оказывается, не видел, как его туда вносили...
А своим бы ходом? туда? — ни за какие коврижки!..
Разве что на автопилоте...
Долго сомневался В. Ваныч, но внезапно вспомнил, как явился на презента-цию книги стихов двух! Татьян...
И попросил во дворе Банковской, 3, то ли у знакомого поэта, то ли у незна-комого охранника сначала ключ, а затем нож — и стал пить с ними прямо из горла портвейн белый, бегая каждые полчаса в Гастроном Госдумы...
За добавкой.
Презентация шла своим ходом, а Ван В. — своим. Бегал, бегал — и добегал-ся...
Голова разбита... На ступенях Парадного Подъезда кровь... Очки опять вдре-безги...
Зато глаза — целёхоньки! Хотя и не видят дальше двух метров. Но дальше и не надобно... Не видеть, не знать... Как и пресловутое “куи боно...”
Когда-то В. Ваныч учился на филфаке, но так и не доучился. И когда его спрашивали, как перевести сui bono, он очень смущался и говорил, что зачёт по латыни так и не сдал...
А на что ему латынь, когда все нынче норовят выучить г’амерЫканский....
Или хотя бы поговорить, поностальгировать об г’Америке, как говорят ис-тинные ориянцы, да и Вить Витич вдохновенно пишет о том же:
«Между прочим, Саша Каплиновский, переселившись за океан, как-то разом поумнел, что особенно ощущается в присутствии Алика, которого ты определяешь как “телепня”. Уже не знаю, писал ли, но поскольку в письмах Бонифация стало всё чаще промелькивать сло-во “смерть”, то я не придумал ничего лучшего, как отослать ему твои бравые соображения на этот счёт — пусть-ка они его приобод-рят хоть немного...»
И верно. А к чему унывать? Помниться, это случилось в очередной отопи-тельный сезон...
Как раз тогда и попал Ван В., как кур во щи, да не в вытрезвитель, а в обыч-ную травматологию....
А дело было так... Трезвый и тусклый, как осеннее оконное стекло, В. Ваныч попытался втиснуться в переполненный пьяный трамвай, но омоновец, сто-явший на предпоследней ступеньке, легонько ударил его резиновой дубин-кой по голове…
Падая, В. Ваныч сложился бантиком и сгруппировался так неудачно, что ис-хитрился задеть своей многострадальной головой последнюю ступеньку ухо-дящего в ночь трамвая...
В травмопункте Ван В. раздели до трусов и уложили на холодную клеёнку в общей камере...
Дело было в октябре и отопительный сезон ещё не фурычил...
Утром пришёл опухший врач в солидной роговой оправе допотопного образ-ца, взял у санитара резиновую дубинку и ударил В. Ваныча по голове...
Очнулся Ван В. уже в раю. Было холодно. Отопительный сезон ещё не фуры-чил...
Смола на стенках котла застыла неряшливыми потёками и покрылась сине-ватым инеем. В. Ваныч с трудом вылез из котла, нащупал босыми ступнями холодную, как лёд кочергу, схватил её обеими руками и изо всех сил обру-шил на рогатую голову ковылявшего мимо задумчивого хроменького чёрта. Чёрт слегка пошатнулся, поднял голову, окинул рассвирепевшего Ван В. за-думчивым взглядом, вытащил из заднего прохода резиновую палку, и огрел В. Ваныча по голове...
И больше Ван В. не очухивался.
А однажды В. Ванычу стало мучительно больно...
“Жить надо так, чтобы не было мучительно больно!..” — подумал Ван В. и помер...
Врачи его воскресили, но упрямый В. Ваныч опять помер. Медицина им так заинтересовалась, что теперь Ван В. умирает и воскресает ежесекундно. И нет в этом ни цели, ни смысла, потому что и жить и умирать ему мучительно больно…
Ван В. никогда не терял чувства юмора, не потерял его ни разу и на собст-венных похоронах...
Случалось, сидит себе на облачке, смотрит вниз и хихикает. Но никто его уже не слышит. Кроме Господа, который слыхивал и не такое...
 Хотя бы о том же В. Ваныче, который решил однажды покончить самоубий-ством...
И двадцать лет пил сероуглерод. И синильную кислоту...
И очень окреп. И вышел на пенсию...
И теперь пьёт самогон. И закусывает нитратами...
И здоровеет не по дням, а по часам.
И того же всем нам желает!
И тому же Вить Витичу:
«Меня, разлюбезный Ван Ваныч, очень тронула твоя забота о моём здоровье, тем более, что недели две я тут помирал просто, а потом всё же с трудом выкарабкался и снова засел за компьютер — вчера вот сочинил нечто головоломное, боюсь, что никому не нужное, о том, как беседовали скифы с Геродотом, и что, не понимая друг друга, думали о собеседниках. Сегодня ещё предстоит поведать о том, как скифы разделывались с вероотступниками — там целая ис-тория.
Вот, а когда начинает происходить со мной нечто доселе небыва-лое, — буквально болят мозги, то отправляюсь в странствия по Мо-скве, которые заменяют мне твои очистительные запои. Последний раз был проливной зимний ливень, когда я оказался в узкой улочке-трубе, по которой, как поршень в насосе — в притирку, перли ма-шины, прижимая и чуть не размазывая меня в моём всепогодном старческом плаще к кирпичным стенкам.
Из этого нереального трубопровода я вырвался в заводские трущо-бы, которых и вовсе не должно было бы существовать — между ла-биринтно-изогнувшимися кирпичными заводскими заборами про-ложены гулкие ржавые мостики, под ними — железная дорога.
Словом, чем дальше двигался, тем более ощущал, что это вообще где-то не здесь, не в реальном мире. Так и оказалось, — выбрался на набережную, вдоль которой выстроились избыточно-пышные, какие-то южные, как в Одессе, дворцы и там был некий заводишко (к нему-то я и пробирался, удивляясь тому, что нарисованные на карте улицы существуют в действительности), который осаждали пенсионеры. Там торговали всякими несусветными приборчиками для поддержания здоровья.
Смотрел на эти устройства и снова не верил, что такое может быть — магнитные палочки, которые можно совать во влагалище, а муж-чинам, соответственно, в анальный проход...
Ну, купил я там фильтр для воды и затем попал на фабрику одеял, где толстые тётки отчего-то испугались, что неожиданно ворвав-шийся мужчина — я, то есть, — на этих горах одеял немедленно их изнасилую. Испугаться-то они испугались, но радостную надежду всё же не теряли, что всё произойдёт именно таким образом. Обма-нулись... Я покинул их с одеялом под мышкой и поехал в маршрут-ке по запредельному миру, пока меня не вывезло уже в реальный мир Москвы, цивилизованный и скучно-привычный. Так вот и раз-влекаюсь между писаниями. И сейчас вот думаю, что отпишусь к числу где-то двадцатому с чем-то там, получу деньги и отправлюсь в нереальные миры и даже уже приблизительно представляю себе маршруты...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ,
МАРШРУТ ГЛОБАЛИЗАЦИИ: КИЕВ - МОСКВА...

«Знаешь, Ванечка, московский Сережа Румянцев — ведущий теат-ро- и музыковед, который ко мне усиленно подлизывается, но я ос-таюсь холоден, так как не могу терпеть его нарочитую, показную грубость.
Куда интереснее познакомиться с киевскими стихами Ханны Ду-бинской и Татьяны Ландауэр, — последняя фамилия мне отчего-то смутно знакома, но я не путаю её с физиком Ландау. Ещё более ин-тересно, что ты — Близнец, чего я никогда не знал, а теперь осоз-нал, отчего это нас тянуло друг к другу: Близнецы — управляющий Скорпионом знак».
—  А что, — взбодрился Ван Ваныч, — близнец – он в жизни мудрец… А вот был у меня младший друг, лучше старших двух, и любил я его очень. Может потому и любил, что сына у меня не было, сплошные дочки, а может потому, что считал его гением...
А он, за то время, пока я считал, женился, развёлся и уехал в столицу нашей Уродины, позвонив мне перед уездом... И с диким сладострастием в голосе злорадостно поинтересовался, правда ли, что я уже рогат?..
Прослышал, видимо, о моём очередном грядущем разводе.
— Да, — говорю, — один рог уже вырос. Жизнь, шо кобыла, шо быка полю-била: выкидывает такие коленца, что последние яйца отлетают. А за стервят-никами дело не станет, не говоря уже о друзьях...
Заткнул он своё хлебало и укатил в Москву щи лаптем хлебать...
Прошло двадцать лет...
Контора по заготовке рогов и копыт давно закрыта...
Время и вино может превратить в уксус, а мужская дружба крошится, но не ржавеет...
И теперь внезапно воскресший друг чуть ли не каждую неделю присылает мне иностранные письма-открытки из ближнего зарубежья...
Последняя — выше крыши, но ниже асфальта...
Отпечаток босой ступни на бетонной плите. И надпись: “Оставь свой след в жизни!” На обороте — автограф моего растолстевшего на московских хлебах друга: “Это по поводу Лёвушки Толстого, как ты меня обозвал. Ну, можешь понимать и так, что я — это твой след в жизни”.
А в выходных данных открытки значилось:
“Фотобанк “Береста”, 1997, Отпечатано в ИПО “Лев Толстой”.
 Заказ 2053 /19/
Такой вот след...
«Дочка моя, Ванечка, которая тоже Близнец, только что вместе со своим фильмом вернулась с единственного российского мультип-ликационного фестиваля в Таурусе. Плюется и плачет — там все только и делали, что пили по-чёрному и трахались в разных сочета-ниях, а уж до фильмов просто никому не было никакого дела. Неко-торые её сокурсники органично вписались в эту вакханалию. При-шлось не только успокаивать дочку, но и многое объяснять, что есть что в мире кино и кто есть кто...
Некогда в мою бытность главным редактором “Союзмультфильма”, я выбивал деньги из государства в лице министерства ... Деньги на производство большого отечественного мультсериала, который бы и кинопроизводство наладил и американцев “умыл”. Но некий ре-жиссер Саша Татарский (может помнишь, как некогда по ТВ крути-ли его “Пластилиновую ворону”), ловко меня оттерев, все денежки пустил на кутёж под названием “общероссийский фестиваль”, куда собираются друганы, а отнюдь не кинематографисты. В результате — кино не снимается, а фестиваль, на котором показывать нечего, не проводится...»
Какие времена, какая голь окрестная стекает в Голи-Вуд, еще не ведая, что в Интернет завелась Масяня, да и Ван В. готов смело с головой впрыгнуть туда же!..
Но однажды и В. Ваныч, не шибко сведущий в анимации, взял в руки кисть, решив написать картину...
И с тех пор вот уже сорок лет он пишет с утра до вечера и с вечера до утра, проклиная тот сладостный миг, когда он впервые взял в руки эту проклятую кисть...
А как-то провалился Ван В. в Параллельную реальность и нарисовал там аб-страктную картину, полную света и огня. И продал её Господу за сто услов-ных единиц...
И накупил сосисок. И накормил весь мир.
А однажды на выставке “поп” В. В. увидел Лилит. И вляпался в неё с первого взгляда. По уши!..
А она — нет...
Он её в ресторан, а она — нет!..
Он её в постель, а она — нет!..
Он её в ЗАГС, а она — нет!..
Он её туда, а она сюда...
Он её сюда, а она — ни в какую...
Так и остался Ван Ваныч старой девой...
Хоть и поменял с горя пол. А также паркет...
И Отечество!..
И хотя вскоре вернулся Ван В.  домой, но никого там уже не застал. Ни дома, ни улицы, ни государства! И семья куда-то подевалась...
Свалила, видимо, в ближайшее зарубежье за длинным, как комариное жало рублём...
Огляделся недоумённо...
“Ба... Вот эта Улица, вот этот Дом!”
А Государство... что Государство? Машина! Не в государствах счастье!..
Споткнулся Ван В., плюнул под ноги и поволок себя по ступеням...
Открыл дверь — пусто в квартире...
Всё раздарили, что не продали. Да и сам он, как та сорока, что всё самоцвет-ное, блестящее в гнездо тащит, только наоборот — всё от себя оттаскивает, что натащил раньше...
Поэтому пусто в родовом гнезде, как в танке. Мусор хрустит под ногами, сердолики коктебельские...
А со стен картинки его масляные таращатся оком огненным. И орут благим матом красками красными на самого В. Ваныча, Отца родного!..
Скучно им в квартире. Простора Андреевского хочется, толчеи, шума. И шоб флаги на башнях!..
Посрывал Ван Ваныч свои творения со стен вместе с рамами и поволок на Спуск. Подарить иностранцам за гривенник!..
За гривно, значит...
Да не рубленое, полновесно-серебрянное, а “деревянное” из-под продажного канадиЙского пресса...
«Было у меня, Ванечка, много административно-культурных разочарований, после которых я окончательно утратил вражеские иллюзии относительно творцов. С тех пор и работаю на будущее, сочиняю свои книжечки.
Между тем, писатели в столице РФ водятся и ещё какие! Почитал вот кое-что из недавно умершего Генриха Сапгира, которого числил в детских поэтиках. Потом — Сергея Юрского, которого как актёра недолюбливаю, — он едва ли не по моим следам шныряет в той са-мой запредельной Москве, хотя куда ему за мной угнаться! Всё же раздражает, когда кто-то посягает на мое секретное, интимное, же-лает сделать своим...».
Пылает свечка...
Перо скрипит и мысль буксует...
— Всё, исписалось! — скрипит перо, пробиваясь сквозь толщу холестерина... К свету!
 — Ау! — Нет ответа. Извивы серых извилин. Стеарин течёт. Левая грудь стекает на пол...
 Сюжет сетует на растоптанный талант...
С тех пор, как однажды один неписатель обозвал В. Ваныча писателем...
Ван В. страшно обиделся и перестал писать...
Тут же бросил стило и стал оттачивать... стиль. Ибо услыхал однажды Ван В., что человек — это стиль и тут же стал стилистом. Но потом выяснилось, что, наоборот, стиль — это человек. И тогда В. В. решил стать человеком...
И смело бросил в лицо Литсовету:
— Когда пишешь роман, состоящий из одного афоризма, не стоит ничего разжевывать!
Но ему не поверили...
И не простили...
И стали долго жевать, клацая вставными челюстями беззубого, но клыкасто-го Общественного мнения, на которое В. В. было просто плевать...
Да только слюны было жалко...
Вот Ван В. на него и не плюнул, но зато Литсовету досталось...
Но тут В. Ваныч понял, что он маргинал, живущий на полях текста. И за-черкнул весь этот беснующийся, вопящий, юродивый текст...
Страница стала безвидна и пуста. И настал Первый день Творенья...
Аминь!
«Ну и главное — твои опусы с каждым разом становятся всё бли-стательнее... Жаль только, что напор твой столь силён, что тебе не-когда сделать паузу и оценить некоторые перлы, бросаемые тобой, как нечто малозначительное — даже “интерДа!”, в отличие от “отрицательного Интернет”, уж не знаю тобой ли сочинённого, мне кажется и остроумным и многообещающим.
Впрочем, это тоже самое, с моей стороны, что расхваливать уви-денную в картинной галерее лаконичную надпись “ПК” (пожарный кран), находящуюся рядом с шедеврами».
— Да уж... подумал неписатель  Ван В. — Перечитываю себя и удивляюсь...  Неужели это я написал?.. Или это написал самограй?.. Откуда свалился в мир милейший образ Ван Ваныча?!. Ночью читаю фэнтэзи и пишу полусказки... Днём сплю и печатаю... Печатаю и сплю...
Так и продолжал бы, но однажды сам Ван В. написал роман о любви. И по-просил себя отредактировать его... Ван В. резал по живому, а В. Ваныч сто-нал... Ван В. резал, а В. Ваныч стонал... Бумажная куча росла вверх, а Ван Ваныч — вниз, пока от него не осталась лишь шляпа. От романа же осталась лишь одна фраза, да и та, к сожалению, оказалась непечатной...
Так вот, Вить Витич…
«Твои советы о том, как с помощью зверобоя выжить в этом невоз-можном мире, прочитаю внимательно. На даче, в лесу, куда практи-чески мало кто может забрести, есть огромная поляна, сплошь по-росшая иван-чаем и зверобоем. Поленился прошедшим летом туда сходить, а собирать надо, например иван-чай, когда листья покрас-неют в августе и никакой кофе и “липтон” с таким напитком не сравнится. Пока же ненормально много курю слабоникотинных си-гарет, а уж кофе... И лишь очень изредка — тёмное пиво, портер. Лучше бы настоящий ирландский гиннес (пардон!), но не всегда достанешь...
Вить Витич, искренне».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ, ХИЛОСОФИЯ ТРИЗНЫ...

— Половина людей живёт в радостном “завтра”, половина — в печальном “вчера”. В настоящем — как справедливо заметил Шопенгауэр, — не живёт никто... — Изрёк как-то Ван В., но уточнил: — А мусор голых фактов нам дороже, чем нимб на роже!.. Ибо сегодня у нас — состояние близкое к нир-ване. Состояние вечного безденежья! Казалось бы, наше сегодня — лишь мгновение... Но это мгновение давно остановилось, а мы это так и не замети-ли...
Вот и Ван В. лапал как-то булку с маком, но так и не купил. И она очень оби-делась...
И тогда поведал ей В. Ваныч, что ласковая тёлка от двух коров сосёт, а бык хоть и не сосёт, но тоже кушать хочет...
И хотя булка спрятала за витринным стеклом ароматную сдобу своей души, но больше на Ван В. не обижалась...
А вот одна сдобная телка обиделась, спрятала в телефонной трубке аромат-ный цветок своей души и ничего ему о себе не рассказывала. Но и прямо предлагать себя В. Ванычу не стала, а только благоухала на весь вверенный Ван В. магазин, прорываясь сквозь зуммер...
Представил её себе В. Ваныч без унисекс-униформы и отчего-то подумал:
— Гладкая задница, да и личико ещё не скукожилось... Но ведь сторожу ма-газин, а не бордель!.. — И решил Ван В. никакой красной дамицы на вверен-ную ему территорию не пущать!..
Но тут, как водится, выпили и В. Ваныч изрек:
— А возьмите, к примеру, газеты и посмотрите, о чём там сегодня пишут... И вы убедитесь: да всё о том же, что и миллион лет назад... Вот вам, пожалуй-ста, светская хроника, кстати, обо мне:
“Однажды Ван Ваныч нашёл в кустах мешок зелёных. И стал Но-вым Русским... И купил виллу в Новой Зеландии... Но быстро её пропил... И вернувшись в Киев, понял, что не в деньгах счастье — и, проявив бескорыстие, отдал нищенке последние двадцать копе-ек...”
— Ха-а! Вы поверили?! — возмутился литературный герой. — Ну, как тако-му, да не поверить... Уверовать в разумное, доброе, вечное — легко, осуще-ствить трудно... Понадобится Вечность... А пока надо работать... Работать, не покладая рук, работать на износ!
И тут все, как водится, выпили. Это добавило Ван Ванычу оптимизма:
— Работать на износ весело и приятно, когда молод. Но когда износился — уже не весело. Но всё равно приятно... Именно поэтому творческий труд и самоценен. И если под “богом” понимать вдохновение, то я уже не боюсь, что мой Бог меня покинет...
Но Бог, как видно, продрог от длительного недопития и оставил В. Ваныча… под очередной скамейкой бытия земного.
Только протрезвев, понял Ван В., что творческие муки и творческое блажен-ство слаще секса, но горше любви. И влюбился в Будду, Христа, Магомета и Иегову...
Но взаимностью ему ответил лишь Кришна...
И подумал Ван В., что у людей было множество вечно-живых богов и куми-ров — от Иисуса Христоса до Марии Деви Христос, не считая В. И. Ульяно-ва и И. В. Кобы, чья вечность сопровождалась пресечением миллионов душ человеческих...
И решил В. Ваныч, что впереди у человечества вечность, — и много ещё бу-дет вечно живых!..
И заболел Ван Ваныч манией величия, и болел так долго, что стал Мессией...
Но никто ему не поверил...
Потому, как во имя новой веры он так и не истребил хоть бы одного челове-ка...
Пожалел всех — даже себя!..
И загрустил тут Ван В.:
— Как жить с другими?.. На пять минут в кустики?.. Но не собачка же, не кролик, да и не хочется уже... Разве что кого поймать, как Муму за хвост, и не дать ему утопнуть... в море житейском?.. Кого поймал, с тем и жить...
Отвлёкся от мрачных мыслей В. Ваныч и осмотрелся окрест...
Вокруг охраняемого им Буратино всю ночь снуют отпетые найдёныши папы Карло. Каждому посочувствуй: обогрей, налей, положи на пластмассовые ящики из-под Оболонского пива и вразуми перед сном кумарным...
А чего им тут зря кумарить? А ну пошли-ка все вон!..
Один только Розанов успокоил В. В. ...
Розанова любил Ванька за честность и открытость, хотя он именно поэтому и производил иногда впечатление круглого дурака, точнее не дурака, а дурач-ка, т. е. форменного придурка (особенно когда он пишет о Гоголе или о евре-ях) Всё равно Розанова Ван В. любил... А, тяпнув «сторожевые», провозгла-шал:
— Люблю придурков! Сам такой... А благоглупость Розанова несомненна. Ну и что?.. У него даже глупость гениальна, а у нас даже гениальность тупа и бессердечна...
Занимал ещё В. Ваныча и щепетильный незрячий Борхес, когда не зряшно и сочувственно цитировал Секста Эмпирика (“...настоящее делимо и недели-мо... Стало быть, настоящего нет...»), разделяя дремучее заблуждение древ-них мыслителей об иллюзорной природе противоречия, — если что-либо противоречиво, стало быть, его нет. Довольно стыдное заблуждение для се-редины двадцатого века… Зато живучее...
— Это ты брось, — прикрикивал на себя строго В. Ваныч, — хилософству-ешь — хилософствуй, но запомни, что СКОКО БЫ противоречий во мне не было напичкано от несуразов житейских, я есть и буду живее всех живых, и обо мне будут ещё писать диссертации!..
— Да какие же диссертации? — изумилось хорошо опохмеленное Альтер Эго.
— А хоть бы и по жизненной хилософии. Уж её-то у меня хоть пруд пруди!.. А то затянул штудии: “новое опровержение времени”... Бедное время! Его то и дело опровергают. Тогда как я — сам дитя времени, и поступки мои колос-сально энциклопедичны! Я даже впущен по спецприглашению в Интернет!
— И что это за приглашение?
— ИнтерДа!..
— Замётано!.. Наливай. Самое время выпить за квадратура круга и уточнить: кто такой В. Ваныч?
— Ван В. — это Я! Но я — не В. Ваныч! Вот Ван В. решил стать как-то предпринимателем. Перестал метать бисер и начал метать икру. И быстро разбогател...
И решил отправиться в Кругосветное путешествие...
Однако в порту встретил В. В. трёх пьяных матросов и пил с ними три дня, пока окончательно не сошёл на берег...
Тут-то и повстречался ему один дефективный, и честно сказал В. Ванычу, что он, В.В., дефективный...
Ван Ваныч разделся до трусов, встал перед зеркалом и битый час искал де-фект...
И когда повнимательней присмотрелся, то увидел В. В., что совсем облысел. И решил купить парик. Но подходящего размера в продаже не оказалось. И Ван В. купил новую голову...
А старую сдал в кунсткамеру...
Но затем снова за ней зашёл, но так и не нашёл. Зато нашёл золотую пятёр-ку...
Выколотую на груди. И продал её за червонец. И взял ящик шмурдяка. И упился вусмерть...
И забыл, что он Новый Русский, но о том, что он предприниматель — не по-забыл. И однажды поехал В. В. на ярмарку...
И занимался там эксгибиционизмом...
И заработал три копейки...
И тогда Ван Ваныч прозрел!..
Однажды В. В. пил чай и включил радио. Всё то же самое...
что Москва, что Киев...
Свершилось! Воссоединились, наконец, русские националисты с ориянски-ми... на межнациональной почве борьбы с Призраком голодного Коммуниз-ма, бродящим по Орияине...
Выборы прошли, но Призрак остался. И никуда не денется, покуда жив по-следний бомж, ограбленный собственным Государством.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ, СЕМЕЙНЫЙ АНАБАЗИС...

Вить Витич писал:
«Что ещё, дорогой мой Ванечка?
Моя жена и дитятя, которых ты заочно полюбил (кстати, как и я за-очно уже проникаюсь симпатией к твоей младшенькой Дарье), по-нимаешь ли, обладают тем хорошим качеством, что они твёрдо знают, кто главный в доме, хозяин — это мужчина. Им и в голову не придёт пилить меня или командовать. Уж, скорее, я их буду го-нять. Это радует после киевских сучек-кровососок... На сем жизне-утверждающем моменте и закругляюсь, желая внимательнее почи-тать твои творения. Привет и наилучшие пожелания. Вить Витич».
Ван Ваныч ответствовал:
«Был у Веле (всё еще Штылвелда) и Ирины (всё ещё Диденко). Они так любят друг друга (и меня заодно), что сидишь у них в гостях, как в тёплой ванне и вставать не хочется...».
А однажды пришёл Ванька в гости к любимой женщинке.
“Вот так сюрприз, — подумал В. В., раздеваясь в прихожей. — Муж тоже дома”.
— Заходи, дорогой, гостем будешь! — донеслось из комнаты. И В. Ваныч зашёл...
Супруги так сильно любили друг друга, а заодно и В. В., что он совсем оха-мел, и одеваться наотрез отказался. Так и выскочил через полтора часа го-лышом прямо во двор. И даже участковый его не узнал. Но для порядка отвёл в отделение...
За агрессивный нудизм. Эксгибиционизмом называется...
«Веле, привет, дорогой! Голова у меня от Ван Ваныча болит, — пи-сал своему соавтору трудоголик Ван Ваныч. —  Дабы отдохнуть от него, решил написать тебе маленькую докладную записку. Так как ты мой (Богом данный) соавтор, всё, что я тебе присылаю для ро-мана, можешь использовать по своему усмотрению:
а) всё, что нравится — вставлять,
б) всё, что не нравится — выбрасывать,
в) или прятать в дальний ящик... С уважением, Ванька».
— Руки у тебя коротки! — не на шутку расшустрился В. Ваныч. — Это по какому такому праву: меня и в дальний ящик! Срочно меняю дальний ящик стола на полотно романа, в котором я есмь и буду!.. — Расфуфырился глав-ный герой... И ушёл за бутылкой...
Тут-то Ванька решил убить Ван Ваныча окончательно: надоел хуже горькой редьки. Но не тут-то было...
Самого чуть не убили. Притащили друзья два ведра самогона и заставили выпить с Ван Ванычем на брЮдершЯфт...
Такова она настоящая дружба мужская...
А друзей у самого Ван Ваныча было не мало. И все с причудами разными, с выворотами судеб.
Вот, например, Велимир…
Однажды от Велемира ушла жена прямо к собственной матери...
А от Ван Ваныча не ушла. Поэтому он сам от неё ушёл. К Велемиру Велеми-ровичу...
И застал у него свою собственную жену. И тут опередила...
Редиска! (Мат... мат!.. мат!!. Шах!!!) Но не захотел гордый В.В. с ними жить. Хлопнул дверью и ушёл к соответствующей матери....
Но это было задолго до того, как В. Ваныч понял, что на всех не угодишь...
Но было уже поздно: жена ушла, любовница сбежала, любовник застрелил-ся...
Семь лет проработал В. В. ночным сторожем при собственной жене. Но ни-чего, кроме истощения нервной системы не заработал. Но однажды не вы-держал и заснул...
И проснулся совершенно холостым. И горько заплакал от облегчения.
Ван В. очень любил пить дыхание молодых девушек, ну, просто пьянел от него!..
И к годам пятидесяти стал хроническим алкоголиком. Но пить своё дыхание ему уже никто не давал. Пришлось перейти на самогон...
А однажды ночью В. В. зашёл в гости к любимой женщине. На чашку чая. И тарелку супа. Но опоздал... Она уже полюбила другого. И съела весь суп...
Фатальное опоздание!..
Ван Ваныч долго не женился. Но однажды почувствовал себя полным сил. И женился на первой встречной...
Но вскоре выяснилось, что она далеко не первая...
И чтобы наверстать упущенное, В. В. сходу женился на второй, третьей, чет-вёртой и пятой...
Но так ничего и не наверстал...
Самого его верстали соавторы...
Ну и что?..
Зато Ван В. и сам был не промах, и гарем(чик!) у него получился знатный...
Прямо гарем по-флотски!..
И кого только в нём не было...
Однажды В. В. познакомился с киллером женского пола...
И полюбил её с первого выстрела. Но со второго разлюбил: опять промахну-лась...
(Хiба це кiлер?)
Однажды все жёны Ван Ваныча собрались на военный совет. И воевали страшно!..
Но потом подружились и даже ходили друг к другу в гости. Но В. В. с собой не брали...
Да и кому он нужен, если честно, между нами, девчонками?..
В такие часы, оставшись, наконец, наедине с собой, Ван В. обычно предавал-ся сладостным воспоминаниям...
Первая жена у В. В. была писаная красавица, а пятая не писаная, но зато обаятельная. Один был недостаток, — любила бить горшки. Ван В. тоже лю-бил бить горшки, но жену любил сильнее...
Поэтому сколько они горшки не били, семью так и не разбили. Крепче ста-ла...
Первая жена била В. В. чайником по кумполу, вторая — по черепу, а третья вообще любила Ван Ваныча страшно...
В. В. перепугался и ушёл к четвёртой... И прикинулся инвалидом полового труда. Спокойствия ради...
Но не тут-то было!..
Не на ту наехал. Пришлось взять ноги в руки и укатиться к пятой...
Тут бы и сказочке конец, да конец торчит...
И своё требует на бабуинском: ба-бу-бы!..
И решил однажды Ван Ваныч продать свой орган и хоть немножко пожить для себя...
Знакомый миллиардер орган купил, но денег В. В. так и не получил: бедный миллиардер обанкротился...
И Ван Ваныч понял, что содержать подобные органы (НКВД?) — стоит не-малых денег. И уехал в Сызрань...
Но там его не ждали, и прямо на таможне завернули обратно, в Киев!..
Однажды жена, уже и не упомнить какая, побила В. В., и он вызвал мили-цию. Милиция приехала лишь на пятые сутки. К тому времени Ван В. успел ответить жене взаимностью...
Милиция сняла с жены дезабельё, чтобы снять побои (на видеокамеру), а с В. В. сняли отпечатки ногтей и пальцев...
И пригрозили снять кожу. И больше Ван Ваныч милицию не вызывал. Оно ему надо?..
Сама приедет!..
Но однажды и вдругоряд жена побила В. В., и гости ложки побросали, а схватились за вилки, и начали его подкалывать...
Потом насадили на державный трезуб и съели за милую душу с хреном. И жена, хоть и громко рыдала, но ела за троих!.. Но через сутки В. Ваныч по своему обыкновению воскрес...
Но весь в дерьме...
А тут ещё и горячую воду отключили. Непруха страшная!..
А что поделаешь?..
Такова жизнь... загробная (Грёбаная!)
И полетел В. В. ночным рейсом в Москву, в баню!..
Прилетел Ван Ваныч в Престольную и сразу рванулся в баню. Но в Тушино банька оказалась закрыта. Тогда В. В. рванул в Сандуновские бани...
Но в это время в Сандунах парилась мафия и парила головы российским оли-гархам, да и пятки смазанные оливковым маслом бойко им припекала из полдюжины паяльных ламп...
И стояли: и стон, и вонь, и все места были заняты...
Рванул В. Ваныч туда, рванул обратно, но никуда его голым не пустили, да-же в Кремлёвскую сауну, где спешно организовали музей шаек-леек...
Спёр Ван В. шайку, прикрыл лысину и пошкандыбал в Оружейные бани!..
Ухватил за шкирку дежурного банщика, а ныне дежурного московского бомжа дядю Квасю, дал ему для острастки шайкой по роже, и попросил по-тереть спинку...
Бомжанутый банщик спинку В. В. не потёр, но костылём по шее накостылял. И полетел Ван Ваныч из Пречистой обратно в Киев — так и не побаньков-шись...
Вернувшись в Киев, приземлился В. В. на изрытый напрочь Крещатик, и увидел, что от Ориянской Национальной Идеи остались лишь рожки Трезуба, да куриные ножки Буша...
— Ну и цены!.. — изумился В. В. Взял ноги в руки и дёру!.. Поймали лишь на финской границе. Ножки, конечно, конфисковали, чтобы так прытко с Орияны не бегал, и дали взамен год строгого режима...
К счастью, условно. Нету мест в местах столь отдалённых...
Казарменная дармовщинка и хозхарчи за государственный счёт не про таких, как Ван Ваныч!..
Чай, не государственный вор!..
Так и остался В. В. холодный, голодный, необутый, обездоленный, но зато при шайке московской, в которую и собирает теперь подаяние на родных ки-евских улицах...
Обычно Ван Ваныч готовил себе сам и любил это дело — жуть!..
Но жена его тоже любила. И решила раз в жизни приготовить обед. В.В. не выдержал и начал помогать молодой жене перекручивать мЬясо для котлет. И упал в мясорубку...
Котлеты получились, что надо, но Ван Ваныч их уже не попробовал...
Зато как-то однажды В. В. так долго был безработным, что забыл, что такое работа и с чем её едят...
И съел свою Трудовую книжку...
И решил с тех пор Ван Ваныч столоваться только в гостях...
И однажды вечером опять пошёл в гости...
К случайным знакомым. И его накормили чаем. А напоить забыли...
И с тех пор Ван Ваныч всегда пил в парадном. И лишь потом звонил в бли-жайшую дверь.
А однажды В. В. искал Человека. Днём с огнём. Но так и не нашёл...
Зато нашёл Женщину...
Но она оказалась селявкой...
Но “какова жизнь” Ван Ваныч знал уже без неё...
И потому он ей не поверил. А опрокинул ещё добрый гранчак, и уже пьяный в дупель, всю ночь искал че-ло-ве-ка!...
И лишь к утру нашёл... что-то большое и тёплое...
На собственной кровати...
А тут однажды Владим Владимыч заявил В. Ванычу:
— Мы обыватели! Нас обувайте вы!
Но Ван В. не понял. А когда понял, уже обули, натянув на дырявую голову изящный, но дырявый сапог импортной демократии с аляповатыми кисточ-ками и пластмассовыми бубенчиками...
Смейся, паяц! И завивай горе верёвочкой...
От горя и недопоя В. Ваныч сварил и съел куклу своей дочери.
— Опять нажрался! — возмутилась жена и послала Ван Ваныча в “Детский мир”...
За новой куклой...
Но денег хватило лишь на бутылку.
Завершался Год Дракона…
В середине декабря Ван В. опять изрядно пил. Но не по-чёрному. По полтора литра плодово-ягодного...
На Рождество уже не пил. Посмотрел вокруг трезвым взглядом — и увидел дочь. Вытянулась, похудела, похорошела. На дискотеки ходит...
А ещё вчера в садик ходила. И в куколки играла...
И сейчас играет...
Опять подарила мышку. Размером с котёнка. Сама сделала. Глазки-пуговки, ушки розовые, чёрная, но обаятельная…
А Ван В. ничего не подарил. Нет, вру, подарил дракона. Сиреневого...
Не любил В. Ваныч рептилий! И всё равно приятно...
Детки хорошеют, конфетки дорожают. Всё дорожает...
Кроме жизни.
Однажды на Ван Ваныча накатило...
И стал он писать сказки. Писал, пописывал, чуть было гением не стал, но ударился сдуру в реализм. Так больно ударился, что аж искры из глаз посы-пались...
Тут уж даже жена его пожалела. Покачала головой и говорит:
— Больно ты, Ван В., в реализм ударился.
— Больно, — мрачно согласился В. Ваныч. — Душа болит.
Схватился за сердце — и внезапно дал дуба!..
Но жена не взяла. И позвонила знакомому хилеру. Хилер явился незамедли-тельно...
Умылся, почистил зубы, побрился, принял душ, продезинфицировал полость рта, помыл ноги и голыми руками ампутировал В. Ванычу душу...
Вместе с яйцами...
Тут бы и сказочке конец, да конец мешает...
Оклемался маненько Ван В. и стал жить-поживать, жену жевать и c хилером-благодетелем водяру хлебом закусывать...
А душа — на кой ляд она сдалась? Не говоря уже о яйцах...
Гривна — десяток, пара — двугривенный... И к старости жена стала обоже-ствлять В. Ваныча. Да так интенсивно, что он сам в себя поверил и даже стал громыхать, как молодой бог...
Но как ни громыхал, Богом так и не стал. Зато встал! И стоял — будь здоров! Как Ванька-встанька...
Счастливая старость!

ФАКТОЛОГИЧЕСКАЯ РЕКРЕАЦИЯ
 О ДРУЖБАНАХ ВАН ВАНЫЧА

СКАЗКА О ПАЛЬЦЕ
Однажды Драган попал в больницу. И поломал палец...
Медсёстры ходили вокруг него, щупали палец и удивлялись, как можно взять и поломать такой большой здоровый палец.
— Симулянт! — взвизгнула старшая медсестра, когда палец ткнул её в бок, сдвигая вместе со стулом с насиженного места у окошка...
Но палец её не слышал. Он жаждал Любви и Света. И упорно двигался по из-бранному пути, пока не пророс на полтора метра в форточку...
Здесь воспоминания Драгана о мятежной судьбе собственного пальца начи-нают путаться и двоиться...
Истина — как всегда — где-то посередине. Но где?..
Нет ответа! И всё-таки...
Палец болтался в форточке, как дерьмо в проруби...
Но клёва не было...
Клёво было вчера, когда палец был на своём месте...
На него садились ангелы и перелётные птицы, гадили и клевали в маковку. Но однажды сел трехцветный попугай, слинявший из клетки Главврача этой больнички, жуткого сумасшедшего дома, замаскированного под кардиологи-ческий диспансер, и рассказал опупевшему от изумления пальцу много инте-ресного и поучительного...
Не выдержав информационного взрыва, палец начал скукоживаться, ссы-хаться...
Бедный попугай-эрудит, потеряв под собой опору, сверзился с высоты чет-вёртого этажа и сломал себе шею. А палец благополучно встал в строй — на предназначенное ему Господом и Судьбой место…
Была ранняя весна. Медсёстры что-то чирикали в палате, но палец не слышал их, наслаждаясь щебетом птиц и общением с девственной Природой...
Шёл тёплый майский дождь, гремел гром, молнии били в палец, как в маков-ку Храма, а он всё рос и рос, пронзая тучи, пока не пробил алмазным когтем хрустальный небосвод и не возлёг вольготно на Небесном престоле, смахнув по небрежности с райских небес на грешную Землю любимый канделябр Господа Бога.
СКАЗКА О ВЫБОРАХ
Как-то захотелось нам выбрать себе Президента...
Своего, не чужого...
Но варягов попёрли, и выбор оказался невелик. Один кривой, другой тупой, третий горбатый, а четвёртый — вообще в юбке...
Ну и пусть! Решили, — выбираем бабу! Хороша больно, хоть и умна не в ме-ру...
Решили и баста! И чуть было не выбрали...
Но тут из-за бугра намекнули, нашлись доброхоты, что взорвут и её и нас, к чертовой матери! Уже, мол, и тысяча киллеров проходит подготовку в Пер-сидской затоке. Ребята сурьёзные...
На тренировках половину своих выбрали мишенями и немедля перестреляли для устрашения нас, недотёп...
Пожалели мы и себя, и бабу — и решили не выбирать...
Выбрали мужика!..
Кривого, хромого, горбатого и плешивого. Но зато мужик хоть куда! Ростом с вершок, а с шапкой — три!..
И теперь живём и не тужим. Все стали махонькими... Величиной с армейский сапог... Кривенькими, плешивенькими и горбатыми. А ежели кто и был стройным, — могила исправит...
А примерно через полста лет, ранней весной 2049 года, лёжа на смертном од-ре Сан Саныч в сотый раз рассказывал внукам и правнукам о том, с каким аппетитом он съел на ВЫБОРАХ-99 большой-пребольшой бутерброд с нату-ральной красной икрой, но платить наотрез отказался...
Внуки не верили ему, утверждая, что натуральной икры не бывает, а правну-ки смотрели ему в рот и верили каждому слову.
СКАЗАНИЕ О ДРУЖБАНЕ ВАН ВАНЫЧА
 — ЕРОФЕЕ ПАВЛОВИЧЕ...
Однажды ночью, накурившись прилукской “Примы”, Ерофей Павлович вспомнил все свои предыдущие жизни. Вспомнил, как был священной коро-вой в Индии, гетерой в Месопотамии, бизнесменом в СНГ, астронавигатором в созвездии Большой Медведицы...
Но свою нынешнюю жизнь, как ни бился, вспомнить так и не смог...
Поскольку Ерофей Павлович так неудачно реинкарнулся, что опять родился в Эсен_Ге...
И опять человеком…
Когда Ерофею стукнуло сорок, его родители в одночасье померли. Ерофей бросил ходить в вечернюю школу и устроился по большому блату в кафе “Юный бармен” сразу на две ставки: мензуркой для разлива и мальчиком для битья...
К осени Ерофеич окончательно созрел-оборзел...
Заматерел и стал материть клиентов...
И безбожно пить...
Пока не повстречал в гальюнах такого же безбожника...
Присмотрелся, а перед ним сам Ленин в разливе...
Разливает, разливает — и всё на троих! Делиться, так делиться...
Одну выпил, другую выпил, а третьей закусил...
Пусто в кабинете и голо. Лишь череп Николая скалится с полки...
Но не испужался покойного царя Ерофей и допился до синего пламени...
И в сердцах пропил ВСЁ. И остались у него только одни синие тапочки...
И синюшний организм...
И затеял с горя Ерофей Павлович чаепитие...
И поставил коробку с рафинадом на стол...
Но с потолка капало, и рафинад растаял. Затем растаял стол. В полу образо-валась дыра, и в неё с трудом протиснулся сосед снизу. Вызвали сантехника. Сантехник поставил заглушки на трубах с азотной и серной кислотой, но бы-ло уже поздно: сосед растаял, как кусок рафинада в горячей воде...
Чаепитие было окончательно испорчено. Ерофей Павлович вылил чай в ра-ковину и угостил сантехника компотом...
Много с той поры воды утекло, водки и чаю, пока однажды ночью не услы-хал Ерофеевич колокольный звон...
И пошёл в церковь. Но отоларинголога там не оказалось...
Зато на обратной дороге купил по случаю Ерофей Павлович в антикварном магазине кочергу и на радостях поставил Богу свечку. А кочерга оказалась ни к чёрту...
Но однажды Ерофей Павлович бросил пить. И скоропостижно скончался. И В. Ваныч на поминках по Ерофею напился, как зюзя...
А сам Ерофеевич всю ночь пролежал на смертном одре. И понял, что ничего интересного в этом лежании нет...
И, разбудив родных и близких покойного, погнал с ними в ближайшую забе-галовку, чтобы отметить с размахом рождество нового дня...
Если читатель беззубый — и так проглотит...
А если зубастый — пусть жуёт сам.
А Ван Ваныч пока нашкрябает в престольную письмецо Дружбану своему Вить Витичу:
«16 мая 00 г. Витюша, привет! Спасибо за вечные поздравления. Книжку полусказок закончил. С помощью Веле (в девичестве Вик-тора) Штылвелда — твоего тёзки и моего близкого друга, такого же близкого, как и ты. Посему хотелось бы вас познакомить сначала заочно (что и делаю, посылая тебе его рассказ и афоризмы), а потом и очно, когда явишься в Киев. Тогда, наконец, и выпьем.
Дал Веле почитать твоё последнее письмо, и оно ему так понрави-лось, что он, с моего разрешения, переплёл его в один из многочис-ленных томов своего домашнего архива. Веле любит и ценит эпи-столярный жанр, ведёт большую литературную переписку похож слегка на тебя (бородой и эмоциональностью). Вы почти одногодки. И надеюсь, будете контачить.
Что касается меня, — до глубокой осени ухожу, как всегда, в под-полье, дабы отдохнуть от чрезмерно эмоциональных и слегка ин-теллектуальных зимних литературных трудов. Андреевский спуск (картинки), Гидропарк (теннис), двор (шахматы, карты)...
Такова программа. Микродуховное сезонное разнообразие — един-ственная замена иногородних поездок. Во-первых, нет денег, а во-вторых, никуда уже не тянет. Информацией культурно-пейзажно-бытовой уже перенасыщен. Чего и тебе желаю...
Трудоголизму — бой! Будь здоров и счастлив! Надеюсь, увидим-ся...
Твой В. В. Одинцов...
На всякий пожарный в очередной раз сообщаю адрес Велика — со-автора, собутыльника, друга...».