Светлой памяти погибших новобранцев
«АНГЛИЧАНИН»,
…так его прозвали, когда на второй день - как ни в чем не бывало, словно не ощущая залатанной и перевязанной груди, - проснувшись, он попросил гимнастерку, достал из кармана какую-то книжку, удобно устроился на койке и начал читать. То были сонеты Шекспира в оригинале… Но не только за совершенное владения языком он получил свое новое имя: было в его спокойном, проницательном взгляде и долговязой безмятежной фигуре какое-то неуловимое, скрытое благородство.
Разговаривая с ним, или наблюдая, как он отрешенно и одновременно очень внимательно подметает широкий двор, я не мог отделаться от мысли, что передо мной оживший рыцарь времен короля Артура. Особенно это чувствовалось, когда он обращался к женщинам. Они терялись и потом оправдывались: «Не по себе становиться от такого вежливого и почтительного отношения.... Отвыкли мол.».
…В первый раз я увидел его в перевязочной. Спустившись со второго этажа, заметил открытую дверь, заглянул. Хирург копошился у столика с инструментами, высокий ассистент стоял рядом. Они тихо переговаривались. На столе лежал солдат и безмятежно глядел в потолок. Хирург подошел к нему и спросил:
- Ну, как, перестало болеть?
Солдат повернул голову, улыбнулся и ответил:
- Нет…
- Правильно, - сказал хирург, - рано еще. Минут через десять подействует лекарство, тогда и обработаем рану. Благодари ангела хранителя и того невидимку, который так ювелирно тебя подстрелил. Задеты только мягкие ткани. Полежишь немного и айда в окопы – отдавать долги родине.
- А поесть найдется? - робко произнес солдат.
- Мальчик, - вдруг начал сердиться хирург, – вот жрачки тебе сейчас и не хватает! Ты же ранен!!! Закончим – хоть лопайся!!! Теперь же - терпи. Ведь вся грудь болит?
- Болит… - спокойно согласился тот. - Просто три дня не ел.
Стало тихо, потом что-то грохнуло и противно забренчало по кафельному полу. Хирург, выронив лоток с инструментами, изумленно посмотрел на меня. Лицо застыло в немом вопросе: «Слышал?..» Я слегка кивнул.
Мы бы так и простояли вечность, если бы не ассистент.
- Я… там… посмотрю… должно быть, хлеба принесу… - скороговоркой выпалил он на ходу и, пряча глаза, выскочил из перевязочной.
- Да что ж это такое? – хирург продолжал растерянно смотреть на меня, – да что они позволяют себе… да…
Он махнул рукой, удержался, чтоб не сплюнуть и пошел к столику за новыми инструментами.
- Помоги… он еще не скоро вернется - столовая закрыта.
Потом уже нам рассказали, как ассистент вломился в комнату, попер, никого не спрашивая, к шкафу с продуктами, распахнул его и, гремя пустыми тарелками и кастрюлями, что-то лихорадочно стал искать. Как он время от времени замирал и, размазывая слезы по небритому лицу, крыл вся и всех матом. Как радостно воскликнув, – Нашел!!! - вытянул из глубины коричневатый брикет хлеба, погрозил кому-то невидимому, – Подонок!!! – и выбежал...
Работали мы молча. Хирург быстро и деловито все обработал, всунул в рану шланги, довольно крякнул и снял маску. Собирался было что-то сказать, но промолчал…
Солдат безмятежно спал.
Дверь распахнулась, вбежал растрепанный ассистент, размахивая хлебом, словно булыжником, и прокричал:
- Вот! Достал!!!
Мы зашикали и показали на спящего. На мгновение ассистент замер, потом аккуратно положил хлеб рядом с раненым и со словами – а ну вас всех! – вышел.
...Проснется, попросит гимнастерку, и начнет читать Шекспира Англичанин на второй день. А на мой нелепый вопрос: «Откуда такой богатырский сон?» – безмятежно и рассудительно, как мудрый учитель, в сотый раз терпеливо объясняющий непонятливому ребенку тайну простых арифметических действий, ответит: «Трое суток не спал в окопе, вот и сморило».
…Бабушка Англичанина приехала в мое дежурство.
Позвонили и дребезжащий телефон гнусным, металлическим голосом выдал:
- К больному посетитель.
Я лениво зевнул, и ответил, чтобы переслали ко мне – провожу...
После короткой паузы трубка предупредила:
– Посетительница немного странная.
- Вы от жары совсем сдурели? Разве нормальные люди сюда добираются?! Сказал же – проводите!
Минут через десять в дверь постучали. Оторвавшись от бумаг, я принял задумчивый вид и начальственно произнес:
- Войдите!
Дверь открылась, и стало не по себе: на пороге стояла пожилая леди, сошедшая с иллюстраций конца девятнадцатого века. Она весело посмотрела на меня сквозь стекла дымчатых очков, ласково улыбнулась и поздоровалась. На английском.
Я попытался ответить, но вдруг понял, что лишен дара речи... В ту самую секунду я осознал – атмосфера изменилась, произошло нечто... В голове застучало: «Так не может и не должно быть. Существование подобных дам в наши времена нелепо и противоестественно»... Она же, как ни в чем не бывало - стояла и, вероятно, ждала ответного приветствия. С наглухо застегнутым воротником и кружевным чепчиком, с белоснежным зонтиком, легко перекинутым через руку…
Стало невыносимо стыдно за мятую, грязную гимнастерку, щетину, за разбросанные на столе бумаги. Помимо воли, захотелось вытянуться, поправиться и галантно предложить ей присесть. Но… я лишь кивал и кивал…
Вероятно, поняв мое состояние, она медленно пересекла комнату, подошла, поправила мою, съехавшую на бок, фуражку рассмеялась и неторопливо, кажется даже по слогам, проговорила:
– Я бабушка, - она назвала фамилию Англичанина, - и очень, очень бы хотела с ним увидеться.
Каким же невероятным запасом терпения и волей она обладала, что сумела пробить разрешение на визит? Прорваться сквозь сочувствующие маски, таинственные инструкции, бесконечную шеренгу разнокалиберных чиновников, разводящих руками: «Нет! Нельзя!» Она прошла все невероятные преграды - безмятежная и улыбчивая бабушка из прошлого века…
Пробыла она у нас три дня. Жила в комнате для гостей. По вечерам, не сговариваясь, словно бы ненароком, весь персонал госпиталя по очереди стучался к ней: «Все ли в порядке?»
Постепенно комната заполнялась шумными врачами, а бабушка, подливая ароматный чай, будто и в самом деле привезенный «с далеких туманных берегов», чинно хлопотала вокруг стола.
Три дня в комнате царила непередаваемо трогательная атмосфера. Вечерами, в пронзительной тишине, временами зависавшей над столом, Англичанин с бабушкой казались ирреальными... или, скорее наоборот - как раз они и становились действительностью, а вот мы... Что мы делали в этом ухоженном и спокойном мире?..
Уехала бабушка, оставив на память добрую улыбку и полпачки зеленного чая…
Мы тянули с выпиской, как могли. Но, он выздоровел, и все наши выдумки о мнимых болячках стали раздражать командование.
Настала пора Англичанину собираться…
Вечером, не сговариваясь, провожать его вышел весь персонал. Англичанин шел к санитарной машине, и было что-то невероятно дикое и неправильное во всем происходящем: он опять будет там, - под прицелом врага, в мрачных и вшивых окопах, - а мы тут, в тылу. Уверенные и сытые, небритые и обношенные... изредка трезвые …
Он подошел к машине, поставил ногу на подножку, потом обернулся, улыбнулся нам, поднял сомкнутые над головой руки и приветственно покачал…
***
…Время и суета – слепые, чавкающие чудовища, питающиеся памятью...
Когда наступают холода, я разжигаю камин, подбрасываю в огонь абрикосовые веточки и тушу свет. Задержав дыхание, достаю из нижнего ящика письменного стола невзрачную книжечку.
Раскрывать ее незачем: большинство сонетов выучены наизусть. Но и пожелай я перелистать ее, не смог бы. Она мокла под дождем, кочевала из рюкзака в рюкзак и окончательно истрепалась, пока не попала в мои руки.
Я осторожно кладу книжку на стол, вдыхаю полной грудью ароматный дымок тлеющих веток и стараюсь оживить в памяти улыбку бабушки Англичанина.
__________________________________________________________
Особая благодарность за помощь и редактирование Teo Jer-у.
www.stihi.ru/author.html?teo_jer