Глава V
Состояние изоляции
Раздался стук, и всё сдвинулось с мертвой точки. Мир сошел с петель, и с соседних тополей упало по листу. Коробейникова просну-лась. Впервые в своей жизни она почувствовала, что нуждается в по-мощи. Вполне ощутимый сон Сергея витал совсем рядом, задевая ее тенями летающих видений. Она разбудила его в два приема сотрясе-ниями своих рук и приказала:
– Иди посмотри, что делают с нашей дверью!
Сергей проснулся не сразу. Он постарался проникнуть в суть ужасного стука, силясь понять все его мотивы и инструменты, но это ему не удалось. Коробейникова сильно подтолкнула его снова, и он машинально двинулся к двери, ориентируясь в темноте только по сту-ку. Нащупав выключатель, Сергей по-мальчишески поиграл с гладкой клавишей в клик-клик, но ночь не ушла из комнаты. Тогда он на ощупь отыскал замок, щелкнул им и потянул дверь на себя. Та осталась не-подвижна. Коробейников оторопел. Неуловимое предчувствие беды сдавило ему грудь.
– Эй, откройте! Что вы там делаете? – заорал он и торопливо принялся щелкать замком в надежде, что повернул его не в ту сторону. Непрекращающийся грохот откровенно ответил ему, но тут подоспела подмога. Коробейникова оттолкнула мужа и сама забарабанила в дверь, умело пользуясь ногами. Как сороконожка, заточенная в спи-чечный коробок, она сильно колотила шершавыми пятками.
– Подонки, зачем вы нас забиваете?! Откройте!
Она уже поняла, что пришла расплата за смородину и умело завязанные бельевые веревки. Схватив за ручку, Коробейникова потя-нула дверь на себя, упираясь в нее ногами. Сергей едва успел подхва-тить жену, когда она отпрянула назад, удерживая злополучную ручку в ладонях. Дверь белела в полумраке, как гладкий лист бумаги, встав-ший на ребро. Их глаза, привыкшие к потемкам, различали жала тол-стых гвоздей, которые порвали по периметру обшивку двери. Сергей чувствовал себя внешне спокойно.
– Сделай что-нибудь! – закричала ему Коробейникова, зани-маясь при этом профессиональным стуком.
– Нужен топор, а вчера утром я отдал его Гоблину.
– Зачем?
– Он попросил инструмент, чтобы отремонтировать дверь.
Коробейникова поняла, что всё предусмотрели заранее и без нее. Она прошлась по комнате и остановилась перед детской кроват-кой, где Валентин упражнялся в мастерстве ночного рева. Потом ее рука опустилась в теплую мокрость детской мочи. Валик лежал, зава-ленный осколками мальчишеского миросозерцания. Он видел во мраке папу и маму, целых и разобранных по запчастям, подгоревшую овся-ную кашу, донорский сосок кормящей матери, себя, отраженного в зеркале, окне, полировке и зрачках. В перипетиях детских сновидений ему привиделся загнутый уголок пожелтевшей книжной страницы, слеза величиной с каштан, мерно льющаяся моча, которая появляется сама собой чудесным образом из нижней части живота, встреченный на улице мальчик, именно такой, каким мог быть он сам. Валентин сосал леденец, в центре которого застыла мусорная куча. Потом он почувствовал, как его мокрые колготки сменились на сухие, и от этого ему стало весело.
Наконец пришло утро, бледное, как мертвец. Стуки давно стихли, а за ними исчезли шаги, скрежет и приглушенные голоса. Ко-робейников стоял посреди комнаты, вооруженный ножом. Потом он подступил к двери, и тонкое лезвие прыгнуло и вонзилось в древесину, расщепляя ее. Желтизна разлетающихся щепок, как результат, припо-рошила пол. Коробейников работал молча, и через несколько часов все прояснилось. В центре изуродованной двери зиял сквозной глаз со зрачком из красного кирпича, а изогнутый нож лежал на полу в куче отработанных стружек.
– Что же дальше? Нам нужно снять дверь и разобрать выло-женную за ней кирпичную стену, а это нам вряд ли удастся, – сказала Коробейникова.
– Мама, пи-пи. – Валентин поднял голову, ожидая помощи свыше. Он хотел в туалет. Коробейникова глянула в его сторону. Он сидел в позе йога, ноги под ним спутаны, перекручены и завязаны на три узла. Мать удивилась, почему он до сих пор не плачет от боли в сломанных суставах. Колготки с ослабевшей резинкой съехали сами собой, и писающий монстр вскарабкался на свой тронный горшок, с которого было удобно изучать книжную полку. Для него она значила больше, чем собственное мочеиспускание.
– Нам придется так же ходить в туалет, а потом выплескивать в окно, – сказала Коробейникова мужу. Призадумавшись, Сергей по-дошел к окну и запутался в нестиранных занавесках. На ржавый кар-низ по ту сторону стекла села синица. Коробейников замер и начал наблюдать за птицей, которая не оглядывалась по сторонам, а сидела, нахохлившись, распушив свои чистые перья. Она не понравилась Ко-робейникову, и он легонько щелкнул ногтем по стеклу. К его удивле-нию синица не вспорхнула, чтобы исчезнуть во мраке, а вопреки его ожиданиям продолжала сидеть на месте. От этого Сергею стало не по себе, и он принялся всё сильней и сильней стучать по стеклу, грозить синице кулаком, размахивать руками в надежде испугать ее. Это был импровизированный кукольный театр для неподвижной птицы. Она продолжала сидеть неподвижно, как и раньше, не замечая присутствия беснующегося человека.
– Я – мертв, – подумал Коробейников, – Мы все в этой комна-те мертвы. Всё, что от нас осталось – это тени, которые до сих пор по-чему-то двигаются, вместо того, чтобы замереть и стать частью вечно-сти. Пошла отсюда!
Кулак Коробейникова дернулся вперед, пробил оба стекла и вышел на улицу, выплевывая 1432 осколка. Синица пропала. Коробей-никова подбежала к Сергею и осторожно внесла его окровавленную руку в комнату, успешно миновав двойной ряд стеклянных зубов окна.
Сидящий на троне Валентин изучал забавную книжную полку. Ему даже не приходило в голову, что он был обыкновенным чучелом, принадлежавшим Коробейниковой. Он непроизвольно стал частью ее замыслов, сваренным ей гороховым супом, ее дырявыми трусиками, превратился в листок книги, которую Коробейникова читала много лет назад, и кусок туалетного мыла, которое она купила, чтобы измылить. Валентин не знал, что произошел из перхоти Коробейниковой, и даже не подозревал, что просто произошел. Он видел только результат сво-его появления на свет и поглощал мир, пытаясь понять смысл проплы-вающих лиц и гремящего трамвая, который не может ехать без прово-дов, замысел пугающихся голубей, интригу бесконечных коридоров и дорог, по которым шлепают ноги, а не руки и не брови. Вещи, приду-манные без него, до него и без его ведома, управляли им, и ему хоте-лось поскорей убежать от них и вернуться назад в уютное кормящее лоно. Валентин был похож на жидкость, испарившуюся миллиард се-кунд назад, чтобы сконденсироваться и пролиться вновь, окропив не-бритую щеку одинокого финского рыбака капелькой осеннего дожди-ка.
Третий день заключения застал семью Коробейниковых в со-стоянии прострации. Сергей сидел молча, сумеречный, как и его мыс-ли. Он видел мрак, чувствовал его, нюхал его. Для него пришло время раздумий, наслаждения темнотой, которую он раньше не замечал. Одиночество дало ему шанс размыслить о прошлом, проникнуться настоящим и побалансировать на скользкой ступеньке, ведущей в бу-дущее. Он проглатывал темноту, как квинтэссенцию, которая препа-рировала его мысли. Неразрывная цепочка ощущений и предметов витала в воздухе: занавеска, кляпом заткнувшая зияние разбитого ок-на, забинтованная рука, как белый флаг, выброшенный в период пере-мирия, губы, которые высохли и потрескались, одноглазая покалечен-ная дверь – все это воткнулось в темноту и увязло в ней. В тесной комнате замкнулись атрибуты человеческого существования. Рисовая крупа, увядший картофель, варенье, начатая пачка чая, мысли, везде-сущая моча, претендующая на всё и неподдающаяся классификации, потому что существует много ее разновидностей – моча исторгнутая, моча колыхающаяся, моча сахарная, бродящая, пенистая, пивная, ак-кумулирующаяся – всех не перечислишь. Изолированная комната – это лазурная лагуна, которая недоступна парусам, забытый в дарохрани-тельнице изумруд, стол, стоящий на поверхности одной из соседних планет, и на этом столе лежат ноги, перо и чернильница, а изоляция – это когда ты просыпаешься и не знаешь, зачем проснулся, когда ты пробуешь, но не понимаешь вкуса, когда тебя видят, но ты не видишь других. Сергей различал в сумерках утра спящую Коробейникову, ко-торая любила себя и его, который любил себя и спящего Валика, кото-рый любил себя и Коробейникову, и так до бесконечности, до тех пор, пока не произойдет завихрение в сознании, и кто-то не скажет "нет", чтобы выйти из порочного круга, замкнутого любовью и забитой две-рью.
Сергей разбудил жену и выложил ей весь свой хитроумный замысел от начала и до конца. За дело они принялись сообща и без лишних раздумий. Коробейников связывал простыни, носовые платки, свитера, покрывала и занавески, всё, что попадалось под руку, жена затягивала морские узлы, закрепленные коричневыми шнурками, Ва-лентин был занят хореографическими нытьем.
– Я думал об этом давно, но всё же до последнего момента на-деялся, что нам кто-то поможет, – сказал Сергей. – До земли, конечно, не достанет, но до следующего этажа наверняка. Я спущусь, и если на 3.5 никого не окажется, разобью окно и влезу в комнату. Ну, а там от-крыть замок и выйти мне не составит труда.
Коробейникова привязала конец самодельного каната к бата-рее.
– Я буду на страховке, – заявила она.
Прежде чем начать спуск, Сергей открыл окно, посмотрел вниз, измерил взглядом расстояние до земли и обратно, потом поделил его на два, чтобы получить искомое расстояние, несколько раз извлек кубический корень из этого числа, чтобы потренироваться в математи-ке, бросил вниз осколок стекла, лежащий на карнизе, посчитал, сколь-ко секунд он падал до земли, вычислил ускорение, зная силу земного притяжения и массу осколка, извлек корень квадратный, чтобы еще раз потренироваться в математике, три раза плюнул наудачу, просле-дил за траекторией плевков, измерил их отклонение, учел скорость ветра и установил его направление, выставив в воздух послюнявлен-ный палец, потом из всего полученного опять извлек корень квадрат-ный и сразу возвел в степень, чтобы последний раз потренироваться в математике. Окрыленный успехами, он начал спуск. Сергей осущест-вил многоэтажные расчеты, но забыл о сущем пустяке – проверить прочность самодельного каната. Раньше это не пришло ему в голову, а теперь ему было не до этого, потому что он висел между землей и не-бом. Его падение было падением на совесть, страхом улетающих в вечность глаз, а глаза подобны птицам с черными перышками ресниц, завязших в веках. Он летел в полете одного из своих мальчишеских снов, так, как это происходило тогда, без подпорок и компромиссов, без крыльев и перепонок. В руках у летящего Сергея оказался главный козырь, который нужно было швырнуть, навсегда запомнив его масть. До этого Коробейников только брал, теперь пришло время отдавать. Во время падения из его ушей посыпались тысячи услышанных за жизнь слов, которые тут же слагались в рассказы, и образы уносились прочь к далеким звездам. Из открытых глаз выпорхнули миллиарды увиденных вещей. Они полетели искать своих прародителей, чтобы вновь соединиться с ними. Из ноздрей улетучились уловленные ранее запахи. Они вырвались на волю и разлетелись по предметам, их испус-тившим. Всё рассыпалось в прах, как будто ничего и не было. Осиро-тевший труп валялся на асфальтовой дорожке, прикрытый разноцвет-ной змеей из покрывал и занавесок. Валику было всё равно.
Обессиленная Коробейникова не скорбела, потому что сама была манекеном, достойным скорби. Остались только голод, онемение, пересохшие от жажды губы, перекошенные и параллельные, те губы, которые выросли под носом, и вряд ли когда-нибудь исчезнут, а если исчезнут, то исчезнет и нос, под сенью которого они выросли. Тело Коробейниковой походило на засохший букет, стоящий в янтарной вазе, и скрученные листы георгинов и астр вспоминали ушедший за-пах, который был, которого не было. Коробейникову прочитали, как газету, и выписали из нее все интересующие номера телефонов. Она была письмом, которое не дошло; или дошло, но его не прочли; или прочли и сожгли; или перед тем, как сжечь, написали ответ, который не дошел. Коробейникова играла в темноту и в умирающего Валика. Он сидел среди игрушек, а те экстравагантными спутниками враща-лись вокруг его ног, лежащих на полу в форме буквы "Л". Колготки и цветастая рубашонка не спасали его от холода, поэтому он ежился, неуклюже приподнимая свои маленькие плечи и вертя головой не оформившегося гидроцефала. Потом он почувствовал под собой сна-чала обжигающе холодную, а позже теплую поверхность горшка и, успокоившись, принялся рассматривать мать. Она отличалась от горш-ка только тем, что она его кормила. Она была такая же красивая и по-нятливая.
Через некоторое время Коробейникова вытащила из-под него трон, который для нее был обычным, а для него универсальным, как для нее деньги. Она подошла к окну и выплеснула на улицу "мочу ко-лыхающуюся", потом облегченно вздохнула, потому что увидела пе-ред собой обновленную комнату, блестящую и очищенную. Зрелище заставило ее немного постоять и получить своеобразное удовольствие от этого неожиданного очищения, правда, наслаждение это продолжа-лось недолго, а именно до тех пор, пока закоченевший муж, лежащий на асфальте и сбрызнутый детской мочой, не пришел ей на ум. Вспом-нив о нем, Коробейникова инстинктивно вздрогнула, потом высуну-лась из окна и посмотрела вниз. Пепельный асфальт, отмеченный кро-вяными тельцами, лежал в глубокой задумчивости. Труп Сергея исчез.
Всё, что произошло, потом спуталось в ее памяти клубочком. Чтобы ничего не забыть, Коробейникова завела дневник, куда записы-вала увиденное. От нее остались записи. Вездесущие векселя сущест-вования, буквы, играющие в салки, и бегающие наперегонки; эгоисти-ческие вереницы вечно горящих гирлянд; гусеница, которая может быть потенциально склевана. Записи и записки записывающего свой-ства описали весь мир, не оставив места, где можно расстелить покры-вало, основательно просохнуть и закурить сигарету счастья, которое еще никогда и нигде не было записано.
"Я съела Валентина" было последней строкой в ее дневнике.