Это случилось завтра. Доктор Бровкин наконец-то сделал научное открытие, которое, несомненно, заслуживает всеобщего внимания, признания и благодарности: он понял как лечится СПИД:
«Нет ничего проще!!! – записывал Бровкин в блокноте свою догадку, прежде чем сочинить солидный научный трактат, - вирусы СПИДА нужно испугать, взбудоражить, всполошить, впрыснув в кровь больного глобальную дозу адреналина! Никто не сможет жить в вечном ожидании беды, вирусы – тоже… Ведь они живые! Маленькие такие уродцы… Я видел их сегодня под окуляром микроскопа. У них ножки, ручки, головки… Чем-то напоминают человеческий эмбрион, только выражение лица – недетское! Важные такие, прохаживаются сюда-туда, как начальники в кабинетах, макушки почесывают… Что-то обсуждают, супятся, топают ногами… У всех – мобилки. Связь! Похоже, что мы имеем дело с высшим разумом. Только очень-очень маленьким… Они слишком самоуверенны, наверное у них есть хороший план выживания. Вот в это место и надо их бить: заставить сомневаться, заставить думать о хлебе насущном, о будущем и прошлом… Пусть испытают страх! »
Бровкин решил, что на сегодня он поработал достаточно, аккуратно собрал пробирки, закупорил каждую и уложил в специальный ящик. Ящик запер в сейфе. Тщательно промыл стеклышко, на котором только что наблюдал удивительный мир заразных лилипутов, набросил на микроскоп кусок черного сукна и отправился в ванную. Был третий час ночи. Бровкин утомился за троих.
Надо сказать, что микроскоп у Бровкина был необычным, собственного его изобретения. Но пока ещё никто на свете не знал, что он у Бровкина есть. Дело в том, что Антон Васильевич Бровкин не был доктором биологических или медицинских наук - официально он занимался филологией. Но филологом был бездарным. Никаких открытий в языкознании сделать не умел, потому что стоило только ему заняться каким-то серьёзным научным исследованием, например, скрупулезным подсчетом местоимений и существительных в произведениях Льва Николаевича Толстого, - как тут же хотелось писать стихи. Он неизбежно поддавался искушению, доставал школьную двенадцатилистную тетрадку и писал ерунду, вроде:
***
Едет на бал молодая весна.
С самой зари суета в будуарах –
Новое небо, из шёлка луна,
Как ожерелье – сугробов кораллы.
Подпоясалась ветрами, смеясь -
Гибкая талия тоньше осиной.
Кто пригласит ее ночью на вальс?
Кто с ней поделится страшною силой?
С кем ей лететь в никуда, низачем,
Счастьем свою маету называя?
Будет старинная виолончель
Плакать как сердце, которое знает
Больше чем Бог ему знать разрешил…
С каждой минутой – нарядней и краше
Та, что готова спуститься с вершин
Детских иллюзий…
Прощайте, Наташа!
И так всю ночь, весь день, если этот день был выходным или больничным, весь отпуск… Страсть к стихотворству Бровкину мешала, как любящая жена. Тем не менее, эта страсть отступала, едва только он вспоминал Наташу… Наташа – его первая и вечная любовь болела СПИДОМ. Давно болела. Антон решил умереть, если умрет Наташа, и безбоязненно ложился с ней в постель. Но зараза его не брала. Вешаться или топиться Антон боялся, но и жизнь без Наташки ему не казалась достойной его живого участия. А потому он мало-помалу вернулся к своему школьному увлечению – химии, физике, биологии и стал изучать непонятное заболевание.
Сначала Бровкин пришёл к выводу, что сквозь обычный микроскоп эти вирусы не разглядеть… Розовенькие и сиреневенькие тельца внушали подозрение: как-то уж больно ровно и целенаправлено скользили они под окуляром, как-то не по-инфузорски разумно… А вдруг они притворяются? Бровкин не стал шлифовать свои стекла до умопомрачения, понимая, что тут важно изменить не разрешающую способность линз, а точку зрения. Склонял трубу влево, вправо… А потом вложил в объектив бутылочное стеклышко…
Надо ли говорить, что стекляшку эту он нашёл на помойке? Или не надо? О чем это скажет?
Видите ли, Бровкин еще с малолетства знал толк в осколочках и стекляшках. Он прочитал «Снежную Королеву» еще в четыре года, и… Нет, эта подробность вряд ли заслуживает внимания! Наоборот! Читателю может показаться, что Бровкин человек несерьёзный, инфантильный, не от мира сего. Как это показалось комиссии по изобретениям, куда обратился однажды Антон Васильевич, дабы показать свой чудо-микроскоп, который назвал «Зорким». Комиссия даже не пожелала посмотреть на «Зоркого», сразу высмеяла, вытолкала, выплюнула изобретателя вон.
Бровкин уснул, не забыв пожелать спокойной ночи «Зоркому» и отправить е-мейл Наташке: «Без пяти минут Эврика!!!».
Наташка поймала письмо через минуту (а жила она в другом городе, позвонить ей, вообщем-то можно было, но дорого…), грустно улыбнулась и, закутавшись в плед стала смотреть на Луну.
Тем временем в сейфе вирусы затеяли сходку. Их давно раздражало бутылочное стёклышко, через которое внимательно зырил слезящийся человеческий глаз. Не хотелось верить, что теперь они зримы. Но что ещё могла означать дьявольская улыбка на лице Фауста, - так вирусы называли между собой Бровкина, - просиявшая ровно в два часа тридцать шесть минут после полуночи по московскому времени?
- Надо за ним установить слежку! – решил Пи-пик. Ди-Дик и Ги-Гик согласились. Всем позвонили, рассказали про последние события международного масштаба, Ри-Рик (из Америки) стучал мобилкой по позвоночнику своей жертвы и вопрошал, почему Пи-пик и его напарники до сих пор не заразили Бровкина.
- Никак его заразить нельзя, - вздыхал Пи-Пик.
- Предохраняется что ли?
- Наоборот! Ничуть, сам нашу заразу вакциной себе в кровь впрыскивал год назад. Но нельзя нам в его крови жить, Ри-Рик, никому нельзя… Это же ходячая фабрика адреналина! Он ведь боится всего на свете! Боится собак и кошек, боится говорить правду и лгать, любить боится и не любить – тоже не хочет, ночью пятнадцать раз подпрыгнет, кошмаров своих наглядевшись…
- Трус?
- Так точно.
- Ну так напугайте его как следует, пусть не сует нос не в свое дело!
Пи-пик ухмыльнулся:
- То-то и оно, что напугать его больше чем он перепуган невозможно! Он боится свою Наташку потерять, вот и ищет лекарство. Со страху! Понял, Ри?
Ри понял и выключил связь. Надо было принимать меры. Если Фауст увидел врага – ему ничего не стоит углядеть вражью ахиллесову пяту. В успехе Антона Васильевича Ри-Рик не сомневался. Пи-Пик тоже. Они понимали, что уже в семь утра этот химик-самоучка займётся изготовлением препарата, и как только завершит синтез – начнутся испытания. Сколько оставалось жить Пи-пику – ведал один бог, и то чужой…
Скоро все вирусы СПИДА были информированы и предупреждены о грядущей, пока ещё неясной, но уже реальной и неизбежной опасности. Во всю трезвонили мобильники, велись сложные переговоры. Пытались прогнозировать действия Бровкина, но все не могли определиться в окончательном предположении. Что он придумает? С чего начнет? Какая идея озарит его лысую, но такую светлую, (до умопомрачения светлую)! голову?
Бровкин ворочался, как ёж в воде. Он и спал и не спал. Ему было страшно терять время на сон. Ведь Наташка всё это время умирает! А спать хотелось очень, тело просто болело, до того оно было измученно работой. Ему снились маленькие человечки в окуляре «Зоркого», он разглядывал их с любопытством и отвращением. Как люди. Но такие некрасивые! Они не суетились, не занимались бестолковой беготней, не выступали с трибун. Каждый приложил к уху трубку и внимательно выслушивал что-то важное, умное, деловое. Антон Васильевич старался понять содержание обсуждений, всматриваясь в выражение миниатюрных лиц… и понимал. Они говорят о нем. Только о нем… Об Антоне Васильевиче Бровкине, называя его Фаустом.
- Что-то записывал в блокнот. Знать бы что!
- Так иди и посмотри!
- Не могу! Он нас запер в колбу, а потом в ящик, а потом в сейф.
- Просочись!
- Нет щелей, нет никаких щелей, я уже всё осмотрел.
Антон Васильевич вспотел и застонал во сне, его чуткое вещее сновидение уступило место кошмарам. Стала сниться подводная лодка. Субмарина шла ко дну. Свет погас и связь оборвалась. Кончилась водка…
- Ты САМ пробовал его заразить?
- ДА, и не раз, - строго ответил Рику Пик.
- Но?
- Но в его крови слишком жутко… Гнетущий, сковывающий ужас… Парализующий всякую волю. Волосы дыбом, зубы торчком.
- Точно парализующий?
- Да… Хватает сил только на побег…
Пи-Пику было неприятно рассказывать эти подробности. Как всякий уважающий себя вирус, он предпочитал распространяться об успехах и победах. Но осознавал, что утаить такую правду сейчас было бы опасно. Изобретатель прежде всего должен был задуматься о своей необъяснимой неуязвимости, потом связать этот феномен с информацией, полученной с помощью «Зоркого», и сделать вывод.
Бровкин проспал двадцать минут и вскочил как ужаленный. Вирусы – разумные, у них есть мобилки, они почесывают затылки и морщат лоб… Если он их сейчас увидел – разве это не значит, что они и сами увидели его? Увидели, что он их увидел? И теперь только об этом и говорят… Сны? А ведь именно это и внушало ему подсознание во сне! Не считая подводной лодки – как все логично и последовательно!
А может ещё не поздно, может они ещё не догадались растрезвонить на весь мир, и надо просто убить тех экземпляров, которые он сегодня видел на стеклышке? Зачем он их стряхнул в пробирку? Ведь никогда раньше так не делал, а тут… А тут, увидев человеческие лица, он невольно с ними обошёлся по-людски. Но ведь с врагами, с очень опасными заклятыми врагами обошёлся по-людски. Имел ли право? Хороший враг – мёртвый враг!
Бровкин вскочил, достал из шкафчика пузырек с серной кислотой, выставил на рабочий стол, открыл сейф, взял пробирку номер тринадцать, впервые вспомнив, что тринадцать – число поганое, чертово.
- Что-то он задумал! – передал Ри-Рику Пи-Пик. Через несколько секунд ему стало ясно, что. Что ж… Главное – он успел всех предупредить. Ги-Гик, Ди-дик и другие молча выстроились в шеренгу.
- Братцы! – горько сказал Пи-Пик, - через несколько минут мы все умрем, но дело наше будет жить завтра и всегда. Верьте, что наша зараза уничтожит последнюю вандальскую цивилизацию, что рано или поздно последний человек с горькими покаяниями уйдет в мир иной, и мать-природа помянёт нас с благодарностью и почестями!
Грянуло «Ура», и в пробирку потекли дымящиеся кислотные струи. Бровкин швырнул колбочку в мусорное ведро, вернулся в кровать. Но ему все не спалось. Думалось.
Думалось о Наташе. Он – спит, а Наташа умирает… А вдруг вирусы уже в курсе, что он так много о них узнал? И… торопятся, действуют, ищут выход… Он задумал утром сделать лекарство, вечером отправиться к Наташе, а к завтрашнему дню… Но ведь эти маленькие гуманоиды, может быть, теперь тоже что-то задумали?! А если задумали, то что? Бровкин дрожал от страха, пугаясь собственных догадок и идей. Они казались ему фантастическими, они и были фантастическими, как его стёклышко в окуляре «Зоркого», но какая большая вероятность того, что это всё окажется правдой! И если окажется – как он простит себе упущенное время? Снова начался бред. Потонувшая лодка, гробовая тишина, только шум дыхания… Команда, незримая во тьме, дышала… Каждый вдох и каждый выдох – шаг к смерти и бессмертию…
- Наташку береги, филолог, - тихо сказал тот, кто умирал рядом. Бровкин проснулся, дошёл до ванны, влез под холодный душ: Бр-р-р-р-р!
Наташка была вдовой подводника. Впрочем, вдовой она стала пару лет тому назад. Сначала – неверной женой. А ещё раньше – и верной, и любящей, и любимой. Наверное, всё бы было у них более-менее хорошо, если бы никогда она не встретила Антона. Но вот… Не повезло-повезло… Познакомились в интернете. Ей было скучно, когда муж уходил в плаванье, она шаталась по сайтам, болтала в чатах, заводила друзей «по-интересам». А интересовалась она литературой. Нет. Не интересовалась она литературой. Она стихи писала, и мечтала, чтобы их кто-нибудь да прочитал…
Жили они в разных городах, поэтому, когда электронная переписка стала приобретать какой-то такой особенный, интимный характер любовной лирики, они и не подумали остановиться. Нравилось тосковать о чем-то несбыточном, красивом и совершенном. Он мечтал о «писательской жене», начитавшись Юрия Полякова, она об Александре Сергеевиче, начитавшись Лотмана… Писалось – как дышалось, жили только почтой, не переводя дух… Но вот вмешался, наверное сам сатана… Оказалось, что живут-то они не совсем в разных городах. Её брат-военный получил квартиру в столице. Появился ПОВОД. Наташка не удержалась, и воспользовалась этим поводом: приехала в Москву и нашла Антона. Дальше – как у всех.
- Бр-р-р-р-р! – рычал Антон, извиваясь под холодным душем. Он боялся холода, и по этой причине никогда не позволял себе уклониться от противных утренних водных процедур. Боролся со своим страхом, как умел. Но одолеть его не мог. И потому орал на весь дом по утрам, даже плакал… Но плакал басом, по-мужски, вызывая не жалость у застенной старушки-соседки, а ненависть…
Потом он одевался, пил кофе, чашки три, наверное, выпил, свято веруя, что кофе взбадривает и сгоняет сонливость. На часах было четыре утра, когда он покинул дом и бегом направился на вокзал. На такси денег у него не хватило бы, а на электричку – набрал, наскрёб… Наэкономил. Вокзал был рядом, но первый поезд через час. Антон бродил по платформе, продырявливая подошвами тоненькую пленочку свежего снежка, сморкался в рукав, курил. Мог бы ждать дома, в тепле, в уюте, но боялся уснуть и проспать первый поезд. Первый и последний. Если вирусы успели договориться – они что-нибудь придумают очень скоро. Их много, а он один… Нет, людей, конечно, тоже много… И связь у них налажена не хуже чем у вирусов, это ясно. Но только ведь позвони он сейчас в министерство здравоохранения – его примут за сумасшедшего… Чтобы объяснить людям, как просто сегодня вылечить СПИД – ему понадобится год… А то и больше… Надо изложить идею языком научным, обосновать необходимость бутылочного стёклышка в окуляре, защитить кандидатскую, а потом докторскую… Если не поверят – так всё и останется. Если поверят – начнут подкупать и запугивать… Кому-то ведь невыгодно, если эта проблема разрешится одним махом, как по волшебству. Ведь на исследования столько денег уходит из бюджета! Антон плохо понимал, как это все должно происходить, однако, после демонстрации «Зоркого» в НИЦе (научно-изобретательском центре) связываться с системой дико боялся… Демонстрация?! Громко сказано! Всего лишь попытка демонстрации, жалкая просьба, намерение.
Шёл снег. Его следы теперь не прожигали покров до самого асфальта, а ложились на пушистую поверхность гладкими отпечатками ступни и каблука. Всё было хорошо. Что бы там вирусы не придумали – через четыре часа он доедет к Наташке и вылечит её. И она никогда не умрет. По крайней мере не через год, не через четыре, не через десять… А для простого смертного этот ничтожный промежуток кажется вечностью с точки зрения сегодняшнего дня… Антон даже заулыбался, почувствовав себя вправе распланировать вперед эту маленькую вечность. Женитьба. Дочка, сын. Или сын, дочка. Жить, конечно, в Москве надо. Что делать с тёщей?
Дали поезд. Холодный и сырой вагон постепенно наполнялся людьми, стал похож на избу-читальню, правда никто не читал, все пытались устроиться поудобней и задремать. Только Бровкин достал книжку стихов, собственного издания. То бишь, на принтере напечатал. В сборнике были стихи Наташки и его собственные, а ещё разные компьютерные картинки. Пять двадцатилистных тетрадей, прошитых красной ниткой, вдетой в цыганскую иголку, скреплялись канцелярским скотчем. Он хотел было перечитывать свою Книгу, но вдруг заснул, сунув её за пазуху. Поезд тронулся.
Наташа всю ночь не уходила с балкона. Она спала днем, а ночью – ждала, сама не зная чего. Иногда думала, что ждет свою смерть. Но долго думать о смерти не могла, и начинала думать о жизни. Ей всё ещё казалось, что этот ужасный диагноз – ошибка. Хотя уже точно знала она, что всё это правда… Не было никакой у неё надежды, кроме самой-самой робкой, самой несбыточной. Антон звал её в Москву, к себе, только она не поехала. Пусть как-нибудь помучается, да и забудет её… Незачем ему жизнь вот так ломать.
Он сам себе изо всех сил её ломал, после того, как она заболела. Наташка не соглашалась с ним спать, она его любила, даже очень любила… А он тогда напился и набросился на неё зверем. Ей трудно было защищаться от такого насилия. Она соскучилась по нему, немыслимо соскучилась, и готова была на всю кама-сутру… И на бис… Но мысль о том, что эта любовь может оказаться смертельной для Антона останавливала, заставляла уворачиваться, отбиваться, кусаться… Антон был сильней, а когда добился своего – заплакал.
- Что, понял, чем тебе это грозит, жить захотелось? – грустно спросила Наташка.
- Да ничего я не понял… Мне просто жалко тебя бить было до слёз. Но что я мог поделать?!
- Н-да… Насильно жить – не заставишь, - она улыбнулась, и доверчиво прижалась к нему, как будто это и не он сейчас размахивал кулаками, выкручивал ей руки.
- Зато я буду с тобой, - упрямо сказал Антон.
Потом она расплакалась. Ей не хотелось, чтобы он умирал.
- Я ведь все равно после тебя умру, - успокаивал её Антон. – Ты об этом здесь не узнаешь.
Но анализы были отрицательные. Антон не сразу ей в этом признался, боялся, что она снова откажется с ним спать. Прошло полгода, виделись раз десять, раз десять он всё пытался заразиться, и не мог.
- Знаешь, я… всё ещё здоров, - сказал он однажды с сожалением. – Боюсь, что… мне придётся вешаться.
Она облегченно вздохнула. Повеситься вряд ли он сможет. Вешаться - не такой приятный способ суицида, как…. этот… несработавший.
- Антон, не надо умирать, живи… Жить хорошо, особенно когда ты кого-то любишь…
- Может и ты… жить еще будешь… долго?
- Не-а… - ей было трудно осознавать свою обреченность, но она научилась говорить об этом весело, - лет пять. Так говорят.
- А если найдут лекарство?
- Тогда – долго, - Наташка уверенно кивнула, и сама поверила, что лекарство найдут и жить она будет лет девяносто.
- А если… Мы сами его найдём?
С этой фразы началось черт знает что! Антон уехал в свою Москву и больше не приезжал. Написал, что изучает вирусы, изобретает микроскоп, будет синтезировать препарат… Она решила, что он сошёл с ума, но все равно он ей нравился, даже таким вот безумным.
А может врет… Да, да, конечно врет… Не приезжает уже полгода, и врет, врет, врет… Ну пусть врет. Главное, чтоб та, из-за которой он ей врет была достойной его… Доброй, умной, понимающей… Наташка ревновала, даже очень, но заставляла себя делать вид, что рада его возможному счастью.
Много раз думала, бросил бы её муж или нет, если был бы живой… Родственники мужа от неё отказались и ребёнка забрали себе, суд лишил её материнских прав, с работы уволили… Она, конечно, читала, что так не имеют они права поступить с ней, ведь она – ТОЖЕ ЧЕЛОВЕК, и все у нее человеческое… Ведь это только болезнь. Пусть и смертельная, пусть и неизлечимая, но ведь не пьянство, не наркомания, просто её беда…
Нет… Муж бы не бросил. И она бы его не бросила. Так бы и помирали вдвоём. Он ведь тоже, наверное… А иначе – откуда? Кроме мужа и Антона у неё никого не было.
Шел снег. Ей стало холодно. «Если простужусь – умру от простуды, - думала Наташка. Чем заболею – от того и умру. СПИД, сам по себе, не опасен… Опасно, что мой организм теперь не сможет защититься даже от самой безобидной инфузории… Насморок! Достаточно насморка…»
Вдруг зазвенел телефон. Это её удивило. Вот уже год, как о ней вспоминают редко… В месяц – раз… Врачи. И всё. И Антон. В месяц – раза три. Но у Антона межгород. Кто же это, ночью?
Звонила свекровь.
- Наташа… Здравствуй, Наташа, прости меня, что поздно.
- Я слушаю, Галина Сергеевна… Что случилось? – Наташка старалась говорить сухо, но не могла… Всё равно она была рада, что о ней кто-то вдруг вспомнил. Что бы сейчас её свекровь не сказала.
- Наташенька… Миленькая…
Свекровь медлила, и Наташка заволновалась:
- Что-нибудь с Кирюшей случилось?!
- Нет, не дай боже, нет…
- Как он там?
- С Кирюшкой всё хорошо, хорошо, Наташенька… Он крепенький, здоровенький… Я из-за тебя звоню… Прости, что утра не дождалась… Ты, наверное, не спишь?
- Не сплю.
- Я знала, что не спишь… Вот… Поняла… Поняла, что ты не можешь спать ночами…
Наташа молчала, совершенно растерявшись. Так с ней Галина Сергеевна ещё не говорила.
- Поняла я, что одиноко тебе, что ты как… Дима… Как наш Дима… Вдохи и выдохи считаешь. Что помощи ждёшь, на чудо надеешься…
Голос Галины Сергеевны звучал глухо, виновато. Взгляд Наташи зацепился за настенный календарь… День рождение Димы… Начинается. Вот оно что…
- Кирилл все больше похожим на Димку становится… И на тебя… Живой портрет… Только вот на Диму – когда смеётся, а на тебя…
«Когда плачет», - мысленно закончила фразу Наташа.
- Когда спит, - сказала свекровь… Наверное она посмотрела на спящего Кирилла, голос её стал нежным и тёплым.
- Знаешь, Наташа, сердце у меня болит…
- Вы пили валидол?
- Ты не поняла… Оно болит… уже три месяца… Так сжимает, что приходится останавливаться и воздух ртом ловить, как рыба. Сердечница я… Вот, тоже не сплю ночами, хожу из угла в угол, и думаю, думаю…
- Вы берегите себя, Галина Сергеевна, - пробормотала Наташка, не зная, что тут говорить.
- Добрая ты у нас, хоть и обидели мы тебя… Послушай… Только не спорь со мной сразу… Подумай… Давай ты с нами жить будешь.
Наташка сглотнула какое-то несказанное слово, захотелось плакать.
- Прости нас. Прости. Все мы смертные, все грешные… Бог рассудит. Людям не надо в его дела вмешиваться. Неправые мы перед тобою, и Кирюшка все тебя вспоминает, сказки про тебя просит рассказывать… Знаешь, я тогда ещё боялась, что глупость делаю… А сейчас вижу, что натворила. Прости и вернись… Сживёмся.
Сживёмся… Потекли слёзы, но стало легче. Наташка вздохнула свободней и зарыдала, не сумев сдержаться…
- Не плачь, Наташечка! Ты простишь меня? Ты приедешь?
- Когда?
- Хоть сейчас… Чем скорее мы это поправим, тем дольше вместе будем… Дочка! – слово «дочка» она выдавила из себя, щипцами вытащила, понимая, что первый блин всегда комом.
- Еду. Мама!
Да, первый блин комом. Слово «мама» тоже прозвучало неестественно, осторожно, но с надеждой.
Наташка положила трубку, оделась и вышла ловить такси.
Антон подошёл к её дому в десятом часу утра, взбежал по лестнице, позвонил. Выезжая он отправлял электронную почту. Но Наташка и не подумала заглянуть в почтовый ящик, вылетев из квартиры в незастегнутой куртке, не накрашенная и непричесанная… Он звонил в дверь долго. Потом расположился на ступеньках, и попытался уснуть…
Вирусы… Маленькие и гаденькие, но с человеческими обличиями, уже все разузнали и разведали… В полшестого утра сумасшедший, зомбированный ими нарокоман взломал квартиру Бровкина, перерыл все бумаги, нашёл ежедневник и бессмысленно перечитал то, что нацарапал Бровкин пару часов тому назад. Прочитал вслух, и вирусы СПИДА поняли, что Бровкин их решил извести адреналином… Они не стали суетиться и паниковать. Каждый достал из кармашечка миниатюрный калькулятор и табличку Менделеева, задумался, и стал искать выход. Гениальны Ри-рик, работающий в Америке уже не первый год, первым придумал контрмеры – он изобрел код №785 и вирусы в очередной раз изменили структуру собственного ДНК. Это случилось в полдень. Сумасшедший наркоман разбил о стенку «Зоркого», истолок в порошок упавшее под ноги волшебное стёклышко и помер на месте от приступа передозировки.
Но Бровкин успел бы вылечить свою Наташку… Если бы она была тогда дома…
Но она вернулась только к вечеру. Антон вколол ей в вену лекарство, которое с утра действительно было чудотворным… Наташка охотно поверила в свое исцеление и они, обнявшись уснули…
В эту ночь Антоша Бровкин заразился СПИДОМ… Вирус, перекодированный по коду №785 не ужаснулся небывалому количеству гормона адреналина в крови очередной своей жертвы, напялив противогаз и ласты он взялся за кувалду, и медленно, но верно принялся за своё пагубное дело.
- Наше дело правое, и мы победим, - бормотал маленький санитар человеческого леса.