На звёздных картах этот Ад был назван Планетой Живых Камней. Космопилоты проклинали и обожествляли его.
Обожествляли и проклинали планету.
Против этой планеты — планеты Звёздных Сирен — жрецы и проповедники всех окрестных Галактик писали и провозглашали проклятия и их слышали в Далёких звёздных мирах...
Ну, как вам нравятся эти звёздные замполиты. Им хорошо увещевать.
Многие из них и вовсе бесполые, а иные — генетические скопцы либо оскоплённые заведомо клоны. Да и мозговые коробки у них при этом промыты.
Ведь едва не на каждом — шлем всемирного духовного озарения.
На нашей космошаланде был как-то случай, когда эдакий шлем примерил на себя третий космопилот. Он первым и погиб на той Адской планете — просто так вот сдуру вышел проповедовать. А как же, ждали его там с проповедью.
В аду!..
Наше дело простое — провози души земных усопших через створки скрытой Вселенной и ни во что не вмешивайся.
А вмешаешься, тут уж сам космостратиг Харон впишет тебе в полётный лист конечную остановку. И станешь ты, как и подобает заблудшим, горсткой компоста для подпитки цветочных рас на Гор-Сет.
Но с третьим пилотом космошаланды “Корти Сар” случилось и того горше. Улисс
Он возомнил себя звёздным Улиссом и попросил у жреца Прометея, надо же, как совпало, примерить его дурацкий колпак. А тот, добряга известный, у командиров звёздных шаланд разрешения не испрашивает. Тут же дал, да ещё нашептал что-то сей невинной овечке на ухо о Планете звёздных Сирен.
Мол, гибнут там в облике и подобии Живых Камней отважные космопилоты всей внешней Вселенной.
Ах, бедняга Рэй! Ведь до того он никогда не был перегружен мозгами — до самой смерти был простым ливерпульским кирпичником. Кропотливым, добропорядочным...
Уж кто из космотестовиков на него глаз положил, трудно теперь сказать. Но, что вышло, то вышло.
Накрутил, навертел ополоумевший наш Улисс на компьютерном космопланшете и прибило нашу шаланду на планету Звёздных Сирен.
Тут-то странствующий жрец Прометей и вышел вместе с беднягой...
Дальнейшее можно было только предполагать.
И предполагал бы всё как в плохом сне, но при рапорте на Гор-Сет сообщил руководству космопорта приписки, что третий космопилот Рэй МакБэри остался в Звёздном аду. Тут-то и началось, тут-то и завертелось.
Мало того, что списали на один рейс с транспланетного “Корти Сара”, так ещё самого отправили порезвиться в Звёздном аду — возвратить домотканого проповедника РэМБо, да ещё при этом прочистить ему должно мозги. И отчитаться...
Нет, как вам это может понравиться?
Ладно бы был я конченым идиотом и отправился в этот Ад неискушенным младенцем. Но я никогда уже не стану младенцем, а проповедей всякого плана я и наслушался, и наговорил ещё на Земле, в пору своего присутствия на ней в период полураспада совкового тоталитаризма.
Во было времечко несуразное! Сначала все говорили с ведома партократов, позже с ведома плутократов.
Одних от других только и отличало, что в итоге первые повыбрасывали свои партбилеты, в то время как другие своими партбилетами уже только жонглировали — сегодня у них отыщется в левом кармана билет правой партии, завтра — в правом кармане билет левой ячейки полураспавшегося общества, а послезавтра в нагрудном кармашке обнаружится центристское присутствие и должное к тому удостовереньице. У них при жизни я и учился жонглировать словами, там, где у сих неглупых получалось жонглировать келийно-партийными интересами…
Ладно, что регулярные рейсы на Гор-Сет отучили меня от намеренного земного одиночества, обусловленного непроглядной киевской нищетой, и завелась у меня, в конце концов, подружка цветочной расы — Деура, большая умница и проказница, умевшая на время выпасть в цветочную пыльцу и облепить нею расщелины подошв моих космопилотских краг.
Вот и стою я в этих крагах на контрольно-пропускном пункте в Сиренском космопорту, а планетка не кажется мне коварной. Веет весенний ветерок, щебечут райские птицы. Одно только таможенницы.
Однако... Только крякнул себе в усы, как почувствовал — краги подо мной точно горят.
— Разденьтесь, — потребовали строгие досмотрщицы, — и сдайте вещи на санитарную профилактику. После этого примите вакцинированный душ и адаптивный солярий. И всё. После этих несложных процедур добро пожаловать на Сирену! — И строгие, но внешне сексуально раскрепощенные таможенницы обаятельно улыбнулись...
Пришлось на время расстаться и с крагами, и цветочными спорами своей ревнивой красотки…
Мой всегалактический код идентифицировал меня как космопилота Грея Патерсона, и это мало чем отличало меня внешне от космопилота-проповедника Рэя МакБэри, определённо вляпавшегося в историю. Однако трудно было поверить, что столь обворожительные аборигенки могут быть столь же коварно опасны.
Душевые сразили меня своей роскошью, бурлящими фитобассейнами и обнаженными ныряльщицами, присутствию коих я очень напрасно не придал сразу значения. Прежде я принял их за чрезмерно услужливых массажисток и предупредительно постарался отбиться от их доверительности.
Но они настойчиво обдали меня тончайшим телесными ароматами и тут же продемонстрировали умение быть настойчивыми в надзирательном своём ремесле. Состояло оно в принципе в том, что они плотно облепили меня своими рельефными телами и по существу установили, что я далёк от того, чтобы быть и слыть недосексуальным бифштексом.
Скорее сейчас я выглядел, как древнегреческий бог-фаллос Приап, пребывающий в йогическом раздумии-медитации вдоль всей кундалини.
Словно в гипнозе вошёл вглубь бассейна, и тут прямо под меня поднырнули эти оральные пиявки, искушённо изнурившие меня обсасыванием от пяток до ягодиц, жаждавшие моего семени из генофонда скрытой вселенной.
Вместо увёрток и озлобления, которые бы сумели вызвать встречное озлобление и даже сущую агрессивность орально-таможенных тружениц, я предпочёл ту самую длительную медитационную технику, при которой и я, и контролировавшие моё тело ныряльщицы удовлетворились взаимообразной неспешностью древних Олимпийских богов. При такой технике моим визави было трудно определить время извержения, и этим я сумел воспользоваться для того, чтобы выплеснуть свое из себя в воду. И напрасно…
Вода тут же стала превращаться в вязкий пемзообразный субтракт, из которого я бы уже и не выбрался, и тогда мои ныряльщицы резко вынесли меня уже не из воды, а из каменеющей пены. В такой пене мог погибнуть не один космопилот-проповедник.
Да и я в сложившейся ситуации не мог больше казаться себе мифическим олимпийцем. У меня зачесались оголенные пятки. Я затосковал о Деуре.
Словно отвечая моим невольным чаяниям, в купальне-каменоломне стали происходить перемены. Даже видавшие многое на своём нежном веку пираньистые ныряльщицы не ожидали, что окаменевший искусственный плёс так быстро начнёт обрастать хрупкими молодыми побегами, напоминающими бархатный шотландский вереск…
Таким образом, давала о себе знать моя контрабандная подружка цветочной расы Деура. Теперь предстояло ожидать чего только угодно. Ведь даже космический архистратиг Харон не знал, что допустимо, а что нет при общении со столь необычными подружками вечных ксмопилотов. Вот почему в ведомстве в остальном своём неподкупного Харона их просто не замечали.
Однако на сей раз Деура, кажется, определённо и точно знала. Вересковые побеги медленно настигли обольстительно порочные пятки ныряльщиц и принялись вокруг них колобродить. Сначала мне просто показалось, что на оголенных лодыжках этих врожденных сексопилок выплетаются трогательные веночки, от которых разило самым обыкновенным традиционно земным трауром.
Невольно отмаструбированному и внезапно взбодрённому мне даже захотелось всплакнуть...
Но совершенно внезапно хрупкие вересковые браслеты болезненно врастали в нежную девичью кожу и превращали её в ивовую кору! Не прошло и нескольких минут, как обе таможенницы превратились в земные плачущие ивы с пышными кронами, обильная влага, с которых вновь оросила и наполнила собой прежде обезвоженный и внезапно окаменевший бассейн.
От такого зрелища с непривычки могла бы окаменеть и душа. Но мою душу давно уже принял Харон, и сейчас он о ней позаботился, посоветовав взять ноги в руки и прикрыть своё полотенцем.
К слову сказать, полотенца висели тут же на вновь выросших ивах, все ещё источавших нежнейшие таможенные ароматы.
Однако полотенца имели инвентарные номера, и от них следовало бы поскорее избавиться. И на Земле нудисты вызывают некоторое подозрение, а на столь дамской планетке долго пешком не проживёшь.
Следовало срочно сменить гардероб.
По всему получалось, что предстоит мне стать папуасом. Так мне подсказала выход из создавшегося положения красотка цветочной расы Деура, обвившая декоративной папертью из папоротника мой отбаненный торс и начавшая его массажировать его при ходьбе.
От этого последующая ходьба стала всевозрастюще превращаться в хотьбу на радость той, что сокрыла во мне беглеца. Самому же мне было интересно найти более гражданский костюм и проследить, как из космопилотов — этих отчаянных звёздных парней делают на этой планете Живые печально знаменитые Камни…
Встречные сиренянки были улыбчивы и пышноволосы. Они гордо и ласково смотрели на гостей своей страстной планеты и несли в себе над ними на поджарых стройных ногах. Им было безразлично, во что были обряжены гости. Их напрямую интересовала только ответность.
Но с обвившей меня Денурой я вряд ли мог рассчитывать на успех. К тому же, очевидно, я уже успел нарушить гостеприимство этого мира, оставив после себя в душевых японский сад камней под плакучими ивами.
М-де... Оставалось понадеяться на испытанное во всех мирах средство и завернуть в ближайшую распивочную, что бы там не наливали — от масла динозавров до местных разносолов шалтай-болталовки.
Так я и поступил. Правда, к моей туземной юбчонке из папоротника потребовался галстук, и пылкая цветочная проказница обвила мне шею неким подобием лотосов, отчего теперь я выглядел импозантно.
По местному телевидению как о милом курьезе было сообщено о моей недавней помывке и тут же комментаторша напомнила факт недавней помывки розовых слонов с планеты Итак, прилетавших на Сирену с гастрольным турне.
Так те и вовсе оставили по себе в бассейне слоновий каштан, которые аборигенки так и не вычистили, а сохранили, как экзотическую достопримечательность, которую мне же только и предложили перед отбытием с планеты убрать и только.
Все сидевшие у телевизора радостно захлопали вокруг меня, идиота, и премило заулыбались улыбками земных порнобестий. В самую пору было сходить с ума, но Деура шепнула мне на ухо, что она уже пустила в слоновий бассейн побеги и те вскоре превратят фекалий розовых динозавров в рыхлый калорийный компост и рассеют его по планете для будущей экспансии её собственной цветочной расы.
Я просто и не знал — радоваться мне или сокрушаться от всех этих вестей-новостей...
И именно в эту пору к забегаловке подкатил опрятный электромобильчик и из него вышла обворожительная посыльная из таможни, доставившая мои космопилотским костюмом и крагами, чтоб не бродилось мне в гостях столь вычурно на босопятки.
Это обстоятельство меня порадовало. Я посоветовал Деуре перебраться всеми своими спорами поближе к месту слоновьих омовений и ускорить задуманное, а мне позволить выполнять собственно ту миссию, на которую и обрёк меня грозный космоархистратиг Харон.
— Известно, что кобель, так и миссия для него кобелиная. Гляди не окаменей от всех этих просто-Туток... Их и просить не надо о взаимности. Сами в постель к тебе ввалятся. С такими всё бы и ничего, да только откуда же здесь Живые Камушки водятся!
Предупреждение ревнивицы было принято к сведению, но пока же прежде всего следовало разобраться с государственным устройством планеты.
С электронных средств массовой информации на меня кричали столь призывные заголовки, что стало понятно — мой горе проповедник попал если не в Ад, то, по крайней мере, на феминократическую планету…
Феминократическая знать отличалась от прочих коренных согражданок тем, что носила ритуальные витые наручные браслеты из титана и оголенные выбритые лобки с вытатуированными на них лепестками местных сортов магнолий. А ведь известно, что даже на Земле эти древние цветы имеют несколько десятков тысяч неповторяющихся разновидностей, каждую из которых оплодотворяют только её собственные насекомые.
В местной библиотеке я предупредительно получил в своё распоряжение сеансный шлём-атлас из которого раз и навсегда узнал, что за каждой татуировкой скрыт тот инопланетный тип аборигенов, с которыми местные феминократки проходили ритуальную дефлорацию.
Всех иных, не прошедших подобной инициации, называли охотницами за ритуалом. Охотницы носили строгие костюмы девушек-вамп и служили в космопортах и в отельных комплексах, из которых собственно и состояла вся инфраструктура планеты с барами, соляриями, бассейнами, кортами, треками и ремонтно-пошивочными и татуировочными мастерскими…
Я с трудом поверил, что некоторых охотниц очень вальяжно дефлорировали и те же залётные с планеты Итак розовые слоны, и земные дельфины, и даже, о Господи, динозавры.
О судьбе своих искусителей во всех своих многочисленных феминистических справочниках это столь странно туристическая планета очень жёстко молчала.
Однако, у меня уже был тот козырь, что пообщаться с любительницами пингвинов и динозавров я теперь не спешил. Спасало и то, что дефлорированные определенным видом инопланетных существ феминократки держались обычно скопом, на что наверняка их наталкивала какая-то общая для всех односортных искусительниц тайна.
Порочными их не следовало бы называть уже потому, что своих мужчин на планете отроду не водилось.
Всё это прекрасно, но, как правило, феминократки очень редко заводили флирты с новоприбывшими на планету пришельцами, а предоставляли это право охотницам, которые хоть и были, как те ныне древесные, великолепными орально-сексуальными пиявками, но о своих намерениях умели круто молчать…
Я решил заказать на просмотр несколько фильмов из жизни феминократок. Молодая библиотечная охотница Линга Нхо даже возмутилась:
— Эти стервы уже отмутировали своё и теперь только ждут как отсюда убраться!.. — Больше ничего я не сумел услышать.
В какую-то минуту мне показалось, что в зале бибколлектора завыла лающая на несчастную охотницу Линга Нхо направленная на её немедленное разрушение невидимая Сирена, и обречённая истаяла подобием восковой свечи прямо у меня на глазах.
Не скажу, что она была особо одета, но я с ужасом взирал на милые сандалии и приталенную униформу без присущих под нею для землянок нательной амуниции. Увы, но это всё, что от неё, бедняжки, осталось…
Осталось полагаться на услышанное и быть поосмотрительнее. Тем более что на место исчезшей вошла ещё более обворожительная охотница и, собрав униформу погибшей, ласково взяла меня за руку. Этим она постаралась меня как можно утешить.
Имя новой охотницы была столь же благозвучно — Лонга Нхи и она продолжила отвечать на интересовавшие меня вопросы и вопросики, но уже без досужих комментариев. Увы, феминистки видно были поклонницами земного тоталитаризма с репресивно-шпионским ведомством, осуществлявшим глобальный сыск и немедленное наказание...
Понаблюдав за первый же день прибытия, как недорого ценится на планете жизнь молодых пылких охотниц я постарался быть в общении с ними поосмотрительнее, ибо начинал понимать, что мне демонстрируют, во что обходится Системе укрощение вновь прибывшего инопланетянина, тогда как жизнь отдельных девушек, да и, наверное, феминократок здесь никогда не бралась в расчёт.
И тогда я решил пойти по пути наименьшего сопротивления и предложил девушке опекать меня в первые дни.
Лонга Нхи радостно согласилась — ведь тем самым я как бы сдался Системе, и подарил юной красотке надежду выбиться в “стервозные” феминократки... Я уже даже думал и представлял, как увижу ритуал татуирования её свежеобритого дефлорированого мною лобка, но всё оказалось ужасно прозаичнее и конкретней…
Уже при выходе из библиотеки, в которую я как бы случайно намылился, я дал подписку о непередвижении по планете без сопровождении обаятельнейшей платиновой охотницы Лонга Нхи. Уже одно это меня возмутило, но почувствовать перенастроенную на себя карающую до нижнего белья Сирену я пока что не пожелал. Тем более что пока Деура разрыхляла фикальные отходы доставшиеся старым феминократкам и молодым охотницам от розовых слонов, я был предоставлен сам себе.
Хоть в том лишь был я не прав, что полагал феминократок за древних усатых высохших до ручки Сивилл.
Они были столь же прекрасны, как и Лонга Нхи, влекущая меня за собой в хитросплетения своего мира. Оставалось следовать, подзабыв нелепое восклицание Линга Нхо, чья страсть перегорела в единственной фразе, сорвавшейся с кончика языка.
Не мешало и мне об этом не забывать, как и предупреждение вспыльчивой, но верной Деуры, которую даже и читатель счёл пока за растение, совершенно не учитывая, что по ночам это растение обычно плодоносило страстью и нежнейшими телесными формами, всякий раз — теми или иными согласно моему собственному воображению, но всегда и сверх вычурными и утончённо приукрашенными...
Иногда эти формы жили по несколько дней, иногда же умирали после первого же объятия, оставляя на губах солоноватый привкус желания неразделённого и оттого ещё более памятного... Но ко всему хорошему привыкаешь, а плохим было только то, что любил я свою Деуру на борту звездолёта “Корти Сар”, уносящего души усопших с земной юдоли на планету Гор-Сет.
Трудно было мне привыкнуть к тому, что до места прибытия я никогда не знал — везу я праведников или грешников, и только на Гор-Сете из праведников получались споры одной из цветочных рас, а из грешников — компост для их подпитки созревания и инкарнирования душ вновь обретенных.
Увы, Деура принадлежала к одной из древнейших цветочных рас и её формы уже никогда не сумели бы возвратится на Землю, как не сумел бы туда повторно возвратится и я, вечный космопилот, сопричастный к ведомству перевозчиков…
Да только ничего этого Лонга Нхи сном-духом не ведала, и не мне ей было то объяснять.
Если бы даже нас с новой очаровашкой вдруг бы и накрыла Деура, она бы съежила бы свои побеги и выпала б в семена... Случалось так не однажды.
Но вот однажды эти семена пролетали со мной добрых четыре рейса, прежде я был прощён, но это давняя история, и вспоминать мне её, честное слово, неприятно и даже неинтересно.
А гид из Лонги и впрямь оказался отменным. Она ничего не показывала, и ничего не говорила.
Она просто водила меня по своему особому миру, сладко млея и прижимаясь ко мне, полагая, что мне известны заповеди всех религий — имеющий глаза да увидит, имеющий уши да услышит.
* * *
Мы брели по парку Онемевших Охотниц.
Тихо и мудро дышали деревья, под которыми разбегались аллеи, на которых были отпечатаны девичьи стопы и ладошки тех, кто так и не стал феминократками.
Мы долго, очень долго шли, пока не вышли по одной из таких аллей очень и очень далеко от космопорта.
В том месте, где Лонга скорбно замерла и посмотрела на меня густым грустным взглядом обречённой без права выбора.
Я почувствовал, что узнал эти отпечатки.
— Линга!.. — тихо выдохнул я. И подумал, что после незамедлительной казни молодая охотница тут же была прощена и ей стало позволено поклонятся, как всякой из тех, кого унесло Дыхание Свежего Ветра.
Так было принято называть на планете Сирена смерть.
Лонга тихо смеялась. Она не смела заплакать, чтобы затем мне не пришлось смеяться над оттисками её ступней и ладошек…
— Может быть не надо больше о грустном? — почему-то поторопил я всё ещё неутешно смеющуюся Лонгу Тхи. — Не сходить ли нам с тобой в местечковый бестиарий? — Глаза юной библиотечной охотницы выплыли на меня удивлённо флуарисцирующими шарами... Шары грозили превратиться в таки бьющиеся чайные блюдца, а это уже было мне ни к чему.
— Ладно, пошутил я, веди меня, детка, в близлежащий парковый флоритарий. Хочу глубже разобраться в вашей феминократической психологии.
— Перестань, милый, выдумывать. Никакой такой названной тобой психологии у нас на планете нет и быть не могло бы. Все мы — сёстры, рождённые из морской пены и бесконечных песен Сирен. Сирены поют на Дальних островах. Там никогда никто не бывал. А флоритарии... Туда ты, как инопланетянин, получишь доступ только после полуночи. Ведь ты пробыл на планете всего ничего и уже успел превратить трёх охотниц в Дыхание Свежего Ветра.
Мы умеем читать мысли инопланетян. Мне очень грустно, что ты вообразил себе, что нас натаскивают на изощренную близость со всяким, кто посетил нашу планету. Очень скоро ты узнаешь, что это не так... — И тут охотница внезапно посмотрела мне прямо в глаза.
* * *
То, что я в них увидел, заставило похолодеть в жилах кровь. На меня смотрела возбуждённая самка саитинского крупнокопытного льва.
Сам самец — космопилот-саитянин вышел из-за кустов сон-резеды, где только что обильно и витаминно насыщенно отужинал ароматическими соцветьями. Я был унижен и посрамлен, однако полусонный самец не отреагировал на призывный взгляд возбужденной самки, в которую у меня на глазах мгновенно превратилась сексопильно-гуманоидная охотница Тхи, которую я знал и воспринимал как обаятельную девушку Лонгу...
— Дурашка, ты испугался? А ведь так мы только приветствуем одиноких инопланетян... Этот самец — один из тех, кого высосал дальний космос... Теперь ему ничем не поможешь... Он сам для себя выбрал участь Уставшего гостя... И он сам принял решения передать одной их охотниц все права на свою бессмертную душу...
— Выходит, что ко всем своим прелестям вы ещё и плакальщицы, и весталки, и оборотни. Слава Богу, что в кустах не пасся рояль тигровой масти с хвостом динозавра. Я могу представить, в кого бы только превратилась бы ты, беби-сестрёнка. Уж точно, после этого я бы бросался и кошмарно метался во сне, и шизуха бы ехала бы на меня, ехала. И косила... Деньков эдак двести... Но спасибо за то, что предупредила... А то только был, вознамерился в страсти самозабвенной, а ты бы возьми и воплотись в одиноко заблудшего слонопотама... Чем не славный финдец!
— Перестань, ты ещё не принял обряд посвящения. Посвященный, ты бы безраздельно принадлежал бы только мне, а я только тебе... Нас бы освятили своим пением матери-Сирены и я бы уже не с кем более не обязана была ни здороваться, ни прощаться...
— Вот здорово! Хотя, постой, у нас на Земле чего когда-то только не случалось... Был и у нас когда-то древний бродяга-грек, бросивший свою Пенелопу.
— Прекрати... И припомни, откуда ведёт нас эта дорога. — Я немедленно вспомнил отпечатки хрупких ступней и ладошек, хотя будь бы я залётным динозавром, мне бы показали бы несколько иной конфигурации копытца древних мудрых рептилий…
Нет, уж тут было над чем задуматься. Да и пчелиный воск, которым пользовался некогда аргонавт Одиссей-Улисс мало бы на этой планете помог. К тому же земные Сирены почитали хотя бы богов-олимпийцев, тогда как эти регулярно пложали див и привораживали мужиков и самцов. Так что и на сей раз осмотрительно ничего уточнять я не стал...
Мы ещё пару часиков побродили по парку Онемевших Охотниц, и я уже с любопытством знатока наблюдал, как моя обворожительная крошка превращалась то в игривую пони, то в призывную приматку, что-то дико орущую залетному бабуину, которому и без неё было неплохо.
Полдесятка молодых охотниц-самок ублажали его с должным весельем, которое и надлежало выказывать на аллеях памяти тех, кого именно этот бабуин по своей неосторожности либо неосмотрительности уже успел превратить в Дыхание Свежего Ветра…
Теперь я точно знал, что все пришельцы были гнуснейшими варварами в одном из лучших миров во всей внешней вселенной, и каждый из них должен был понести заслуженное наказание.
Одним из обреченных на такое наказание был отныне и я, обнимающий в эти минуты сексуально расторможенную жирафу. Честное слово, со шкафа можно было бы падать, будь он где-нибудь рядом, но о горе! — именно сейчас мимо меня пробегал Утренний Кролик с планеты Алиса. Я потерял точку опоры и грохнулся на крольчиху. Тут же под мной призывно и страстно застонало существо не способное на половую близость. Ибо именно сейчас Лонга Тхи оказалась совершенно... Бесполой!
Радовало только то, что над безволосым лобком этого бесполого аборигена отчетливо проступил нежными красками юных благоухающих лепестков отличительно человеческий цветок орхидеи. Он вызревал из моего желания и наполнял окрестности дивным благоуханием цветоносной ауры. Бесполая Лонга Тхи возвела руки горе.
В эти мгновения ей, прежде бесполой, её удивительнейшая мать-планета под пенье Сирен и страстный порыв инопланетянина, наконец, даровала... Девственность...
Что-то подобное в это время происходило в кустах с пятью полуобморочными охотницами, облепившими залетного бабуина. Правда, им было с ним себя вести куда опаснее и сложнее. Ведь неутоленной страстью своей мужик-бабуин мог превратить в дыхание свежего ветра не одну щуплую охотницу-бабуиниху.
Но этого не случилось, ибо из-за кустов в очередной раз вышкребся уже знакомый старый космопилот — самец саитинского крупнокопытного льва. Бабуин струхнул, издал рёв и из его восставшего члена внезапно вырвалось обильное семяизвержение, заставившее бежать охотниц-бабуиних, обретших девственность врассыпную, потому, что в следующее мгновение бедняга бабуин, мужик с должным, казалось бы, космопилотским образованием стал покрываться уже знакомой мне пемзой, которая сковала его ноги в дополнение к тому звериному страху, который он испытал, обнаружив прямо перед собой саитянского крупнокопытного льва.
Сам лев, должно быть, страдал то ли однополой ориентацией, то ли излишней тупостью и неосторожностью, но в ту минуту, когда он приблизился к каменеющему бабуину среди пятерых охотниц разгорелась жестокая кровавая схватка…
Я и сам сразу не обратил даже внимание, что все ветки деревьев имели ярко выраженное фаллическое образование. Не обратил внимание потому, что парк был ухожен и посторонних сучьев на земле не лежало.
А здесь самое ближайшее к охотницам дерево словно бы сбросило с себя наземь ровно два среднеразмерных по толщине, но будто дымящихся длинных телеснообразных фаллоса и за ними бросились все, включая и Тхи, которая поддалась инстинкту и не сразу отступила ко мне пристыженная и чуточка даже умиротворенная.
Все прочие устроили жестокую оргию за обладание столь очевидными перстами своих собственных судеб. Пока четверо из пятерых рвали друг дружке волосы и наносили отменные тумаки, пятая ухватила ближайшую палицу и с нескрываемой страстью вогнала ее в себя.
Теперь на ее лице попеременно читались гамма похоти и блаженства, перемежаемая гримасами нечеловеческой боли.
Дерущиеся замерли.
Подобное наблюдение остановило их и они, бросив тузить друг друга, расселись в кружок вокруг самобичующей себя самки, пока у той не вырвался из горла гортанный крик, а из влагалища не хлынула бурно густая кровь.
В это время дерево склонило под себя крону и медленно подобрало уже никому не нужную да к тому же уже и не дымившуюся более древесную плоть.
В стороне от происходящего, недалеко от кустов, из которых так некстати выглянул старый саитянский самец замирали в каменном изваянии оба космопилота — крупнокопытный лев и бабуин. Девственные бабуинихи испачкали свои тела кровью ритуальной жертвы, которая, казалось, теперь потеряла сознание и стала всем нисколько не интересна…
На глазах у меня развивалась мистерия. Я увидел, как перепачканными в ритуальной крови руками милашки-бабуинихи орошают-раскрашивают лица каменеющих космопилотов, и как те, превращаясь в камни, начинают страшно и мрачно петь.
Это пение с непривычки показалось бы рёвом, но в это время к собравшимся подошла недавняя жертвенная девственница, и теперь каждый мог увидеть над ее вымытым в чистом ручье, протекавшем по всему парку, лобок с отличительным цветком орхидеи, которая пылала саитянским соцветием, в то время как недавняя бабуиниха вновь становилась роскошной вальяжной женщиной, о красоте которой на Земле бы во все времена слагали бы только легенды.
Как знать, возможно, и сложат...
Потому, что отныне — вот она завеса над тайной — на ней был костюм космопилота, имеющего право покинуть Сирену не позднее, чем через год, но теперь уже навсегда.
Об этой своей радости она и стала подпевать в унисон Поющим Камням…
Однако вскоре, Камень, в который превратился саитянский космопилот, затих. И уже навсегда...
Четыре охотницы так и остались охранять Поющий Камень окаменевшего бабуина. Тогда как ставшая космопилотом красотка сбросила с себя краги и костюм космопилота и отправилась в покровительстве к нам совершенно обнаженной услаждать себя всеми радостями феминократической жизни.
Приятно вспомнить, что первой её радостью в тот вечер под восторженный плач Лонга Тхи оказался я.
Но это была не ревность, а радость о том, что обретшая себя сестра позволила приобщиться нам к её великому празднеству. Я отдавался проказнице, пил её планетарные соки, оба мы, как только могли пытались раздразнить Лонга Тхи, но она теперь только плакала, как должен был бы скорбеть нынче и я, потерявший на этой планете и голову, и Деуру, и дружка-проповедника, но получивший взамен горсточку специфических, но столь необходимых для выживания в этом мире Знаний.
Потому, что я знал — метущаяся подо мной красотка, не превратит меня в Воющий от тоски Камень, что отныне мне надлежит спать только с обретшими право быть звёздными Сиренами, а не с охотницами, превращающими инопланетные души в седые Поющие Камни, одним из которых стал наверняка космопилот-проповедник Рэй, ибо он видел перед собой ложную цель и потому превратился в средство, но космический архистратиг Харон никогда и ни за что этого не поймёт…
С Лонго Тхи было сложнее и проще.
Она была просто обязана жертвовать собой до поры, но именно в том и состояла главнейшая опасность, исходившая от глубоко мне преданного конвоира-оруженосца, вполне способного стать победившей меня женщиной, но никогда не потерпевшим из-за меня поражение другом.
Пока же таким другом сумела стать для меня Сон Ли, которая столь же просто отныне могла и спать, и приятельствовать и с тигробизоном, но об этом я старался не думать.
Ведь, в конце концов, в том проявился бы атавизм, опекаемой планетой охотницы.
А в охотку чего только не происходит, и у нас, мужиков... Ведь это же, кажется, не на Сирене придумано:
— Где здесь гаитянка? Я сейчас же пожму ей лапу! А тигрицу я того уже, поимел...
март-май 19997 г