«Объявлена регистрация на рейс такой-то».
Черт, уже полдень. Часы, как обычно, неумолимы к твоим опозданиям: они ритмично и жестко отсчитывают секунды. Уже полдень, а ты до сих пор торчишь в пробке на Ленинградке, в салоне надрывается радио, рядом орет телефон – пошел на три буквы, ты отключаешь его, не глядя, кто звонит, швыряешь несчастный аппарат в сумку. Хотя телефон не виноват, что ты маешься в пробке, а должна быть в Шереметьево.
Успеть, только бы успеть…
Ты бросишь машину где-то на дальних подступах к аэропорту; позже ты будешь искать ее долго-долго, проваливаться в снег в изящных сапожках, решишь, что ее угнали – а потом увидишь ее на другой стороне шоссе, утонувшей в сугробах… Но все это будет позже, а пока ты побежишь к аэровокзалу, шепча про себя единственно известную тебе молитву и одновременно поминая всех и вся нецензурными фразами.
За зданием взлетно-посадочная полоса, блестят хвосты самолетов, один из которых уже готов навсегда увезти твоего любимого из твоего города, из простуженной слякотной зимы в вечное лето. Короче, в земной рай, черт бы его побрал… Только бы успеть, успеть, кажется, каблук издал «хрясь», но ты побежишь и на сломанных каблуках, сметая на своем пути тележки для багажа и насмерть перепуганных дамочек с пудовыми чемоданами.
-Подожди!
Неужели это твой голос? Больше похоже на раненую волчицу – громко и надрывно.
Мизансцена изменилась. Стойка регистрации каких-то там airways, милые барышни за ней, перед стойкой твой любимый и его голубоглазая стерва. Ты ее видишь впервые, но лицо знакомо, будто с модной обложки; приятно осознавать, что ты и твои подружки не ошиблись в своем злословии за перекуром, он выбрал себе в жены самую типичную блондинистую безмозглую ****ь. Лицо – миленькое до одури – удивленно и свысока глядит на тебя. Плевать на эту мордашку. Плевать на все. Главное, ты успела.
-Маша? – любимый тоже удивлен, точнее, растерян; он не понимает, что происходит.
Ты подходишь к нему ближе, краем глаза не без удовольствия наблюдая, как напрягается милашка-жена, готовая выцарапать тебе все, что можно и нельзя. Ты подходишь близко, насколько возможно, ты цепляешься за детали, за яркие билеты в его руках, за приятный терпкий аромат, исходящий от него, за вены, пульсирующие над воротничком рубашки. Ты отвлекаешься на глупости, будто забыв, что вы сегодня видитесь в последний раз, забыв, что ты что-то хотела ему сказать. Что?
-Маша?
Ах, да, ты хотела кинуться ему на шею, заплакать, уткнуться ему в плечо, и попросить, чтобы он не уезжал. Чтобы он вернулся.
Но если повиснуть на нем, помнется рубашка, ярко-белая, как снег в начале зимы, и если плакать, тоже останутся пятна, и вообще, зачем все это – ты не понимаешь. Ты чувствуешь, что натворила какую-то чушь, разворачиваешься и уходишь к выходу; за твоей спиной маячат три недоуменных женских лицах – сотрудница авиакомпании и сука-жена, и его лицо, выражение которого ты даже боишься себе представить. Ты идешь, ковыляя, прихрамывая на левую ногу; каблук приказал долго жить. Ты, наверное, похожа на раненого зверька, но тебе все равно, ты уходишь, торопишься к наспех брошенной машине.
-Маша! Маша! Маша!