Я откинула голову на спинку кожаного сиденья и прищурилась. Солнце справа грело мне щеку, Энди слева положил ладонь мне на бедро. Его рука была погорячее, чем солнце, и тонкая ткань летней юбки меня не спасала. Я покосилась на Энди. Он делал вид, что ничего не происходит, и смотрел на дорогу через плечо водителя. По обе стороны от нас тянулись луга, такие тепло-зеленые, свежие; а впереди, в дымке, можно было, если не различить, то хотя бы вообразить Океан.
Машина качнулась, рука Энди скользнула к колену, и по бедру обратно, чуть выше, чем лежала сначала. Под пальцами оказались складочки ткани, Энди легко погладил их и разгладил. Длинная юбка была с запахом, в полтора оборота, просто завязывалась на талии. Я подвинулась ближе. Длинные пальцы Энди оказались между тканью и тканью, там, где бедра были прижаты друг к другу. Если бы я раздвинула ноги, возможно, полы юбки упали бы по сторонам. Конечно, я не стеснялась водителя: обученный, он делал вид, что безразличен к нашей возне. Но до гостиницы оставалось минут пятнадцать, и мне не хотелось чересчур заводиться. А вот Энди, Энди любил доходить до края.
Он повернулся ко мне, взялся поудобнее - обеими руками. Каждый раз, когда он перекладывал руки, дыхание у меня замирало, - а он посмотрел в глаза, туманно и иронично, потом перевел взгляд на губы, на шею, на четко обрисованную тесной темно-красной майкой грудь… Я немного прогнулась, чтобы рельеф выглядел лучше; Энди сглотнул. Я чувствовала, как ему хочется коснуться заострившегося соска.
- Мы не будем выходить из номера, - предупреждающе сказал он.
- А как же купаться? – я улыбнулась, воображая вкус его губ на своих. Он чувствовал то же самое.
- Купаться… - выдохнул он. – В уединенном месте.
- Вообще-то я хочу осмотреть окрестности.
- Мы так далеко не уйдем… - медленно он наклонялся надо мной, подсовывая руки мне под спину и даже пониже спины, сжимая упругое, мягкое… Я прикрыла глаза, ощущая, как он растет, прижимаясь к бедру. Я фыркнула, вспомнив привычку Энди дарить мне двадцатисантиметровые шоколадки.
- Ты почему смеешься? – прошептал он.
Я не успела ответить. Автомобиль повернул, по сторонам была уже не трава, а белые домики. Гостиница с видом на Океан ждала нас на окраине поселка.
Я крепко обняла Энди, одновременно выворачиваясь из его ласковых лап, прижалась щекой к щеке, а затем отстранилась и приняла сосредоточенно-спокойный вид, повернувшись к окну. Поселок выглядел романтическим и запущенным. Кое-где совсем близко к дороге росли конопля и полынь; рядом с домиками покачивалось на веревках белье; мелькали деревянные некрашеные вывески. Лавка. Аптека. Хлеб. Потянуть на себя тяжелую дверь и погрузиться в прохладу и запахи. Солнечные квадраты на полу и прилавках. Сонный пожилой продавец. Домики кончились, за очередным поворотом, похожая на маленький корабль, стояла трехэтажная гостиница с балконами-палубами и телевизионной антенной как мачтой.
Автомобиль остановился у круглой клумбы. Пока Энди расплачивался, я успела выйти, потянуться и осмотреться. С другой стороны берег круто уходил вниз, виднелись перила полуразрушенной лесенки, а наверху синело огромное ясное небо. Я слышала ленивый, но властный шум, и, с осознанием, что это, у меня захватило дух. Я так давно не бывала у Океана, что почти перестала верить в него. Будь происходящее сном, я бы сейчас сомнамбулически спустилась туда, увидела, вошла в волны, не заботясь об одежде и обуви, и, может быть, не вернулась. Я протяжно вздохнула, с дрожью на выдохе, обнаженные плечи покрылись пупырышками. Нервы, нервы. Автомобиль зарычал, отъезжая; Энди поставил сумки на теплые плиты и обнял меня. Это чувствуется, когда я хочу, чтобы меня обняли. Когда я хочу. Мы одновременно вздрогнули и рассмеялись. Я покосилась на клумбу: маленькие и аккуратные кудрявые цветочки хорошо спружинили бы под тяжестью… Внутри меня, кажется, начиналась буря. Я оторвалась от Энди, которому следовало донести вещи, и, чтоб хоть немного разрядиться, сняла одну за другой босоножки, подхватила обе правой рукой за мягкие ремешки, и, раскачивая, пошла к гостинице. Энди, кажется, это обрадовало: ему нравилось, когда я чего-нибудь вытворяла. Да и меня устраивали подобные выходки, которые идут любой привлекательной женщине и отвлекают от желания разрушать, живущем в женщине, внутренне сильной.
Я – стихиЯ. Провокативно шумел Океан. Может, нам заняться друг другом?
Я смогла увидеть его с балкона на втором этаже. Обхватывая пальцами, поглаживая круглую гладкую перекладину, я чувствовала себя в безопасности. Особенно когда Энди подошел и положил ладонь пониже спины. Настолько точно, что я даже начала чуть покачиваться, усиливая телесное ощущение, а на самом деле, в такт ленивым волнам. Неширокая полоса пляжа была совершенно пуста, только кое-где росли потрепанные кусты. Песок, и – никого.
- А в гостинице, кроме нас, никто не живет?
Энди усмехнулся:
- Я видел несколько человек в баре. Мужчины среднего возраста… вроде меня. Задумчивые и одинокие.
- Ты со мной, - возразила я. Но оба мы знали, что вместе мы только здесь.
- Сейчас ты со мной, - произнесла я более твердо и убедительно. Он властно надавил, поворачивая меня к себе. Я развернулась так, чтоб оказаться между перилами и Энди. Круглая перекладина теперь была у меня чуть повыше талии.
- Ты меня не уронишь?..
- Нет… - и он прижал меня крепко-крепко, вдавливая наши тела друг в друга.
Энди, высокий, стройный как юноша, но с мужской, зрелой жесткостью, с глазами внимательными и серьезными, четко очерченным ртом, хищным телом, длинноногий и длиннорукий, с наглыми пальцами, дерзкий, циничный и нежный, восторженный, когда как.
Я, Марта, меньше, нежнее, мягче, и одновременно – злее, прибрежная своенравная кошка, которая причиняет боль больше всего, когда ластится, которая много и долго одна, но вселяется в каждого, кто ей встретится, и царапает, и лижет, и жмется гибким боком снаружи и изнутри.
Он, настойчивый, неостановимый, юбка – на пол, рука – под майку, за нею губы, мои руки взлетают, чтобы было удобнее снять, я хочу тебя, яхочутебя, я с тобой, я тебя почти люблю, возьми меня сейчас, сколько же на тебе одежды, прохладная и короткая пауза ожидания, мелькает темная полоса Океана: он смотрит.
Да.
Я не стесняюсь кричать, но сдерживаюсь, чтоб мои когти не оставляли на твоей коже следов.
Я сейчас.
Потом – реальность становится ярче и резче, простые предметы впечатываются в сознание цветом: белое – простыня, красное – шторы и темный ковер, почти черное и огромное – шкаф. За окном – легкая синева, пустота: ведь надо встать, чтобы что-то увидеть, а вставать нам – не хочется.
Слышно, как Океан протяжно лижет песчаное побережье. Как рука Энди, неспособная остановиться, движется у меня по спине.
Я – не берег, я поворачиваюсь, чтобы Энди снова завелся, я сама иду навстречу ему.
Позже мы спускаемся, чтобы поужинать. На мне – красное платье, красные отблески – в волосах, во всем теле – легкость и освобожденность. Есть хочу по-звериному. Мясо. Смешно. Кисло-сладкое яблочное желе. Хочу много пить, но от вина как-то сухо, я задумчиво касаюсь его языком, чуть наклоняя бокал. Энди заворожен моими движениями, Энди постарался сесть не напротив, а рядом. Неподалеку другие люди за столиками, неживые как мебель. У них другая реальность. Жесткость деревянной скамьи. Я бы хотела к Энди на колени, но мне вдруг становится страшно. В сумерках он меняется, хотя я не могу понять, как и куда.
- Мы будем целоваться? – его лицо опускается к моему.
- Ни за что! – я смеюсь, потому что Энди не остановится все равно. Чем дальше, тем он становится больше. В нем собирается сила. Сила сумерек, сила ветра, сила огня.
К ночи, действительно, поднимается ветер, а у поселка разводят небольшие костры, поэтому сильно тянет полынью и дымом. Там сейчас – свет и смех, но я тяну Энди в другую сторону, в темноту. Тяну к шаткой лестнице. Ветер дует как дышит. Ветер сделал свое дело, и теперь небо затянуто тонкими облаками. Немного светится. Вода отвечает тем же. Краски спрятались, сумрачно, тепло, хорошо - точно под одеялом, но с распахнутым в ночь окном.
Почему никто, кроме нас, не пошел к Океану?
Спускаюсь на ощупь впереди Энди, но не бегу. Хочется в полной мере ощутить каждый шаг. Как пошатывается ступенька. Как поддается песок. Как мужчина за моей спиной мысленно ласково ловит меня. Еще и еще. Расстегиваю пуговицы на платье, снизу вверх, сначала на груди: раз, два. Останавливаюсь и разворачиваюсь сильным движением, точно в танце. Преследователь останавливается тоже. Лица не видно, только темный силуэт. А если это уже не Энди? Меня пробирает дрожь, и тут же разбирает смех. Сдерживаюсь. Он смотрит. Я продолжаю расстегивать пуговицы, потом театрально сбрасываю платье. Он понимает, что я разделась, но в темноте не может меня разглядеть, а ему бы хотелось, очень хотелось. Под платьем ничего нет, Энди об этом пока не знает. Кажется, что усилился накат волн. Я стряхиваю туфли, мне плевать, что потом в темноте их трудно будет найти. Я ведь не знаю, что будет потом.
Заснуть на волнах, не вернуться, и пусть Океан качает-ласкает меня.
Я медленно вхожу в воду. Медленно, чтобы Энди успел.
Он нагоняет меня, когда вода мне доходит до бедер. Какое-то время идет очень близко, а я перестаю идти в глубину, и веду его за собою вдоль берега. Какой влажный воздух. Мне жарко внутри.
- Пойдем, - приказывает Энди и тянет туда, где глубже. Он намного выше меня, и мне пора плыть, когда он еще уверенно стоит на ногах.
- Подожди… - не отпуская его руку, я какое-то время подстраиваюсь под движение волны, и в один момент, на откате, позволяю ей отдать меня в объятия Энди. Он держит меня. Он входит в меня. Океан как будто становится осторожнее, чтобы нам не мешать.
Я запрокидываю голову и смотрю на свет темного неба: даже когда – иногда – я закрываю глаза, этот свет остается передо мной. Внутренний свет разгорается ярче и ярче, волны настойчивее и настойчивее, точно стараются расшатать мое тело так, что оно потеряет плотность и растечется горячей, жгучей водой.
Мне кажется, я в эту ночь не спала. Я видела, как уже по-утреннему очищается небо, от ночи и от облаков, но я так и не поняла, как мы оказались на берегу, на неожиданном одеяле. Я не успела придумать ответ, как Энди уже надо мной наклонялся с вопросительно-нежным взглядом, подсовывал руку под спину, наваливался, накатывался как большая волна, а я не могла и не хотела сопротивляться. Я даже улыбалась ему, и солнцу, которое доставало меня сквозь ресницы, которое разливалось по мне там, где не было Энди. Медленно, мы одно. Индийские боги так двигались тысячу лет. Потом я открыла глаза, повернула голову вправо, еще не совсем осознавая, где я и что. Мы успокаивались постепенно, как опадает пена, но тут я вдруг застыла, а Энди это почувствовал, и приподнялся на руках.
Неподалеку, шагах в десяти, стоял мальчик.
«Очень красивый мальчик», - подумала я, и, не соображая, что делаю, широко, с удовольствием улыбнулась. Энди усмехнулся тоже. Мальчик не двинулся. У него был ошарашенный, и одновременно отчаянный вид. Почти юноша, лет пятнадцать-шестнадцать. Его приковали к месту внутренние противоречия, и, похоже, сильное возбуждение, которое готовилось разорвать синие тесные плавки. Золотокожий, большеглазый, черноволосый серьезный высокий мальчик. Ухоженный, как из хорошей семьи: такие встречаются то ли в лицеях, то ли на теннисных кортах.
- Ого, - негромко сказала я, переворачиваясь на живот, поскольку Энди с меня соскользнул. Энди решил ничего не предпринимать, и посмотреть, что будет дальше. Мальчик окончательно смутится и убежит? Мальчик сохранит достоинство, развернется и спокойно, но с напряженной от наших взглядов спиной, просто уйдет?
Колени его подогнулись, взор затуманился, он сел на песок.
Мне было без разницы, что я сейчас натворю. Я покосилась на Энди: он то восхищенно смотрел на меня, то хищно – на мальчика.
Тогда я повернулась на бок, демонстрируя грудь и крутые изгибы, и сказала тому так, что он не мог отказаться:
- Иди сюда!
Энди задержал дыхание и я, кажется, тоже. Мальчик подошел. Я мысленно говорила ему, что делать, и он подчинялся. Он лег рядом, лицом ко мне, и прятал глаза, но это было уже неважно, я ведь не хотела превосходства, я хотела совсем другого. Он робко положил руку мне на бедро, а я подвинулась к нему так, что рука проскользнула дальше, а мальчик твердо уткнулся мне вниз живота. Энди был с другой стороны, а я была между ними, как между утром и вечером, между водой и небом, между светом и тьмой.
В какой-то момент я даже подумала, что, может, уйду вместе с мальчиком, но я ведь уже не знала, где он, а где – Энди, где чьи ладони на мне, и чей дерзкий рот заставляет раскрыться мой, кто причиняет мне боль, кто делает меня сумасшедшей, кто сейчас входит в меня, кто меня злит, кто меня бесит, кто меня любит, кто меня взводит, как огнестрельное, смертельное оружие, и кого-то это убьет, а кого-то спасет, не хочу различать, не могу этого видеть, а может быть, это все – я сама.
Потом, довольная и умиротворенная, лежу на песке как звезда, открывшись навстречу солнцу, и мне надолго все равно, что может со мной случиться в ближайшей жизни.
Потом возвращаемся. Я и Энди. Встаем. Обнявшись, смотрим на мальчика. Он лежит с закрытыми глазами, вытянулся как солдатик. Он неподвижен, но, я чувствую, внутренне его еще трясет. В душе трясет.
- Думаешь, выдержит? – с видом умного доктора интересуется Энди.
Пожимаю плечами:
- Куда он денется. От этого не умирают.
Конечно, мне немного совестно, но, собственно, почему? Наклоняюсь, на всякий случай прикладываю ладонь к его шее. Бьется, еще бы. Любуюсь. Энди набрасывает ему на бедра край одеяла. Я посмеиваюсь. Мальчик ждет, чтобы мы ушли. Он молодец, этот мальчик. Он не хочет знать, как нас зовут, кто мы такие. Не хочет знать, люди ли мы. Лучше б не люди, правда?
Смешно и немного грустно. Мы привыкли посмеиваться над тем, что грустно.
В гостиничном ресторане никого, кроме нас, нет. Завтракаем, как обычно, бок о бок: Энди, по-прежнему, хочет не только смотреть на меня, но и ощущать телом. У нас не бывает чересчур много времени, чтобы быть вместе. Мы редко встречаемся. Мы живем совершенно разными жизнями, и с самого начала не стали строить далеко идущих общих планов. Если мы сегодня расстанемся навсегда, это будет, конечно, печально, но не катастрофично.
Энди скоро надо будет вернуться; да и я предпочла бы неделю-другую побыть в одиночестве.
Пока нет машины, мы отправляемся посмотреть на поселок. Земляная дорога уходит вверх, мы поднимаемся по ней широким шагом, разглядываем домики, думаем, хорошо бы в таком пожить, но молчим.
Две темных старухи на лавке удивленно оглядываются на нас. Я смотрю на Энди.
- Они всегда так.
- А если с нами что-то не так? – меня начинает заносить. – Вдруг у нас нимбы над головами? Или, наоборот, козьи морды?
Я даже прикасаюсь к своему лицу, посвежевшему от влажного воздуха. Энди смеется. Тихо и хорошо.
- Зайдем? – я киваю на вывеску «Лавка».
Как и ожидалось, внутри заметно прохладнее. Лавка оказывается сувенирной. Заурядный набор: игрушки, открытки, скучные украшения из полудрагоценных камней. Пивные кружки, пейзажики с янтарем. Чеканки.
В полумраке трудно разобрать изображение, но я делаю это из упрямства. И вижу. Ощущение такое, точно вспоминаешь сон, и по мере того, как сюжет восстанавливается, приходишь в тихий шок.
На одной – побережье, волны и небо, а посредине – стройная юношеская фигурка. Мальчик. Спиной.
А на другой, на фоне того же пейзажа – лицо. Очень узнаваемое лицо: серьезный рот, большие отчаянные глаза, спутанные густые волосы.
- Энди… - говорю я.
За прилавком ко мне подвигается продавец. Это мужчина, пожилой и отяжелевший, усталый, с усами.
- Вас что-то заинтересовало?
Я – смелая, смелость у меня это принцип, хотя сжимается сердце.
- Скажите, эти чеканки – они откуда?
- Работа местных мастеров, - с гордостью отвечает он. – Обычно в виде юноши они изображают Океан. Такая у нас традиция. Будете брать?
- Спасибо, нет, - отвечаю я.
- До свидания, - отстраивается Энди от продавца окончательно, и выводит меня на улицу.
А через полчаса мы уже далеко.