Глава II
Действие плывущего волосатого поплавка в рамках осеннего
коллажа
В общежитии с переменным успехом проходили ежедневные битвы, а в двух трамвайных остановках от этих непрекращающихся побоищ стоял серый дом, в котором жили Посошко и Сабуров. Они весело проводили время за карточным столом, уставленным пивом, и редко бывали в общежитии. Лишь иногда они появлялись на этаже 4.5, чтобы в очередной раз пройтись по длинным коридорам, а заодно проверить сохранность своих металлических коек, стоящих вдоль стен в 55-й комнате. Посошко доверил свой дубликат ключа Беклемишеву. Тот его размножил, и теперь все жильцы могли временно пользоваться доверенной им комнатой по своему усмотрению.
Сабуров был первым бродягой в городе Ч., который растянулся во все стороны, насколько хватало глаз. Ростислав спал где угодно, не боясь мух, докучающих людям в теплое время года, устраивался на лавках, в переходах метро, в трамвайном депо или в парке, дарящем незабываемые ароматы пылающей осени, которая еще не прошла, а задержалась на полпути, радуя людей стрелами своих будней.
Над городом Ч. начал накрапывать мелкий дождик, еще слишком пахнущий летом. Легкий и подвижный, как крутящееся в воздухе перо, Сабуров набросил на себя знакомые следы одежд, не успевших высохнуть со вчерашнего дня, и, не имея никаких планов, отправился навстречу стихии. Пока он выходил из подъезда и раскрывал свой черный зонт, дождь усилился и стал мощно колотить по асфальту, меняющему пыль на слякоть в зависимости от сезона. Прыткий и способный на всё, в том числе на распилку деревьев в местном сквере, он оставил туфли дома и пошел гулять босиком, удерживая в правой руке зонт с блестящими зубьями спиц, а в левой – пакет, который при таком ветре стал тормозным парашютом. Романтическая прогулка не совсем получалась. Капли дождя хлестали по его голым коленкам, окропляя легкие шорты цвета хаки. Теплые пятки Сабурова открывались любой беде и ступали в любые лужи. Они могли наткнуться на канализационный колодец или битое стекло, но от этого становилось еще интересней. В отличие от бегущих фантомов, спасающих от грязи свои дорогие штанины и платья, Сабуров чувствовал себя вольготно. Когда зонт начал прогибаться под тяжестью ливня, Ростислав решил укрыться под временную крышу. Он зашел в магазин, купил полкило сыра, желтую землю в интерьере зеркал, и бросил кусок в пакет, чтобы последний не раздувался от попутного ветра. Продавщицы, знавшие о дожде, очевидно, понаслышке, мило улыбнулись его голым икрам, и он снова вышел, но уже в настоящий ливень, который случается разве что в Таиланде. Сабуров знал, что дождь предназначен для того, чтобы умывать грязные людские толпы чудесными порывами своих небесных рек. Дорогу завалило сломанное дерево с мокрой кошкой, мяукающей где-то в ветвях, и асфальт исчез из виду, оставшись под вездесущими водами. Текло всё, в том числе сухие ветви. В страхе перед стихией люди бежали, не обращая внимания на обувь, потому что та была недоступна привычному зрению, плавая в темных быстротечных пучинах. Беглецы стремились скрыться подальше от грозного неба, порой падали на бегу, и страх их сменялся на ужас при виде разбушевавшихся волн, бьющих свои гривы о возвышения бордюров.
Сабуров пришел на уличный базар, место, предназначенное для скучающих шарлатанов, пришел сюда, чтобы купить свежей рыбы. Среди развороченных водой торговых мест плавали упавшие цветные зонты, бананы и крупная картошка, которую тут же ловили быстрые женские руки. Как он и ожидал, цены на рыбу резко упали, потому что та ожила во время дождя и буйно плескалась в тазах, угрожая уплыть на волю. Сабуров не растерялся и взял за жабры самую крупную плотву с перьями цвета красной гвоздики, а взамен отдал торговке сыр вместе с пакетом. Та согласилась на эту сделку из-за того, что деньги могли промокнуть, рыба – уплыть, а сыр (она надеялась) уж точно не вырвется из рук.
Бравируя покупкой, Сабуров повернул обратно. Он двинулся неторопливо, скрывая голову под бешеными прыжками зонта. Кое-где асфальт проваливался под его ногами, и смелые буруны доходили до коленных чашечек, одновременно пряча в волнах хвост волочащейся сбоку рыбы, которую Сабуров продолжал удерживать, вонзив цепкие пальцы в колодцы жабр. Машины встали, словно гробы, посреди улицы. В карбюраторах вместо бензина журчала городская вода, а дворники яростно и бесполезно мыли стекла, синхронно проявляя мрачные лица водителей. Сабуров решил немного проехать и запрыгнул в троллейбус, который до сих пор почему-то двигался. В салоне работал контролер. Он проверял мокрые талоны у стоящих по щиколотку в воде пассажиров. Проехав одну остановку, от тополя до тополя, троллейбус остановился, на этот раз, очевидно, надолго.
Оказалось, ливень развеселил людей, когда они поняли, что спасать нечего. К этому времени всё в их руках было мокрым и тяжелым. Супружеские пары плескались в бегущей воде, а одинокие прохожие спрашивали у Сабурова, откуда рыба. Отвечая, Ростислав не мог быть серьезным и хитрил, чтобы развеселить людей. Он специально нагнулся, собираясь наглядно показать, как он выловил плотву из грязного потока, но та неожиданно выскользнула из его рук и действительно поплыла, задыхаясь в белых пузырях. На это сразу же отреагировала дама в розовом платье, которая, позабыв о своей драгоценной сумочке, бросилась ловить уплывающую плотву. Она успела только тронуть ее за хвост, а потом, не устояв, растянулась в стремнине. Теперь нужно было выручать из неловкого положения смелую дамочку. У нее из-за дождя и так вся одежда просвечивалась, а после такого прыжка мокрое платье совсем вывернулось наизнанку. Наконец она встала и, отплевываясь от горьких волн, отлепила от груди подол, потом принялась искать свою сумочку, которая к этому времени смешалась с плывущими камнями и уплыла вниз по течению.
Вместо того, чтобы ловить свою потерянную рыбу, Сабуров разделся до трусов и начал исследовать близлежащие улицы в поисках глубоких мест, но ливень, к его величайшему огорчению, прекратил играть свое соло, став для него радостью на час. Вдаль уплывали обертки жвачек. Мокрые ветви стряхивали последние капли на зыбящиеся на поверхности носы, а Сабуров всё брел и брел среди струй убывающей воды, чтобы крючками пальцев поймать свои утекающие надежды. Машины, долгое время стоявшие в пробках, медленно начали свое движение вперед, разрыхляя резиной податливую воду. Один из таксистов увидел маяк желтых трусов Сабурова и высунулся из окна.
– Эй, придурок! Лучше оденься! Это же не городской пляж! –закричал он разъяренно в его сторону.
Сабурову почему-то стало скучно. Он совсем стянул с себя трусы и стоял так до тех пор, пока водитель не скрылся из виду. Никто больше не кричал на него. Все ехали по делам, спеша поскорее достигнуть своих мелких жизненных целей. Они хотели во что бы то ни стало стать президентом, выиграть миллион, поехать на Таити, чтобы ходить там голышом до последнего дня своей жизни. "Люди бесполезно месят ногами красивые осенние листья, – подумал Сабуров. – Стоит им оглянуться, и они поймут, что в этой осени есть всё, что им нужно. На влажных бордюрах лежит их радость. Все цели уже достигнуты. Нужно только присмотреться. Здесь жизнь стоит на дыбах, вглядываясь в ртутные зеркала луж. Миловидная осень! Просто смело взгляните ей в лицо, и она распахнется перед вами жаром Антарктиды и холодом экватора. Нужно научиться плавать в ее листьях, висящих под смутными небесами".
Сабуров снова оделся, натянул на себя выжатые шорты и перешел на другую сторону улицы, чтобы купить пива. Среди миллионов осыпающихся пластинок деревья-скрипачи глаголили струнами стволов. Мокрая кора бросилась в лицо Сабурову, примитивно прилипая к ресницам, и через секунду уже зыбкая ресничная кора нависла над его скользкими глазами. Внизу что-то булькнуло. Он ступил босой ногой в слякоть, и после этого сам стал немного мягким. Истратив на бутылку последние медяки, Сабуров отошел в сторону от торгового киоска, чтобы насладиться пейзажем. Рядом с ним какой-то парень тоже пил пиво. Его голова на мгновение утонула в табачном дыму, а когда туман развеялся, Сабуров увидел серое лицо и ноги, стоящие в глыбах вывороченного асфальта. Скорее всего, парню не хватало кислорода в тканях.
– Я заметил тебя еще на той стороне улицы, когда ты без штанов ловил такси, – сказал Милош. Именно так звали незнакомца. Он был венгром. Пряди его волос влажной метлой подметали лоб.
– Просто мне не понравился водитель.
– Значит, ты – элемент коллажа на прямоугольном полотне.
Сабуров переспросил. Он не понял, что Милош имел в виду, и тот поторопился объясниться.
– Ты гуляешь по улицам и ждешь, пока тебе подклеют незнакомку с перчатками из ландышей или дождь к счастливым глазам, или пиво в бездну раскрытого рта. Ты думаешь, что ты центр картины, апофеоз осени, а ты, может быть, всего лишь грунтовая краска, блеснувшая в одной из зияющих ран неба.
Сабурову понравились его слова.
– Тогда, если я вижу тебя на фоне коричневого ствола, то ты тоже приклеен к нему? – спросил он Милоша.
– Да. Но, во-первых, я приклеен сверху, а, во-вторых, дерево тоже приклеено. Мы находимся в огромном коллаже жизни, где задача каждого служить фоном другому.
– Давай куда-нибудь сходим вместе, а заодно по пути выпьем пива, – предложил Сабуров.
– И, может быть, познакомимся с какими-нибудь шлюхами!
Они двинулись и сразу оказались в шашечной битве круглых и плоских физиономий. Из быстрых подошв прохожих произрастали корни, по крайней мере, так показалось Сабурову. Он на ходу глотнул пива, и воздух тотчас осыпался под развевающимися одеялами чужих одежд.
– Ты знаешь современных людей? – спросил Милош. Он словно очнулся ото сна, в котором пребывал несколько минут.
– Только некоторых из них. Неужели ты знаешь всех? – Сабуров смотрел на венгра, наблюдая за его реакцией.
– Всех мне знать и не нужно. Если хочешь узнать человека, заберись на высокую вышку, нырни в омут ХХ века и тогда увидишь один образ, похожий на все остальные. Это странное существо, умудренное цементом мечтаний.
Сабуров догадался, что Милош настоящий сумасшедший, идиот, дергающий за ручки в попытке найти запасный выход. Судьба послала ему в подарок венгра-шизофреника, игрушку от скуки и достойную замену прекратившемуся дождю. Но Сабурову было наплевать на недостатки Милоша. Главное, что они вместе пили пиво.
– Какой, по-твоему, человек конца ХХ века? – спросил он. Милош на секунду призадумался.
– Сразу не расскажешь. Спрашивай по порядку. Могу только сказать, что равнинность его приглаженного лица со временем портится всё больше и больше. Чем временнее лицо, тем испорченней и слюнявей. Физиономия обрызгана пеной дней с инфантильностью, похороненной за стенами, сложенными из булыжников щек.
– Милош, почему ты мне сразу не сказал, что ты поэт?
– Зачем мне врать. Я обыкновенный бродяга, такой же, как ты. К тому же нищий, но это не так уж важно. Спрашивай дальше.
Милош опьянел от выпитого пива. Это было заметно по его глазам.
– Хорошо, скажи, какая у человека голова? – спросил Сабуров.
– Она похожа на метлу, где мозг вместо ручки, а шрамы заменяют пыль и могут быть ископаемыми.
– Теперь, расскажи про кожу.
– Пожалуйста. К пяткам непрестанно липнет навоз, впитываясь и вылезая аллергией на розовых щеках. Земляные угри юности вырастают даже на подбородке. Пойми, всё, что растет, всё хорошо. И весенняя зелень пениса, и косы, которые хлещут по плоской спине. Вместо волос в парик вплетается колючий осот, цветущий перхотью. Веки – в замазке, роговица – из гипса. Глаза украшены лепниной мертвых зрачков, которые, словно серебристые свечи существования, громоздятся один на другой.
Они шли в ту сторону, куда утекала вода, и листья плыли за ними, догоняя и перегоняя их ноги. Сабуров развеселился.
– Я тоже знаю человека, – сказал он. – Не может быть, что один только ты. Например, я уверен, что синие губы имеют валентность. Обычно они в чернилах, а после купания в позднеоктябрьской стремнине к ним пристают камушки улыбки. Сами губы становятся фиалками, политыми морозной водой. Потом красивые лепестки вянут, чтобы утром вновь расцвести клубничными ядрами смешинки. Знаешь, что такое губы, Милош? Никогда не догадаешься, сколько бы не старался. Это целующиеся цветочные моржи, впитавшие симметричность проглоченных отбивных. Губы похожи на хищные валики для выжимания свежевыстиранного белья, поющие хором, будто розовые гомосексуалисты с языком, заменяющим фаллос. Правильно?
Милош кивнул. Они вышли на пригорок и встали среди нависающих сосновых шапок. Внизу в котловине бушевала стихия пролившегося дождя. Там неслись палки, камни и цветные плакаты с изображениями политических лидеров. В этой сумятице Сабуров увидел утопающую женскую голову, которая плыла, как поплавок, чутко реагирующий на изменения глубины. Пока девушку несло в водоворотах черно-белых пузырей, Сабуров сбежал вниз и бросился ей на помощь. Он ловко перехватил ее за талию и помог ей устоять.
– Как ты здесь оказалась? – спросил Сабуров. Она стояла перед ним, поцарапанная кусками плывущего асфальта.
– Я поскользнулась и меня понесло.
– Будем знакомы. Я – Ростислав, а там, на горе – Милош.
Девушку звали Катериной. Она по-мальчишески пожала ему руку, спокойно отряхнулась от грязи и, пригладив дырявые джинсы, предложила попить пива. Милош всегда был "за". Он, как щель в земной коре, пил много и жадно. Через некоторое время его живот раздулся пузырем, и из-за этого он считал себя важным, без конца приставая к Катрин. Он вел ее за собой, раскачиваясь, словно отяжелевший селезень. Сабуров решил снова разговорить его, чтобы отвлечь от мокрой Катрин.
– Ты забыл рассказать про лоб, Милош, – сказал он, снова нащупав знакомую тему.
– Обыкновенный, как у всех. Фиолетовый от поцелуев, которых он не ждал, а, получив, тут же потерял свою сущность лба, превратившись в морщинистую крышку без волос. Опасно, когда человек забывает закрыть свою крышку. Тогда мысли выскальзывают из нее, сползают на брови, а потом, словно паршивые черви, капают под ноги, блистая горделивыми присосками.
Катрин не сразу поняла, о чем он, но всё равно громко смеялась, задыхаясь от слез. Милош благородно дал ей глотнуть из своей бутылки, потом снова забрал бутылку себе. Он сразу не понравился Сабурову, и тот страстно желал от него отвязаться, но было уже поздно, потому что они пришли в центр города. Перед оперным театром у цветных фонтанов стояла целая толпа, переминаясь с ноги на ногу. Скорее всего, люди чего-то ждали, может быть, начала праздника. Сабуров поспешно прочитал яркие транспаранты и понял, что их приглашают поучаствовать в ярмарке-распродаже пива. Это оказалось очень кстати, потому что Катрин еле волочила ноги, мучимая жаждой. Она нахлебалась грязной воды из лужи, и ей как можно скорее нужно было запить. С большим трудом им удалось протиснуться сквозь толпу, чтобы подойти к одному из прилавков. Катрин посмотрела на разные сорта и предпочла "Монастырское темное".
– Сколько стоит такая бутылка? – спросил Сабуров. Он не получил ответа.
– Извините, вы не могли бы обратить на нас внимание!
Торговка продолжала заниматься своими делами, перелистывая толстенный гроссбух. Уголки его страниц заворачивал легкий ветерок.
– Скажите же, наконец, сколько стоит пиво! – взмолился Сабуров.
– Я ищу в справочнике цену, но никак не могу найти. Не мешайте мне.
Этот неожиданный ответ сразил Катрин наповал. Она почти умирала, и Милош с Сабуровым потащили ее в гущу народа, туда, где царствовал странный праздник. Люди стояли и пили поодиночке и группами, и никто при этом не знал, какое событие отмечает. Когда они подошли к дверям театра, им вручили какие-то бумажки. Катрин судорожно зажала их в холодных пальцах и везде носила за собой, вместо того, чтобы сразу выкинуть их в урну. Милош знал, что если за них не заплачены деньги, то бумажки бесполезны. Через пять минут дребезжащий микрофон начал объявлять номера. Народ засуетился и дружно зашелестел макулатурой. Сабурову с великим трудом удалось разжать парализованные жаждой посиневшие пальцы Катрин. В ее руке он нашел входные билеты, которые разыгрывались под громкий шум аплодисментов и звон бутылочного стекла. Милош сверил номера, и оказалось, что на одном из билетов цифры случайно совпали и выиграли ящик пива. Катрин заорала от радости и бросилась к сцене, чтобы скорей получить приз, но толпа недовольно и равнодушно оттолкнула ее. Через несколько минут Милошу всё-таки удалось виртуозно продвинуться вперед, и он, не долго думая, открыл бутылку левой глазницей, тем самым, избавив Катрин от жутких мучений. Впрочем, Катрин выпила немного. Она сделала всего три глотка и сказала, что хочет в туалет. Сабуров сразу же понял ее тонкий намек. У них появился отличный шанс сбежать от Милоша, и Сабуров умело воспользовался этим. Он двинулся провожать Катрин в уборную, а венгра оставил сторожить выигранные бутылки. Ростислав оглянулся и в последний раз посмотрел на Милоша из-за острого женского плеча, которое встретилось ему на пути. Сабуров видел венгра всего одно мгновение, но тот остался в его памяти навсегда: пьющий одинокий манекен, родившийся на улице; чудный отросток, вылезший из грязи, которая прилипла к цоколю дома на одном из неизвестных перекрестков; бледный коллаж, наклеенный на веер разноцветной толпы.
Оставшись вдвоем, Сабуров и Катрин поплыли в людском море, загребая живую воду локтями и лопастями ладоней. Они внезапно садились на рифы чужих позвонков, цеплялись за водоросли чужих волос, а потом вновь двигались рывками вперед. Их плавание сопровождалось резонансом шикарных ягодиц и едва приметным трепетом упругих сосков. Катрин не теряла времени и клеилась к Сабурову. Он лишь иногда улавливал ее мелькающее лицо, плескаясь в волнах резвых бедер.
Увидев ее тень в очередной раз, Сабуров предложил:
– Поедим к нам. Будем вместе жить.
На этот заманчивый призыв положительно откликнулись Катрин и еще две дамы, случайно вклинившиеся между ними. Сабуров не мог забрать их всех к себе домой. Ему был нужен только один человек, третий, чтобы они в компании с Посошко в любое время суток могли играть в преферанс. Катрин уже нашлась. Теперь ему осталось не потерять ее в толпе и купить карточную колоду. Его не волновало, что обо всём этом думала Катрин. Главное, чтобы она научилась играть в карты.
Наконец они вырвались на свободу и запросто пустились по ветру вместе с ветрилами чужих парусиновых плащей. Листья в прахе прохожих – это воплощенная осень, такая, какую Сабуров встречал чувствительными весами своих рук. Почти стемнело, и мир немного изменился. Сумерки покрыли землю. Это было чудное затмение небес, как возле бассейна, который хочет стать утренним. Грянула кантата деревьев, которые встали на листья и потянулись корнями к небу. Сабуров прислушался к осенней музыке и понял, что находится в снежных горах. Один на один в тумане вечно одиноких грез, он встречал мотыльковый рассвет. Он подумал о пышном незабываемом вечере, и купание в купели с лавандовым мылом стало для него таким же простым, как аистовые ноги Катрин. Неожиданно для самого себя Сабуров понял, что сидит в самом центре человеческого перегноя, и всё, что сказал Милош – это сущая правда. Только он забыл упомянуть про человеческие руки, которые швыряют поезда и строят города, похожие на утренний мираж, рассеивающийся с приходом солнца. Он забыл сказать про руки-веревки, прогибающиеся под собственной тяжестью и печатающие молоточками вздутых пальцев на зыбком месиве, обретенном при рождении. Сабуров подумал о Милоше: "Этот человек способен на всё, и пусть его руки упиваются чрезмерностью свершенных дел и диспропорцией форм. Если руки не будут делать, то они завянут, а пальцы отпадут, как засохшие лепестки, опыленные растущими ногтями. Пусть рукам не грозит преждевременный авитаминоз свершений, какими бы немыслимыми эти свершения не были".
Наконец они подошли к серому дому, вошли в подъезд и поднялись по ступенькам на пятый этаж. Сабуров позвонил и, когда Посошко открыл дверь, пропустил вперед мокрую Катрин.
– Видишь, я ходил за сыром, а привел подругу, которая станет нашим третьим игроком. Переодень ее. Она замерзла.
Сабуров пустил Катрин в квартиру и, оставив ее наедине с Посошко, отправился за пивом, чтобы отпраздновать встречу.
Катрин выглядела ужасно даже переодетая. Посошко внимательно и бережно рассматривал ее со всех сторон, привыкал к ней и поначалу даже боялся прикоснуться к прядям ее волос. Не дожидаясь приглашения, Катрин сама прошла в комнату и поставила музыку. Вскоре вернулся Сабуров. Он принес с собой ящик пива и с удивлением обнаружил, что Посошко уже успел полюбить Катрин. Он сидел вместе с ней на диване и поочередно бросал карты, играя то за себя, то за нее. Сразу было заметно, что Посошко тронулся. Он внушил себе, что любит Катрин, и увивался за ней так ретиво, что невозможно было играть в преферанс. Бедному Сабурову приходилось всё время брать игру на себя, а Посошко на пару с Катрин лежали на вистах, помогая друг другу. Их карты сплетались на столе, перемежаясь с развернутыми пальцами рук, взгляды ненароком встречались, и дамы часто соседствовали с королями. Пиво незаметно улетучилось, и Сабуров, сидя среди вороха пустых бутылок, предложил, чтобы Катрин накинула джинсовую куртку и сбегала вниз за новыми бутылками, но Посошко, услышав это, отвел его в сторону и сказал:
– Не трогай Катрин. Понимаешь, за нее я перегрызу тебе глотку.
– Я просто хотел, чтобы от нее была какая-то польза.
– Заткнись. Если хочешь знать, я люблю ее.
Сабуров сразу понял, что зря спас Катрин из чудовищного бегущего потока. "Лучше бы она осталась плавать там, среди дохлых кошек и вырванных тетрадных листов, – подумал он. – Лучше бы я привел другую девушку. Улица щедрая. Она может преподнести любой подарок. Она может родить десятки, сотни таких Катрин. Нужно только суметь разглядеть их в многоликой толпе. Но даже если бы я привел девушку с другим именем, то в этом случае тоже не было бы гарантии, что Посошко в нее не влюбится".
Сабуров плюнул и сам пошел за пивом, пока влюбленные голуби ворковали, подглядывая в его карты. Всю ночь они бегали за новыми бутылками, и так продолжалось до тех пор, пока месяц не упал за деревья. В конце концов, игральные карты окончательно слиплись, но это их не остановило. Они сходили за новой колодой, но играть не стали, а решили ложиться спать. Перед сном Катрин заявила, что они оба пришлись ей по душе и, чтобы никого не обижать, она ляжет с обоими. Она и вправду легла и тут же громко захрапела, сломленная усталостью. Помимо воли она приснилась Сабурову в эту ночь, одноногая, автосодомирующая Катрин, играющая солеными кораллами волос.