Оля настороженно следила за новым человеком, появившимся в их квартире. Высоченный дядя присел перед ней, улыбнулся и протянул ладонь:
– Привет. Я – Андрей.
Оля перевела глаза на маму. Та стояла, смущенно теребя пальцы.
– Оля… – тихо сказала она, положив ладошку на горячую ладонь дяди Андрея.
Теплые пальцы осторожно сомкнулись, и ее рука почти до локтя спряталась под ними.
– Дружить будем? – весело спросил дядя.
Оля увидала себя его зрачках. Зеленые глаза не были страшными, и не были веселыми. И она тоже серьезно кивнула головой. Маленькая девочка в большом черном зрачке смешно тряхнула косичками.
Дружба у папы Андрея была странной, и Оля часто плакала от обиды. Папа заставлял ее мыть посуду не только за собой, но и за взрослыми. Стоя на табурете у раковины, она терла губкой тарелки и стаканы и тихонько всхлипывала – ей хотелось рисовать или кататься у папы на спине. Но, «дядя, дядя!», как твердила она про себя, стоял рядом и терпеливо ждал. Потом снимал ее с табурета и говорил: «Сделал дело – играй смело». Оля шла в свою комнату и играла с куклами. Непонятливые куклы никак не могли хорошо помыть посудку, и Оля терпеливо показывала им, как правильно и быстро это делать. «А если вы не хотите каждый день стирать за собой носочки и платья, то и не пачкайте их каждый день», – втолковывала она им.
Иногда по субботам папа Андрей куда-то ненадолго уходил. Он молча одевался, а мама раздраженно ходила по квартире. Тихо щелкала за ним дверь на лестничную площадку, мама садилась к телефону и звонила знакомым тетям. Она что-то сердито говорила в трубку, а Оля шла в ванную и купала пупсиков в ванночке. Дверь она плотно прикрывала, чтобы куклы не слышали взрослых разговоров.
Как-то, когда папа уже ушел, мама засобиралась; чуть не силком тащила ее по улицам. Они остановились в парке за памятником. Береза уже сыпала на землю золотые монетки, и Оля подобрала несколько для гербария. Выглянув из-за памятника, она увидала папу Андрея: он сидел на скамейке и что-то читал мальчишке лет пяти-шести. Мальчишка бегал вокруг лавки, пиная ногами бумажки, и совсем не слушал. Лицо папы Андрея было растерянным и злым. Он почти не поднимал глаз от книжки, дымил сигаретой и часто поглядывал на часы.
В конце аллеи показалась высокая стройная тетя с длинными черными волосами. Мальчишка увидел ее, радостно закричал «Мама!!», выхватил книжку из рук папы Андрея и бросился бежать по аллее. Концы желтого шарфа болтались за спиной.
Папа Андрей бросил окурок на асфальт, растоптал его каблуком, резко встал и пошел прямо через парк. Оля хотела побежать за ним; она любила гулять с ним по парку; папа Андрюша знал все деревья и мог дотянуться до любого красивого листка. Но мама дернула за воротник и сказала: «Идем домой…».
Дома взрослые поругались, вернее, ругалась мама, а папа Андрей слушал. Потом он отказался от ужина и ушел в комнату. Там он лег на пол и стал читать книгу.
Оля залезла ему на спину – ей нравилось кататься на нем, как на лошадке. Папа осторожно снял её, посадил на пол и виновато улыбнулся:
– Олюш… Что-то нет настроения…
Оле хотелось погладить его по лохматой голове, но она постеснялась, поэтому пошла на кухню, заварила чай. Мама услышала, как стучит ложечка о стакан, пришла на кухню.
– Ты есть хочешь? – спросила она.
Оля немного напугалась, медленнее заколотила ложечкой, тихо ответила, не поднимая глаз.
– Нет.
Мама ничего не ответила и ушла в дальнюю комнату.
– Ой, какой вку-усный! – закачал головой папа Андрей. Он сидел по-турецки и тихонько качался, как неваляшка. Стакан тонко звенел в подстаканнике.
Оля вся расцвела. Ей хотелось подпрыгивать и хлопать в ладоши, но она села напротив, тоже скрестив ноги, поправила платье на коленях и степенно сказала:
– Я сахару две ложечки положила. Как ты любишь...
А осенью произошли два события: Оля пошла в школу и родилась Аня. Хлопот у Оли прибавилось: теперь нужно было учить уроки и приглядывать за сестренкой. Родители работали в разные смены, и каждый день в течение часа Оля сидела около кроватки и читала Ане свои уроки, давала соску или бутылочку с молоком. Подружки звонили, манили на улицу и бросали трубку. Оля огорчалась, и однажды она взбунтовалась. В ответ на просьбу папы Андрея посидеть немного с Аней, пока он сходит на работу, потому что забыл там что-то, она закричала:
– Не буду я с ней сидеть! Она мне никто, а ты не мой папа! Ты мне чужой дядя!
Оля выпалила это и напугалась. Глаза у папы Андрея широко раскрылись, побелели и сразу сузились. Рука у него дернулась, он потер пальцами подбородок, но ничего не сказал.
Втянув голову в плечи и задрожав, Оля ждала. Папа Андрей никогда не трогал ее, но она еще помнила своего родного отца.
Пройдя мимо нее, словно ее и не было, он молча стал собирать Аню на улицу. Старательно обойдя ее, как будто столб, папа Андрей взял коляску, вышел на лестничную площадку. Щелкнула дверь. В кроватке гукала и бренчала погремушками Аня. Оля заскочила в туалет, закрыла за собой дверь. Присев на краешек крышки, она внимательно прислушивалась к тишине в квартире.
Рокотнул замок, тяжелые шаги прошли в комнату. Аня залопотала громче, засмеялась. Снова негромко стукнула дверь и все стихло. Посидев еще немного, Оля открыла дверь, пробежала на кухню и из-за занавески выглянула в окно. Толкая перед собой коляску, папа Андрей шел по дороге к проходной завода. Вот он открыл дверь и, пятясь спиной, втянул за собой коляску.
А вечером он молча приготовил ужин, ел, читая газету, и не глядел на Олю. Потом собрал и помыл посуду, и ушел в комнату, закрыв за собой дверь. Оля бесцельно побродила по кухне, поправила неровно висевшее полотенце, постояла у двери, слушая смех сестренки, и на цыпочках пошла в детскую комнату.
Взрослые опять ссорились на кухне. Оля играла с Аней, стараясь не слушать, но густой голос доносился даже сквозь закрытую дверь. Голоса мамы почти не было слышно.
– …ты хочешь, чтобы она выросла белоручкой? Да, мы помоем посуду или уберемся в пять раз быстрее и лучше. Ну так что из этого? Можно же потом незаметно поправить…
– …да не хочу я ей зла, пойми! И детства не лишаю! Ты что, хочешь, чтобы она у конвейера стояла? …не хочешь. Вот и пусть учится уже сейчас и на пианино, и шить, и готовить, и на сольфеджио пусть ходит…
– …зря ты так. Будем дергать ее в разные стороны – как мы делаем все эти годы – разорвем. Хочешь, чтобы она всю жизнь сидела у тебя на шее? Тогда – вперед! Но не забудь: у детей есть не только права, но и обязанности. А я сказал все.
Папа Андрей вышел из кухни, непонятно глянул на Олю, подхватил Аню на руки, подкинул к потолку. Та радостно завизжала, растопырив пальчики словно перышки. Потом они сели к пианино, которое купили еще в прошлом году. Аня лезла к клавишам, а папа Андрей одной рукой наигрывал «Миллион алых роз». Оля одиноко стояла рядом, ей хотелось показать то, что она уже выучила, но на нее никто не обращал внимания, и она тихо ушла к себе.
Так и потянулись дни. Сначала Оле нравилось вдоволь бегать на улице, но быстро наскучило. Уроки она теперь делала с мамой, в музыкальную школу ходила уже одна. Папа Андрей казался ей теперь многоруким. Теперь ее тарелка исчезала со стола в тот же миг, как только она успевала поесть. Пылесос начинал гудеть раньше, чем она успевала подумать. Когда папы Андрея не было рядом, Оля заглядывала в ванную. Гудела стиральная машина, шелестела центрифуга. Аня, стоя в ванне по грудь в воде, блестя глазами, кричала ей:
– Оля, Оля, сматли, как я умею, – и, пыхтя от усердия, выкручивала платочки или колготки.
Заходил папа Андрей, доставал из машинки белье, отжимал от пены и кидал в ванну. Высунув язык, Аня расталкивала пеленки, пытаясь прополоскать их, и забывала про сестру. Теплые брызги летели Оле в лицо, и она бочком выскальзывала из ванной комнаты.
Куклы молча стояли и сидели на подоконнике, глядя на хозяйку круглыми глазами. Оля поправляла им платья, вспоминала, как они с папой шили эти одежки, смеясь и толкаясь у швейной машинки. Оверлок им мама не доверяла, поэтому они всегда шли на поклон к ней. Папа смешно падал на колени, поднимал руки и жалобно кричал:
– О, светлая госпожа! Смиловься над косорукими, заверложь нам подол.
Мама смеялась, а он брал ее на руки и нес. Оля запрыгивала сзади ему на спину, стараясь ухватиться за шею. Густая жесткая борода щекотала руки.
Теперь дома было тихо. Оля забиралась с ногами на диван, сворачивалась клубком и пыталась уснуть. Иногда ей снилась раскраска, по которой наперегонки бегали два карандаша. Ей было весело и смешно, но просыпалась она в слезах.
…Однажды до неё донесся запах канифоли. Оля долго крепилась, но потом взяла тетрадь с учебником и медленно пошла на кухню. Аня сидела в детском креслице и сосредоточенно рылась в куче разноцветных проводков. Папа Андрей что-то паял за столом. Ароматные синие струйки попыхивали из-под жала паяльника.
– Па, у меня задача не получается… – с усилием выдавила из себя Оля, робко держа в руке учебник с вложенной в него тетрадкой.
Папа Андрей отложил паяльник далеко в сторону, молча взял учебник. Подробно записав решение, закрыл учебник, отодвинул на край стола.
Оля стояла, опустив голову и крепко держась за край стола.
– Папа, – голос её задрожал. – Прости меня,… пожалуйста…
Оля заплакала. Теплые слёзы щекотно бежали по лицу, часто капая на тетрадь.
Папа Андрей повернул к ней голову. Оля несмело поглядела в его глаза с темными кругами под ними и вспомнила маленькую девочку с косичками в этих же зрачках. А теперь уже и Ане заплетают косички.
Уголок его правого глаза задергался.
– Не забудь ответ записать, – ровным голосом сказал папа Андрей. Он поднял учебник и теперь протягивал его Оле. Веко продолжало дергаться.
*****
– Ну ладно Олюш, прощай. Аню из садика будешь забирать, ничего не говори ей. Просто скажи, что я уехал на работу. Ладно?
Оля кивнула. Папа Андрей сидел посреди прихожей на чемодане и, нахмурив брови, смотрел то на неё, то на стены, словно пытался запомнить на всю жизнь.
Вот он хлопнул ладонями по коленям, встал. И снова Оля стала маленькой. Она смотрела снизу вверх, видела серебряные волоски на висках и не могла вспомнить, когда они появились, ведь их не было раньше.
– Ты позвонишь?
– Нет, наверное. Зачем вас дергать?
Он нагнулся, ткнулся губами в макушку. Горячая ладонь пригладила волосы, задержалась на плече, слегка оттолкнула. Щелкнул замок двери.
– Оля, смотри, какой я листок нарисовала! – хвалилась Аня, держа сестру за руку и забегая вперед.
Оля кивала головой, боясь идти домой в пустую тишину.
Аня первой прошмыгнула в дверь, еще с порога закричала:
– Пап, пап! Я сама нарисовала!!
Скинув сапожки, она, не раздеваясь, забежала на кухню, потом в комнаты.
– Оль, а где папа? – она удивленно глядела на сестру. Белый альбомный листок с рисунком дрожал в руке.
– Он на работе, – соврала Оля и расплакалась.
Раздался телефонный звонок. Чужой голос спросил маму. Оля осторожно положила трубку.