Понедельник 14 октября – мой первый рабочий день в качестве собкорра BNS в Москве. Уже потом, в самый разгар трагедии на Дубровке, когда отправить своего корреспондента на эту – в другое время ничем не примечательную – московскую улицу считало своим долгом каждое уважающее себя СМИ, мне говорили, что такое стечение обстоятельств – моя большая журналистская удача. Кто-то, помнится, пошутил даже: «Это, наверное, ты подстроила». Ох, и глупая шутка...
Вечером двадцать третьего мы с другом сидели в маленькой уютной кофейне: за чашкой кофе и под хорошую музыку говорили обо всем и ни о чем. Было стойкое ощущение какого внутреннего спокойствия, абсолютной безопасности. Уже по дороге домой я получила две смс-ки от подруг: обе говорили, что смотрят новости и потрясены тем, что происходит. В полном недоумении я перезваниваю: «Террористы «Норд-Ост» захватили! Там зал огромный, больше тысячи мест! Они угрожают всех взорвать», - кричит в трубку взволнованный голос. Благостное настроение как рукой сняло. Становится как-то безумно страшно и мерзко. Это что получается? Вот так просто? И никто, никто не защищен?!
Остаток дороги едем молча. Потом выяснилось, что оба, не сговариваясь, начали считать проезжающие машины с мигалками. Много их.
Утром, перед тем как уйти на работу, я, естественно, смотрю новости. У меня какое-то подленькое неприятное чувство: вместо вчерашнего страха – злость, глупое желание отомстить – хоть кому, любой ценой. Когда показали самодовольного Бараева, удерживающего в своих руках сотни людей, никогда в его Чечне не бывавших, ничего плохого его народу не сделавших – я вдруг поймала себя на ощущении, что начинаю разделять неприязнь некоторых к «черным». Ко всем, без разбора, как к безликой массе, от которой надо избавляться любой ценой, как от заразы. И от этого чувства страшно. Ведь от таких мыслей, – которые не только у меня сейчас, а у сотен, миллионов людей, сидящих у телевизоров, – избавиться будет потом куда сложнее, чем от кучки террористов в захваченном ДК. Но жить-то с ними нельзя! Стараясь гнать от себя такие настроения, бегу на работу.
В метро – странно тихо. Я второй раз ощущаю эту гнетущую тишину в московском метро. Первый, – когда взорвали дом на Гурьянова. На лицах людей преобладают два выражения: страха, даже ужаса, и злобы. Есть третье: выражение лиц «кавказской национальности». На них – странная смесь испуга, затаенного ожидания наказания и непризнания вины, в глазах – покорность побитой собаки и стыд за то, в чем их еще никто не обвинил. И еще – злость. Начинается…
Приехав на работу, обзваниваю посольства - спрашиваю, нет ли в ДК людей из Прибалтики. Еще до того, как поступили точные сведения, я почему-то почувствовала, что да, есть. Вот оно, журналистское счастье. Циничная профессия…
Среди зрителей – три латыша. В первых сообщениях называю их «гражданами Латвии». Редактор из Риги уточняет: они не граждане, они жители. Пугаюсь: что же теперь, посольство не станет ими заниматься? Но нет, вице-консул посольства Латвии был на Дубровке уже к 11 утра. Политические колкости о праве «граждан» и «неграждан» на заботу государства забыты. Главное – прекратить этот ужас. Любой ценой.
На выходе из Пролетарки – ближайшего к месту событий метро – люди настороженные, угрюмые. Спрашиваю у милиционера дорогу. Он оглядывает меня как-то отчески и говорит: «Не нужно вам туда, девушка». «Мне нужно. Я – журналист!» - бью себя в грудь. Отечески-заботливое выражение сменяется холодным и даже, кажется, чуть насмешливым: «А… Ну раз так… Вам – туда». Интересно, сколько «собратьев» сегодня спрашивали у него дорогу?
Улица Мельникова поднимается от метро в горку. Обычная улица. По обе стороны – дома, на первых этажах – парикмахерские и ремонты обуви. И от этой обычности, от этой ее непримечательности, жутко.
Движение остановлено. Вся улица загромождена: по одну строну – длинная шеренга пустых рейсовых автобусов. Кажется, никогда я не видела столько пустых автобусов сразу. Два дня думала, что они выстроились здесь из-за того, что движение перекрыто. Только в утро штурма я с ужасом поняла, что все эти десятки автобусов – для вывоза из захваченного ДК заложников.
По другую сторону улицы – военные машины: грузовики для перевозки людей, бронетранспортеры. Очень много «солдат». Это потом я заметила, что это не совсем солдаты, а какие-то специальные бойцы, причем разные: у кого-то рукавах нашивки с гербом, у кого-то – с белым орлом («орлы», говорят, важнее). Но тогда, от ощущения важности происходящего, да и собственной важности тоже, было не до нашивок. Они все были так убийственно серьезны, угрюмы, эти молоденькие мальчишки! Бог мой, они здесь – чтобы работать, чтобы спасать людей, если нужно – жертвуя собой. Стыдно как… Господи, ну я-то здесь зачем? И зачем здесь все эти люди – школьники, студенты, бабушки и дедушки с собачками, парочки и группки? Отметиться на месте событий и покрасоваться перед камерами? Фу, противно, противно! Зачем мы мешаем им и отвлекаем их?
Постепенно приходит осознание серьезности того, что здесь происходит. Почти физически ощущаю страшное здание впереди – хоть и не вижу его пока. Кажется, что чувствую даже бомбу, которая, говорят, есть там внутри. Жутко от мысли, что те, кто в зале, провели вблизи этой штуки ночь – каждую минуту между жизнью и смертью, в полной зависимости от прихоти захвативших их. И какими удивительно глупыми кажутся лица людей, прогуливающихся с ТОЙ стороны и смакующих жалкие подробности увиденного! И ведь много их – как же их много! Нашли зрелище…
Помню, уже во второй день, когда милиционеры уже порядком устали от того, что многие приходят к кордону, как на спектакль, они устроили второе ограждение, за которое пускали только журналистов с аккредитацией. Какая-то бойкая бабулька, весьма огорченная тем, что ее не пустили, кричала, забравшись на решетку, очередному официальному лицу, обращавшемуся к прессе: «Погромче, народу не слышно!» Очень хотелось бабульку ударить.
Задыхаясь, бегу вверх по улице. Стоп, кордон. Тычу в лицо милиционеру удостоверением: «Пустите, я иностранный журналист!». Никто меня, естественно, никуда не пускает. Отправляют к другому кордону: со стороны Второй Дубровской улицы, у входа в оперативный штаб. Тамошний милиционер тоже не впускает. Но какой душевный дядечка! На мой вопрос, приехали ли люди из посольства Латвии, он разводит руками и восклицает: «Только что прошли! Вот неудача-то! На минуту б раньше пришла – застала бы!» Вожделенно провожаю глазами три удаляющихся по направлению штаба спины и прошу дядечку пустить меня туда – хоть на десять метров, до спин и обратно. Как бы не так…
Остается стоять и ждать. У кордона – огромное количество людей – журналисты. То тут, то там включаются камеры, постоянно звонят телефоны. Смотришь: отделяется от массы человек – и давай круги наматывать, прижав телефон к уху – сообщения отдиктовывает. Это, значит, от агентства или газеты. Где-то загорается яркий свет: прожектор включили, оператор освещение регулирует – прямое включение сейчас будет. Жизнь ключом.
Информации – почти ноль. Понятно, что главное происходит в штабе. Но туда не пускают никого. Толпа жадно провожает глазами каждого, кому удается пройти через заветное ограждение, каждого выходящего – обступает плотным кольцом, задает одни и те же вопросы: ну что, ну как там? Говорят люди охотно, ведь каждое слово, каждую брошенную фразу тут же подхватывают и за недостатком информации заполняют ею эфиры телеканалов и радиостанций, ленты информационных агентств. Сколько глупостей было тогда сказано! Именно тогда, во второй день терракта вышел к журналистам продюссер мюзикла Александр Цекало и рассказал, что раскрыл спецслужбам план здания, все секретные входы и выходы, которые и журналистам, впрочем, тут же показал на специальной схемке. Террористы, постоянно смотревшие НТВ и РТР, по рассказам заложников, долго смеялись и благодарили услужливого продюссера. Тогда же известный московский диггер Вадим Михайлов сказал, что здание можно захватить, используя подземные коммуникации. Понятно теперь, почему террористы не хотели подпускать к ДК машину Мосводоканала, приехавшую «для того, чтобы починить аварию в трубопроводе» (зачем она на самом деле приехала – кто ее знает?).
О диггере нужно сказать отдельно. Диггерство в Москве появилось давно – это было увлечение для смелых. Люди изучали себе московскую «подземку» и особенно на интерес общественности не претендовали. Но именно благодаря умелой пиаровской работе Михайлова оно стало чем культовым, популярным, занятием для истинно сильных и безмерно благородных настоящих героев, немногословных, но почти всесильных. Часто случается видеть на улицах людей в грязных костюмах МЧСовского образца, шагающих гордо, быстро, расталкивающих людей, отпугивающих одним своим свирепым видом. Повзрослевшие чиппенддейловцы.
На Дубровку Вадим привел с собой двух девочек, по внешнему виду им не больше 14 лет. Девочки – тоже диггеры. Слышала, как корреспонденту одной из телекомпаний они рассказывали, что Вадим – их учитель, он учит их лазить по подземельям, и сюда они приехали тоже, чтобы учиться. Хорошее место для тренировок, а? Уже после освобождения заложников, когда все СМИ смаковали подробности этих трех страшных дней, прочитала где-то откровения В. Михайлова, который, по его словам, одним из первых проник в здание, куда был пущен газ, и помогал спецназовцам откачивать заложников, делал искусственное дыхание. С ним была его помощница, «весьма юная дама, лет 12-14», по оценке журналиста. А ведь двенадцатилетних даже террористы считали детьми и безоговорочно выпускали из здания!
Всей толпою, всем скопом мечемся к каждому выходящему, ловим каждое слово. Кода вокруг такое количество разных СМИ, сильно обостряется чувство конкуренции. Главное – сообщить, сообщить первым. Что – уже не столь важно. Поэтому так много нелепиц выходило в эфир, так много непроверенной, вредной информации. Во всей этой погоне за сенсацией теряется само понимание нашей роли здесь. Все громкие красивые слова о журналисте, как служащем во благо общества, забыты. Чувство ответственности за сказанное, способность оценить последствия – не только для своего руководства, но для тех, О КОМ все это говорится – атрофируется. За это стыдно…
Трагедию СМИ использовали в своих целях – и весьма успешно. Из происходящего на Дубровке было устроено грандиозное шоу. Сложно кого-то в этом обвинять: если общество хочет подобной информации, оно ее получит. Ужасно другое. Выискивая для гипотетического зрителя подробности происходящего, журналисты мешали работе специалистов, которые спасали реальных людей. За поиском интересных деталей и за их поглощением мы все постепенно забывали о тех, кто в это время сидел в том страшном здании. И за это тоже стыдно.
Вообще, мыслей о сути журналисткой профессии, о ее родстве со второй древнейшей, было немало. Помню, в какой-то момент поймала себя на ощущении полнейшего абсурда: находясь, на месте событий, основную информацию я получаю из выпусков новостей! Телевидение было единственным источником информации и у представителей дипломатических ведомств, – когда вечером в пятницу их перевели из здания оперативного штаба в здание школы (из окон которого даже не видно здания ДК). В какой-то момент я поймала себя на мысли, что во все, что сейчас скажет в эфире НТВ, РТР – не важно – люди поверят. Вспомнился замечательный фильм «Хвост виляет собакой»: его герои, чтобы отвлечь внимание избирателей от грязной президентской интрижки, пустили слух о «маленькой победоносной войне», которую якобы ведет их страна. В результате исполненные патриотизма граждане следили за победами своих войск в войне, которой никогда не было. Так и здесь: в том, что СМИ могут запросто создать другую реальность, «подменить» факты, не было никаких сомнений. Жуткое ощущение…
Рассказывать о тех трех днях на Дубровке можно долго. Но стоит ли? Многое из того, что тогда потрясало, сегодня уже стало общеизвестным. Что касается меня, то я не думаю, что скоро смогу забыть все это: страшное утро после штурма: дикий, резкий, отвратительный рев «Скорых», въезжающих за кордон, лица врачей в окнах машин и аппараты для электрошока, которые до этого я видела только в кино. Не забуду, наверное, фразы оператора одной из телекомпаний, который, в силу возможностей своей камеры и выгодной позиции видел чуть больше, чем остальные. Он спокойно, в никуда произнес:
- Ребят, я вижу автобус с трупами.
- Кто это, террористы? Как одеты?
- Откуда мне знать – раздеты по пояс...
Тот автобус уехал в другую сторону от здания, мимо журналистов. И все «Скорые», кроме первых восьми, уезжали так, что нам их не было видно. А вскоре после тех, первых машин, в каждой из которых, как показалось, было не меньше трех пострадавших, руководитель оперативного штаба давал эксклюзивное интервью ОРТ и говорил, что пострадало «не более трех-четырех человек». И этого тоже не забуду.
И еще – машину с заложниками. Первой со стороны здания ДК выехала «Газель» - такие обычно ездят по городу, как маршрутное такси. Проверено: больше 14 человек в салоне не помещается. Маленькая машинка промчалась через живой коридор испуганных журналистов, во вспышках камер. Внутри было не меньше двадцати человек: сплошное сплетение тел, рук, цепляющихся за стекла, огромных, безумных глаз, совершенно белых лиц. Люди – как зомбированнные. Оголенные руки, переплетенные, вьющиеся к окну из темноты салона, белые ладони, намертво прилипшие к стеклу в попытке удержаться – единственное свидетельство жизни, оставшейся в этих страшных людях и самая яркая в моей жизни иллюстрация инстинкта выживания.
С нашими латышами все в порядке. Они живы и даже, кажется, здоровы. Им в спешном порядке сделали визы, новые паспорта взамен утерянных, и уже во вторник бывшие заложники были в Риге.
Я не видела ни одной смерти и не знакома ни с одним человеком, чьи близкие серьезно пострадали. И это великое счастье. Иначе – я не знаю, как я могла бы вернуться к нормальной жизни. Как могла бы читать газеты, смотреть телевизор и прятаться от сыплющихся отовсюду подробностей, в том числе – неумелых действий спецслужб. Я не знаю, как живут с этим те, кто пострадал тогда. И, опять же, сегодня мне стыдно за то, как СМИ вели себя тогда.
У меня нет ни малейших сомнений в том, что тот спектакль «Норд-Оста» в Москве – да и не только в Москве – будут вспоминать еще долго. Недавно я сама случайно пришла на Дубровку. Хотя сегодня это уже спокойная улица, где восстановлено движение и почти ничто не напоминает о том, что здесь было, мне, неожиданно для себя самой, стало жутко. Я не хочу больше бывать на той улице. И уж точно я не скоро смогу прийти на этот спектакль, если вообще смогу. Думаю, я не одна такая…
Самое страшное, что никаких гарантий того, что это не повторится, нет и не может быть. НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! С терроризмом ведь очень сложной бороться – и пример Израиля с его самой сильной в мире армией, которая вот уже много лет не может обезопасить страну – яркое доказательство.
Наверное, выводы нужно сделать каждому: о том, как вести себя, как относиться к другим, к своей стране и к другим странам и народам тоже. Наверное, то, что истерия вокруг «Норд-Оста» сходит на нет, что Россия все активнее говорит о диалоге с Чечней, что сегодня СМИ сами себя осуждают – хороший признак.
Потому что, несмотря ни на что, безумно хочется надеяться, что подобное не повторится – нигде, никогда и ни с кем больше.
Ноябрь 2002.