Кто из нас больше выплачет? Размышления об этом диком вопросе могут составить целую Поэму Слез. Кто из нас первой не выдерживает и начинает открыто плакать, устав плакать внутренне? Оплакивание несливочного йогурта, поедаемого при помощи нестандартной плохо скрученной крышки - само по себе поэма. Это домашнее задание? Мне такое написать - слабо.
Но кто опишет плач бордовых лепестков пионов, которые не виноваты, что жара и они успевают увянуть быстрее, чем из разглядят за кухонной суетой. Глядь уже опали. Может, пора писать не поэму слез, а поэму цветов, не банально?
Время идет быстро... Ты ждешь, а время идет, и ты увядаешь. Никто не поливает слезами стебли-руки...Ты даришь мне столько цветов, что вообще удивительно, хоть книгу пиши. Всегда столько нахлынет от них.
Смотри - слабая бледная сирень, когда я в депрессии и тонкий запах только намек на бушевание жизни, которая где-то там, в стороне. Роза - одна - зато какая бархатная, драгоценная. Исключительность отношения. Это уговоры, чтобы перестала грустить. Пионы лохматые, яркие, как молодые поэты. Они лезут из себя, лезут из банки. Лилии - твои вызывающие дразнилки с высунутыми языками: ты сиди, сиди со своими каналами, а мы - бе-е! Охапка юных Миков Джаггеров. Ты сама как ломкий и чистый огуречный стебель, тебя надо привязывать, а то не будешь расти. Ты упрямое растение, которое не обязано объяснять, что и как ему надо. Тянется и все. Как это здорово все-таки. Есть в тебе какая-то растительная непреложность.
Ты наверно подумаешь - вот еще, начинает мягко стелить, в то время как сама затеяла эту аннигиляцию. А может, не аннигиляцию, наоборот? Что-то я опять заговорила вопросительными предложениями, это говорит о моем сильном замешательстве. А надо говорить только то, в чем уверен. А я ни в чем не уверена. Прошло три дня, я в сильной замотке то собирала стол на дедкино поминание, то собирала детей, то зашивала что-то, то печатала как бешеная, то жарила, то таскалась со вдовой в юридическую консультацию, у них там хозяин беленится, цену набавляет... Пока бегаю, не замечаю тебя. Как замру, затаю дух - ты уже тут.
Думаешь ли ты обо мне? Эта мысль меня поддерживает. Я очень устала, сегодня первый день как отправили детей, у меня какая-то внутренняя дрожь, известий, конечно нет, вдруг потеряются в Москве, в комнате бардак, делать ничего не хочется, вот подумала, что ты приедешь - пошла вымыла голову, уже лучше. Я без тебя превратилась бы в чучело гороховое. Хорошая моя. Мне бы стать достойной подругой тебе, ничего не выдумывая, не закручивая гайки, так нет, все какие-то "садистские дознания в подвале", упертость, боже, какая упертость, коммунистическая партия, как это квадратно, тупо, ничего франсуазо-саганского, легкого, не женщина я, полицейский. Что ты нашла в такой? Я плохо вела себя и тогда, когда НЕТкала, и тогда, когда ДАкала. Все я делаю некстати, грубо и негибко. Прости за то, что я такая.
Все это ощущаю уже после, а в тот момент - никогда ничего не доходит. Почему не слышу тебя, не понимаю? Ты отворачиваешься, а мне все мало, ты морщишься, а мне все невдомек, я как безумная расходую золотой запас твоего терпения и надежды, как будто много жизни еще. Послушай, ты моя ласточка. Это все не оттого, что ты вынуждаешь, это другое, внутреннее чувство, что я дура. С одной стороны я хотела создань общие каналы, а с другой, я реальное что-то сломала. Видно по тебе.
А кармически убийство любви плохое дело, наказуемое. Люди вечно думают, что они умные, и пользуются любовью как капиталом, а ведь это не их дело, что снизошло-то. Не их заслуга, а они распоряжаются. Вот и я возомнила, что могу управлять, и сломала нежную огуречную плеть. Ничего я не могу, ничего. Ни каналы, ни просто погладить по щеке, так, чтоб не покалечить. Дрезина я узкоколейная. Видишь. говорят, дрезина даже поезд свела с рельсов, не то, что одного человека. Ты не думай ничего, ты целиком хороша, вся, целиком, с такими в стороны пяточками, в линялой синей рубахе, с такой качающей походкой, с жилочками на руках, со ртом самостоятельным - воронкой чудовищной, розовой, втягивающей в волнительный водоворот, с глазками, которые слепнут в линзах, болят, и ты ищешь новый раствор, но все равно, ты самая дорогая. И в тебе все прекрасно - длительность тела, плавность и леность, томность, серьезность клерка, немецкая аккуратность и такая внезапная южная пылкость. В тебе так немыслимо уживаются рядом чопорное планирование жизни и безумство подарков, бескорыстия...
Ты лучше с каждым днем, тоньше, ты бесконечно удивляешь меня, ты больше не мучаешь меня как раньше, не допекаешь, а наоборот. Одно меня страшит - вся эта зависимость моя от тебя и твоя от меня. Ай нид ю. Ю нид ми. (Битлз подсказывают). Я-то ладно, все вокруг уже привыкли, что кидаюсь, как ты приходишь, а вот ты, как будешь ты вдалеке. А независимую зеленоглазую кошку придется любить еще сильнее, потому что будет сильней хотеться недосягаемого и ускользающего. А тебе по прежнему не нравится, когда я, сидя с тобой рядом, пытаюсь работать. Ты ревнивица маленькая, не хочешь, чтобы смотрела я в пустоту экранной просини. Ты как глупышка эта в старой повести, а хочешь - вместе будем писать? Я уже отметила те места, где требуется твое непременное вмешательство.
Я бы в соавторы тебя взяла. Ты интуитивная, ты умница и расширяешь мою квадратуру. А вот чем я могу тебе пригодиться, как серый волк со всей своей серостью? Скажи, чем? Я так бы хотела. Сильно пригодиться! Би нид.