Чуня, – звали её. Чуня, Чуня, – звучало её имя то на одном садовом участке, то на другом. Чуня – так звали собаку, очень изящную западносибирскую лайку серого окраса, с пушистым хвостом-баранкой, с высокими, стройными, а в лодыжках тонкими лапами, и белыми мохеровыми «штанами» на задках ляжек, с точёной мордочкой и острыми ушками. Чуня, похоже, сама знала о своих внешних достоинствах. Она была настоящей дамочкой, если так можно сказать о собаке. Нервическая, изнеженная лаской и вниманием, осознающая силу своей красоты, Чуня несколько лет кряду держала первое место на городских выставках. Вообще-то Чуня – это речка в Сибири, куда ездил охотиться Олег, сын нашей соседки по даче, Лидии Константиновны. До сезона охоты Чуня и её брат Туман отсиживались на даче, промышляя обходами участков. Им всегда перепадало что-нибудь вкусненькое – баловали их дачники. И мы с мамой тоже.
Мне четырнадцать лет. У мамы отпуск, и мы отдыхаем на даче у тёти. Странный возраст: я только вернулся из пионерского лагеря, где был в самом старшем отряде, и после вечерней линейки – когда для младших отрядов звучал отбой ко сну – ходил в клуб на танцы.
Ах, эта волнующая близость особи противоположного пола, от чего дрожь колотит тело.
– Что же ты ходишь, как на костылях? Дай руку, вот так, держи меня другой рукой за спину. Что ты так дрожишь? Да ты не молчи, ты разговаривай, а то я с тобой танцевать не буду. А тебе Маринка Судакова нравится? – Не-а. – А кто тебе нравится? Да что ты всё дрожишь, скажи: а я тебе нравлюсь?
Вот такие волнения случались по вечерам в клубе пионерского лагеря. А потом отъезд и прощальная песня в автобусе: «Мальчишки, вы мальчишки, жестокие сердца, вы любите словами, а сердцем никогда». И долгожданная встреча с родителями, по которым очень соскучился.
На даче я увлечён собаками: выгуливаю в лесу то Чуню, то Тумана; а ещё у Лидии Константиновны в загончике подрастают щенки Чуни, и мне совершенно не надоедает возиться с ними.
Как мы познакомились, и вообще, как эти две девицы появились на наших участках и втёрлись в доверие Лидии Константиновны, не помню, не важно, но, в конце концов, выгуливать собак мы стали вместе. Они были старше меня на два года, выглядели уже вполне оформившимися девушками, а не девочками, и ко мне относились, как к мальчику, хотя мой голос уже огрубила басистость. Но всё же, всё же – взаимное притяжение полов соединяло наши беспечные летние отношения, когда мы бродили по лесу или валялись на лугу в сене, или сидели по вечерам на брёвнах, и мама, не выдержав, приходила меня забирать, а я упирался: «Мам, ещё полчасика». «Ещё полчасика», – вторила мне одна. «Честно, честно», – подтверждала другая.
У неё было круглое лицо, и улыбка, всегда готовая округлить его ещё больше – до сияющей луны на ночном небе, – у неё были чёрные, прикольно короткие волосы – иголочками. И такие же, иголочками, ресницы, не скрывающие лучики глаз, когда она смеялась или пела песенку. И песенка, такая лёгкая, светлая, о дождике, который чертит линейку косую, а девушка стоит у окна и рисует чей-то профиль на стекле, потому что уже во дворе осень, и окна запотели. Она выводит пальцем на затуманенном стекле человечка и никак не может вспомнить, как его зовут, и просит заочно у него прощения за то, что больше его не встретит, и просит назвать его имя. Да, только имя просит она назвать человечка, нарисованного на запотевшем стекле.
Лето подошло к концу. Вечера стали совсем тёмными, и мы сидели на брёвнах – никому не видимые – и смотрели на звёзды. А потом закосили дожди, как в песенке; стало холодно и противно, и мы с мамой сбежали в Москву.
В конце сентября я ещё раз оказался на даче и, приехав, сразу помчался на соседский участок. Увидел пустой загончик: щенков уже разобрали их новые хозяева; узнал, что Чуню увёз на охоту Олег. А с Туманом, – сообщила Лидия Константиновна, – гуляет Надя, и если я пойду в сторону леса, то, наверно, встречу её. Так и получилось. Мы столкнулись у калитки, обрадовались, немножко прошлись вдоль участков, потом вышли на то место, где раньше сиживали по вечерам, забрались на брёвна и стали рассказывать друг другу о школе, о своих друзьях, об учителях. И ничего такого не было – такого, что заставляло меня раньше выпрашивать у матери ещё хотя бы полчасика. Мы посидели минут десять, и в эти минуты все наши новости уложились. Потом мы ещё немного погуляли, походили по лесу, но почти не разговаривали, просто гуляли, и всё, как гуляют два друга или двое знакомых. Ну да, мы знакомы, но нам что-то уже не очень интересно вместе, ну так, просто гуляем, а потом я уеду в Москву, и Надя уедет в Москву и, наверно, мы больше не встретимся, хотя, конечно, в мыслях этого нет, и оба мы знаем, почему нам не очень интересно: потому что нет её, чьё имя, спустя много-много лет, я совсем забыл, и не могу, как ни силюсь, вспомнить.