Драный Плетень в такие дни всегда красил субмарину.
Свинцовым суриком.
Прямо патология у него открывалась какая-то: кисточкой с наслаждением возюкать по выщербленым метеорными бомбами бортам субмарины.
Жжение внутреннее возгоралось.
Подкрасить что-нибудь, подбелить.
Щели тщательно в подпалубных переходах зашпатлевать.
Чтобы, значит, тараканов судовых хоть немного поприжать.
А то поразвелось тут, понимаешь.
Пешком ходють.
Семечковой лузгой все шлюзы позаплевали.
Того и гляди разгерметизация наступит в самый неподходящий момент.
Наглые.
Слов не понимают.
Ему хоть мешком с дустом по башке - а все одно что финвалу финиковой косточкой по колгану.
Только ухмыляются довольно.
Наростили буферной толерантности и бряцают мышцой.
Вот так Плетень самозабвенно отдавался различным репарационно-косметическим мероприятиям.
Как будто это лучше могло его защитить от надвигающихся холодов.
Джемовый Крючок в это время решал совсем другие задачи.
Преимущественно тактического характера.
Великий подпространственный мастер конспиративной разведки сосредоточенно консервировал на зиму всю развесистую и тщательносплетенную за лето сеть агентуры.
Прямо вместе с угодившей в нее добычей.
Предпочитая поллитровые банки пользовать при этом.
Так сохранность оказывалась выше.
И вкусовые качества сохранялись намного лучше.
После чего отсылал навалившиеся заботы Шефу в подарок на Рождество - в праздничном кулечке из хрустящего целлофана и расписной открыткой в кармашке (мол: "Люблю, целую, Крючок").
Посредством подвернувшегося кстати Санта-Клауса.
А потом подавался на Землю.
В домик под раскидистыми липами на замшелом скалистом берегу прозрачного моря.
Чтобы посвятить все освободившееся время старательному выпиливанию краеведческих изделий из расслоившихся от старости бивней мамонта.
Или, например, набиванию чучелов для таксидермического музея.
И еще - выхаживанию в инкубаторе нежных акульих детенышей.
Дочь Воздуха, почуяв ледяное дыхание зимосени, оставляла свои неизменные шалости и словно дупляная соня впадала в глубокую восстановительную спячку.
Воздух же, ее незадачливый отец, неизменно оседал на собственной даче у подножия какого-то там скалистого алатау, периодически пытался поднять Дочь Воздуха, брал ее за сонную руку и тащил на вершину какой-нибудь живописной горы - смотреть на звезды.
Чтобы окончательно не забыть как они выглядят из себя.
И Дочь Воздуха старательно лупала на темное небо самопроизвольно закрывающимися глазками и дальше собственного носа не могла разглядеть ничего.
Да и тот как-то размазывался по окружающему пейзажу.
Каждую субботу Воздух старательно истапливал баньку и парился до черноты в глазах.
Потом старательно отмывал Дочь Воздуха от накопившейся в скитаниях грязи, бдительно следя, чтобы она в своем сонном состоянии не прислонилась ненароком к какой-нибудь раскаленной печной трубе.
А то ведь был прецедент!
Ох, и заорала она тогда от неожиданности!
Воздуха чуть кондратий не хватил.
Но обошлось, в общем, пустяшными ожогами, и только.
Дочь Воздуха, впрочем, так и не просыпалась во время этой еженедельной экзекуции и после укрытия пуховым одеялом тут же принималась сладко сопеть, засунув руку под подушку.
Спертый Воздух же, умильно полюбовавшись на сонную рожицу Дочери Воздуха, умиротворенно отправлялся на кухню, пил запотевшую водочку, крякал, закусывал сопливыми опятами и строил оптимистические прогнозы насчет разведения вешенки в промышленно значимых масштабах.
Моряк-Спечкибряк впадал в меланхолическую задумчивость, выводя рассеянным стилом на рисовой бумаге неясные образы и размытые откровения, обуревавшие его душу.
Сэр Базан же тяжело вздыхал, вежливо нюхал мокрым носом, интеллигентно смотрел понимающими глазами и деликатно переминался с лапы на лапу.
Он всегда сохранял интеллигентность.
Даже если какой-нибудь нахальный котенок, оставшись без матери, не утыкался ему под бок, свернувшись клубочком, чтобы погреться о большую и теплую собачку.
И даже если урчать принимался точно неотрегулированный холодильник перед остановкой.
Сэр Базан вытягивал длинную морду, отворачивался, но снисходительно терпел.
Мелочь пузатая.
Вырастет - поумнеет.
Другое дело - Бриджитта, которая не представляла своей жизни без какого-нибудь полезного в хозяйстве или для общества занятия.
Она одевала ватные штаны, стеганную телогреечку, белокурые локоны под шляпку-ушанку прибирала, брала подойник за дужку и отправлялась в стайку доить слегка взгрустнувших коров, заботиться о приплоде для улучшения зимосенестойкости породы и задавать как следует корму.
Бриджитта ностальгии не испытывала.
Зимосень ее не доставала.
Она всегда была деловая.
Как сосиска.
Или даже как сарделька.
А какая такая ностальгия может быть у деловой сардельки?
У нее только план, пардон, результат и прибыль.
Или убыток.
Хотя вот этого как раз нежелательно.
Бриджитте все время надо было что-нибудь улучшать.
Даже если все против были.
Морячка она как-то по здоровому оптимистическому порыву так улучшила, что он даже периодически принимался озираться затравленно ни с того ни с сего.
Сэра Базана тоже пыталась улучшить, но тот только грустно посмотрел сентиментальными глазами и улучшиться не пожелал.
И так всегда было.
Даже если все роптать принимались.
Мол, лучшее - враг хорошего; если и так хорошо - зачем еще лучше; и всякую прочую чушь, детский лепет и воробьиное щебетание.
Но, как правило, все обычно не слишком сопротивлялись.
Возникнешь - она и тебя примется улучшать тотчас же.
А кому это понравится?
Вот все и помалкивали: кто - в галстук, кто - в кашне.
Маклайский, сидя в вигваме из листвы молчаливых маморотников, плотнее укутывался в одеяло из шерсти проксимальненских гуанакоподобных зебр, придирчиво систематизировал сведения из жизни индейцев и составлял очередные послания на ВЦ.
А Нелетная Переплелка задумчиво грезила, неподвижно уставившись в высокое звездное небо, и не откликалась даже на собственное имя.
Нежнеая и чувствительная Сонечка, как всегда в таких случаях, заваливалась в мягкую перину на теплой печке и забывалась умиротворенным сном, предварительно пополнив запасы халвы, варенья и морепродуктов, чтобы не заботиться о них потом, когда захочется есть.
И только неугомонная Мезодерма не унималась и посылала Шефу на домашний радиоприемник шифровки щекотливого, пикантного, фривольного и двусмысленного содержания, чем немало вводила в смущение его милую, дражайшую, но дрожащую от праведного негодования супругу.