"Воспоминания..." посвящаются Колючему Ангелу, Bobby F., а также Зайчонку И. - людям, с которыми меня связывало слишком многое.
Воспоминание Первое: заподлянская глюконовая ловушка
И даже самые отчаянные сорвиголовы, отпетые бушибузуки и отъявленные санкюлоты предпочитали огибать далеко стороной эту приветливую, уютную и приятную с виду планетку.
За тысячи парсек.
Да что там за тысячи - за миллионы.
К Мрачному Пауку мог пришвартовать посудину разве что какой-нибудь слабоумный недоносок-любитель.
Да и то - сдуру, случайно или по незнанию.
И уж, конечно, не такие матерые профессионалы нетрадиционного бизнеса, как Драный Плетень со Спертым Воздухом.
А вот поди ж ты!
Довела хромая.
Именно на Мрачном Пауке однажды Плетень с Воздухом и зависли.
Хотя и помимо собственной воли.
Так уж получилось.
Само собой и совершенно случайно.
Плетень на "Бешенном", и Воздух на "Ядовитом" вляпались как-то раз в липкие тенета заподляночной глюконовой ловушки, злорадно притаившейся в безоблачном с виду секторе звездных просторов, во всех лоциях означенном как "Плато Штилевое 22/12-бис".
И написала же какая-то сволочь собственноручно в подстрочном комментарии: "No problems!"!
И как ни сопротивлялись друзья злобной ухмылке рока, как ни пытались умаслить подручными средствами ветренную красавицу Фатуму, как ни прибегали к испытанным тертокосмическоволковым ухищрениям - выкинуло их точнехонько на Мрачного Паука.
В самый центр планетарной паутины.
И ни кабельтовым в сторну!
Дескать - ша, мальчики!
Баста, карапузики!
Повеселились - и будет!
Глюконовая ловушка, братцы, это вам не баран чихнул!
С ней нельзя не считаться.
А противиться ей попросту бессмысленно.
И глупо.
И - не приведи Открытый Космос! - ее разозлить!
Будет гораздо хуже.
Так что, если уж попал в нее, то уж точно попал.
Хотя, конечно, и не туда, куда хотелось бы.
В этом Плетень с Воздухом убедились воочию.
Вот, скажем, если бы друзей, к примеру, занесло на Парализованного Верблюда или, допустим, на Ополоумевшего Слона - было бы еще полбеды.
Они управились бы и с бамбашками на Пляшущем Носороге и даже гильдриков с Хохочущего Тигра отранжировали бы строго по Баксанскому канону.
Хоть стаями, хоть по одиночке.
Но Мрачный Паук!
Это, господа авантюристы, слишком!
Мрачный Паук, как говорится, он и в Центре Галактики - Мрачный Паук.
Это самый что ни на есть подленький ударчик ниже пояса втихушку.
Причем нижней конечностью наотмашь внезапно из-за угла.
Вот что такое Мрачный Паук!
На Мрачном Пауке они тут же угодили в когтистые лапы гигантских панцирных корненожек.
Там от этих бегающих колдобин деться некуда!
Обычно на этом месте Воспоминания 1 Плетень нервно сглатывал, мелко крестился и большими пальцами нижних конечностей нервно выстукивал универсальный сигнал СОС, закодированный по азбуке Морзе.
Хотя, признаться, и не учил ее никогда.
Так - позубривал временами.
Вполне здравый аргумент к Воспоминанию Первому
С другой стороны, друзьям, несомненно, еще повезло, что не попали они, скажем, в кровожадные клешнепальцевидные отростки трехстворчатых побеголапок, из тьмы времен селившихся на прыщавом и запаршивленом Облезлом Скорпионе!
Вот там бы они точно попрыгали!
В прямом, разумеется, смысле.
Дело в том, что на Облезлом Скорпионе нет ни суш ни морей.
А есть только жидкие и зловонные болота.
Ходить там негде.
Только прыгать.
С кочки на кочку.
И молиться, чтобы та кочка, куда ты хочешь прыгнуть, оказалась настоящей.
И чтобы допрыгнуть до нее.
А в недрах вонючей и прилипчивой болотной жижи на Облезлом Скорпионе проживают самые отъявленные в масштабах Бесконечной Вселенной трехстворчатые побеголапки.
И своими клешнепальцевидными отростками с крючьями на конце и присосками посередине вылавливают всех, кто шарашится по их личным, на протяжении тысячелетий тщательно культивируемым кочечкам.
Очень того не любят побеголапки, когда их любимые кочечки сминают своими грязными лапами какие-нибудь подозрительные, коряво и разлаписто прыгающие субъекты.
Да чего там говорить, когда в этих болотах даже лягушки не поют!
Потом побеголапки затягивают пойманную добычу в свое студенистое нутро и переваривают ее сначала до половины (дичь при этом еще жива, все видит и понимает, но сделать уже ничего не может), а потом и окончательно, не оставляя ни костей, ни ногтей, ни волос - с радостным, но несколько легкомысленным фосфоресцированием.
Вот такие душевные лапочки еще населяют некоторые экзотические уголки нашего Благословенного Космоса!
Воспоминание Второе: Безумное поведение Спёртого Воздуха
Воздух же всегда оставался бодрым, веселым и добрым.
Во всех ситуациях, даже наиболее щекотливых.
Оптимист мед... ...ный!
И даже в тот душераздирающий момент, когда локтевые и коленные сочленения Спертого Воздуха прощально исполняли траурный реквием - а проще говоря страшно и желудковыворачивательно хрустели в многослойных пластинчаторогих челюстях с тупыми зазубринами и бороздками для стока лишней жидкости у приключившейся мимо панцирной корненожки во рту, - он и тогда не изменил привычному обыкновению.
Нет - это надо было видеть собственными глазами!
Он смеялся!
Он - Воздух, то есть, хохотал как полоумный, глядя на корненожку круглыми от привалившего счастья глазами и вопя от захлестывающего восторга: "Этого не может быть! Не верю!"!
Он гладил кровожадную и тупорылую корненожечью морду по бугристой макушке недообмасляканной рукой, трепал ее за уши восторженными пальцами, восхищенно дергал по очереди за каждый из носов, что-то ласково приговаривал и веселился от души!
В общем, вел себя как самый настоящий дремучий папуас, которому из-под полы продемонстрировали осколок бутылочного стекла, призывно блеснувшего на солнце.
Или умом тронулся на время.
Уж на что Плетень хорошо Воздуха знал - и то решил что у того крыша поплыла.
И чего, собственно, эта глупая корненожка к Воздуху привязалась?
Может, за самца приняла?
Прочь сомнения - Воздух был настоящим мужиком!
Но это был явно не ее самец!
Плетень бешенно заскрипел зубами, замысловато, с кручеными переливами выругался для очистки нервной системы от осадка стрессовых возбуждений, и судорожно попытался отогнать Воспоминание Второе о Мрачном Пауке.
Лезет же иногда в голову всякая мутотень!
Попутное пояснение к Воспоминанию Второму
А уж ругаться-то Драный Плетень мог!
Да чего там - "мог"!
Чего скромничать!
Плетень самым настоящим асом словесного ругательства был!
Причем наивысочайшего пилотажа!
О-о-о!
Если Плетень заводился и начинал изощряться словесными эскападами в разные стороны, выпиливать вербальными струями фигуры высшего пилотажа, или, хотя бы для разминки, пару-тройку каскадов шестнадцатерных тулупов с акселями, разбавленных продольными и поперечными винтами с ускоренными или замедленными вращениями исполнил, то не более, чем через пару-другую световых минут, вокруг собирались сотни, а то и тысячи лодок, шлюпов, вельботов, баркасов, джонок, пирог, ботиков, бригантин, фрегатов, субмарин, шхун, тарелок, подстаканников, сервизов, комбайнов, тракторов, бетономешалок и прочей летающей, плавающей, двигающейся и даже ползающей утвари.
На обильно и темпераментно изрыгаемую Драным Плетнем непристойную ругань, уплотняющую предельно разреженную межзвездную среду практически до состояния морской воды или даже киселя, слушатели слетались, как ополоумевшие мухи на забродивший мед.
Как потерявшие разум коты на валерианку.
Как обезумевшие тигровые акулы на свежую кровь.
Как утратившие совесть пираньи на все, что движется.
Как озверевшие от полового инстинкта навозники на свежие кизяки.
Как изголодавшие грифы на сладковатый запах свежеразложенной мертвечинки.
И даже немного быстрее.
Чуть-чуть.
Самую малость.
Воспоминание Третье: словес чарующая вязь
С Мрачного Паука, кстати, Плетню с Воздухом удалось улизнуть практически невредимыми исключительно потому, что Плетень в тот злополучный момент времени явно превзошел самого себя.
Как минимум - вдвое.
А то и на порядок.
Чего, вообще говоря, в принципе быть не могло.
Словом, прыгнул гораздо выше головы, отнюдь не низко расположенной над уровнем поверхности сферического галактоида.
И, собственно, удалось им с Воздухом даже не улизнуть позорно, аки татям нечестивым, а спокойно и не торопясь, без суеты и не теряя достоинства, засунув руки в карманы и с независимым видом загребая пылищу с плодородного слоя планеты своими шаркающими шлепанцами, незамысловато посвистывая на ходу и небрежно разглядывая живописные окрестности Мрачного Паука - хотя, как вы понимаете, хотелось бы совершенно обратного и при этом настолько быстро, насколько это вообще возможно в нашей прагматичной природе.
А потом лениво усесться на верных боевых коней, и, даже не прогревая двигателей, плюнув на всевозможные предстартовые поломки, включить форсаж на полную мощность и ускакать в как никогда еще желанные просторы искусительно манящего космического океана.
Ни Воздух, ни Плетень никогда больше не испытывали такого могучего либидо к такой тоскливо-омерзительной штуке, как заурядно-повседневная жизнь, как это случилось с ними в тот раз на Мрачном Пауке, когда они - изломанные и избитые, изжеванные и перетертые медленно ползли к своим посудинам из последних сил, сопровождаемые продолжительными взглядами и нервным сглатыванием бездумно кровожадных корненожек.
И, кстати, не только к жизни, но и вообще.
Панцирные корненожки, видавшие на своем веку всяческие различные и разнообразные виды, заслышав Плетневскую тронную речь, поначалу только ушами хлопали восхищенно.
И это понятно - больше хлопать им было нечем.
К тому же они завсегда использовали лопоухие уши на концертах в качестве гулких хлопалок с вибрирующим звуком.
Особенно в пустых залах.
И ведь до того, паршивки, наловчились!
Ну, чисто домашние хозяйки со всего двора по воскресеньям!
Высыпят во двор с разномастными лоскутьями, напыщенно называемых коврами - и ну давай выстукивать их от пыли разноколиберными хлопушками!
Пылища, грохот, а они довольны!
Хлопают себе с радостным видом!
Устроили общение, понимаешь, с помощью тамтамов.
Так и корненожки: сначала рукоплескали восхищенно ушами.
Думали, что знаменитый артист разговорного жанра пожаловал. Все еще не теряя надежды срубать его, когда выдохнется.
А затем, когда их уже по-настоящему пробрало, покорным стадом кротких овечек плелись за Плетнем жалко сгрудившейся кучей, пытаясь преданно заглянуть ему в глаза выпуклыми зыркалами, засиявшими на жутких мордах, словно кварцевые фонари на высоких стрелах башенных кранов.
А уж корненожек, как известно, не проведешь ни на мякине, ни на жмыхе, ни, тем более, на рапсе там каком-нибудь заплесневелом.
Да у них одного только панцирю толщиной в два локтя!
Им же бесполезно что-нибудь объяснять!
Даже из стратегического миномета!
И по-русски они оказались ни бэ ни мэ.
Блеяли что-то по-своему, по-корненожечьи.
Чисто белые козочки на солнечной полянке.
Жрать-то людей они научились, а чтобы попросту сказать, по-человечьи!
И на что, спрашивается, только надеялись?
Это для Плетня так и осталось самой неразгаданной из всех наиболее загадочных загадок загадкой.
Шарадой номер один.
А спросить было не у кого.
Ведь эти не только по-русски, но и ни на любом другом человеческом языке - ни бум-бум.
А вот поди ж ты - отпустили!
Да еще пирогов в дорогу напекли.
С яблоками, инжиром, маслинами да изюмом.
Промычав на прощание нечто вроде (Плетень скорее догадался по выражению их зыркал, чем понял): "Ну, раз, вы, парни, типа, линяете и повеселиться с нами не хотите, то хоть пирожков на дорогу возьмите, чтобы не голодать в длительном полете!"
У них там, на Мрачном Пауке, от этих маслин - деваться некуда!
Несколько Сожалительное Замечание по поводу Воспоминания Третьего.
Один только недостаток был у Плетня.
Но зато существенный.
Некоторые высказывания он забывал.
Причем необратимо.
Возможно, даже специально.
Этакая послестрессовая амнезия у него наблюдалась.
Например, ни один из собственноустно извергнутых в атмосферу монологов, сверкающих водопадами красочных сравнений, лавинами логических умозаключений, вокальными находками, смысловыми обертонами, утонченными психологическими нюансами, сведениями по улучшению быта и советами по поднятию всеобщего благосостояния на новый - более высокий - уровень, Плетень впоследствии повторно воспроизвести не мог.
Как ни старался.
Вспоминает-вспоминает, бывало.
Лоб морщит, уши трет.
Ан нет! - ничего вспомнить не может.
Извините, говорит, друзья.
И глазками так жалобно моргает.
И так, право, обидно за него становится в такую минуту!
Хотя, безусловно, настоящим мастером своего дела был Драный Плетень.
Да еще каким мастером!
Так сказать, Эль-Греко, Микеланджело, Шубертом, Хосе Каррерасом, Сиднеем Поллаком-мл., Л.Н.Толстым, Мих.Мих.Козаковым, Скорпионс и Металликой в одном и том же лице.
И при всем при этом - чистейшей воды импровизатором.
Этаким Дюком Эллингтоном, Луи Армстронгом и Юрием Наумовым одновременно.
Что, собственно, его уникальному таланту придавало особый вес, значение и статус.
К сожалению, Плетень не только не помнил, о чем шла речь в его лицеприятных или мордонеприемлемых высказываниях, но и также - с какой целью и кому именно они адресовались.
Адресанты, как ни странно, чаще тащились от адресованного в их адрес.
Если, конечно, слышали.
Однако если Плетень и сожалел о провалах собственной памяти, то не так, чтобы очень.
Виду, по крайней мере, не показывал никогда.
Гораздо важнее ему было избавиться от тяготившего.
Облегчил душу - и отлично.
Зачем же запоминать то, от чего пытаешься отделаться?
Глупо это как-то - согласитесь.
Воздух же напротив - насмерть убивался из-за того, что Плетневское красноречивое великолепие пропало просто так! даром!
ни за понюх собачий!
ни за апчхи!
ни даже просто за будьте здоровы!
Бесследно растворилось в атмосфере Мрачного Паука в виде затухших от трения о воздушные слои колебаний!
И все!
Нет, вы только подумайте!
Этот взъерепененный болван, баран полорогий, сайгак полудурочный, тушкан четвертьвзвинченный, чудом не сожранный ненасытной корненожкой, сокрушался о вещах совершенно несопоставимых с неизмеримой ценностью собственной жизни!
О том, что пропало несколько жалких словечек, извергнутых Драным Плетнем в приступе то ли бессильной ярости, то ли смертельного страха!
(Скорее - и того и другого сразу.)
Что за глупость!
Что за инфантильный, эгоцентрический идиотизм с явным кретиноподобным отливом, дебильноватым привкусом и олигофренообразным душком!
Да мало ли что там мог скоропалительно выпалить в запале охваченный пламенем чувства Драный Плетень!
Что же теперь - припоминать все, что кому-то когда-то и при каких-то обстоятельствах он, Драный Плетень, обещал, мог пообещать и непременно многажды пообещает еще?!
Если, к примеру, все женщины, которым Плетень что-либо когда-либо посулил под тем или иным предлогом, или для достижения тех или иных тактических целей, соберутся одновременно все вместе и с утробными криками потребуют Драным Плетнем посуленное?
И что же это тогда начнется?
Не знаете?
А я вам скажу!
У Галактики акреционный диск пополам расколется от этих утробных криков!
Вот что тогда начнется!
Пусть это нематериальное нечто - десяток-другой практически однокоренных слов, тщательно, но без лишнего занудства, просклоненных и проспряженных в различных сочетаниях Драным Плетнем в угаре бессильной злобы, неподалеку от разинутых пастей чудовищных монстров - и сохранило им их бесценные жизни!
Так ведь оно затем и надо!
И если каждый раз так сокрушаться, как недостойно позволил себе это сделать Спертый Воздух, тогда ведь и года не протянешь!
Как есть преставишься!
Как есть!
Впрочем, чисто по-человечески Воздуха можно было понять: такую необузданную лавину сногсбивательных и мозговспенивающих высказываний он принял на грудь впервые.
В тот страшный, но, в конечном итоге, благословенный день Воздуха пришлось тащить на субмарину силком, подгоняя зверскими пинками в зад и свирепыми зуботычинами в перед - то есть в район нижней и верхней челюсти, высокого лба, захваченного нездоровой идеей остаться на как можно подольше, а также пары чистых до неприличия глаз.
Поскольку этот жизнерадостный кретин норовил упасть на колени и, орошая вокруг себя умиленной слезой добрый десяток гектар плодородной мрачнопауковской почвы, умолял Плетня ни по чем не останавливаться: не оставляйте дескать страданий, маэстро!
И столько неподдельной страсти бушевало в его пламенных речах!
Что если бы Плетень не страдал существенным понижением слуха и общей восприимчивости в момент излияния тайных истечений своей многострадальной души, то, пожалуй, чего доброго, и поддался бы на уговоры.
А уж будь Плетень женщиной, хотя бы и закоренелой феминисткой в глубине сердца, так и вообще бы сдался навсегда уже где-нибудь в конце первого же словосочетания начальной фразы.
Воспоминание Четвертое: теплое и задушевное прощание
И вот - в тот самый момент, когда Драный Плетень, в порыве охвативших его чувств, недвусмысленно выразил свое отношение к их с Воздухом положению в данный момент времени в данном секторе пространства, а также доверительно сообщил, что он думает о Мрачном Пауке вообще и о панцирных монстрах, непрошибаемых даже из дивизионной гаубицы, даже прямой наводкой, даже в упор, в частности, корненожка, которая уже почти дожевывала Воздуха, игриво и со значением посматривая на Плетня, с оглушительным лязгом расшаперила свои многочисленные челюсти - причем, похоже, помимо собственной воли - и Воздух вывалился из ее рта, изрядно обслюнявленный, но все еще не успевший окончательно замкнуться в себе.
Возможно, потому, что находился уже в состоянии шока, близком к финальному рубежу полнейшего обалденения.
Физическая расправа, учиненная жестоким и бессердечным Плетнем впечатлительному Воздуху, также оставила последнего совершенно равнодушным: он, выпучив глаза, изо всех сил пялился на Драного Плетня, и пытался уяснить себе непослушными мозгами что за перемена участи вдруг с ними произошла?
Почему ими так внезапно перестали завтракать?
Или что там у этих корненожек было по расписанию?
Но увы! - прилежное пученье и таращенье глазок едва ли существенно могло бы посодействовать Воздуху в познании глубинных реалий окружающей действительности.
А сногсшибательные крастоки, от одного вида которых хотелось закрыть глаза и превратиться в остро отточенный нож бульдозера или, скажем, ковш экскаватора для стремительного закапывания в землю на глубину нижних слоев литосферы, или колесо локомотива, стремительно уменьшающегося на видимом горизонте.
Так вот эти красотки долго-долго смотрели им вслед сентиментальными очами, хлопали глупыми ресницами и проливали легкомысленные, хотя и с некоторой горчинкою слезы.
Плетень очень не любил и Воспоминание Четвертое.
Он вообще плохо переносил плачущих женщин.
Особенно ему не нравилось, когда в памяти неожиданно всплывали нежные видения этих исключительно мерзопакостных образин.
Это же надо было кому-то такое придумать!
Две с лишним тысячи ног - и все страшно топают по немощенным дорогам и жутко шаркают на поворотах!
Ни одной руки - ни поздороваться, ни поцеловать!
Семнадцать глаз в самых неожиданных местах постоянно пульсирующего тела.
Никогда не поймешь - откуда на тебя все время пялятся!
Три взаимно-перпендикулярных носа по периметру головы, незаметно переходящей в туловище!
И пусть всего один рот!
Но зато какой!
Две челюсти сверху, две снизу и четыре по бокам!
Это же не рот!
Это какая-то механическая драга по переработке убегающего в панике трофического сырья!
Страшнее, чем у стаи сбесившихся от голода тигровых акул, косяка сбрендивших от жары нильских крокодилов, стада ополоумевших от зимнего недосыпания гризли и одной дикой свиньи, до одури обожравшейся желудей, одновременно.
Вот какая это была пасть!
А триста одиннадцать мохнатых ушей с кисточками на конце?
А потресканный скалопадами и разрядами атмосферного электричества панцирь?
А этот жутчайший хвост, то ли как у слона хобот, то ли как у робота манипулятор, подвижный и хваткий, со стрекательными капсулами по периметру?
Словом, до идеала красоты они все-таки слегка не дотягивали.
Но именно таким и был среднестатистический портрет типичной панцирной корненожки с планеты Мрачного Паука.
Постповествовательное напутствие ко всей истории.
- Песня! - восхищался Воздух по дороге домой, уминая испеченные корненожками пироги еще не сросшимися окончательно челюстями.
Но даже после этого не смог припомнить ни слова по существу.
Память у него была дырявая, как новенький бульбулятор.
Однако про основательно пережеванные кости в беседах с посторонними лицами Воздух явно предпочитал умалчивать.
- Песня! - бессмысленно восторгался Воздух и воодушевленно блажил что было мочи: "По долинам и по взгорьям, шла дивизия вперед!"
Плетень морщился, но не прерывал.
Случалось и хуже.
Позже Плетень вычитал в Атласе Вселенских Существ, что мрачнопауковские корненожки методом тайного голосования выбирали из окружающей действительности самцов (если, конечно, раньше не находили их на стороне), а по окончании брачного периода смачно поедали новоявленных особей мужского полу, чавкая и постанывая от удовольствия, чтобы впоследствии успешнее продолжить свой совершенно несуразный род.
Они вообще любили поесть по любому мало-мальски подходящему поводу.
Да и по неподходящему тоже.
- А они, в общем-то, не такие уж и плохие. - застенчиво признался как-то Воздух Плетню, чему-то затуманенно улыбаясь и нежно поглаживая изуродованную руку.
- Ага! - саркастически сказал Плетень, пережив несколько неприятных, хотя уже и привычных ощущений. - Настоящие милашки.
Но где-то глубоко в душе согласился с Воздухом, вспомнив дивные глазки одной хорошенькой корненожки, увлажненные сентиментальной слезой, размером с добрый кабачок.
И ее бугристый хитозановый панцирь, непрошибаемый даже бронебойными снарядами кумулятивного действия, ухоженный и элегантно инкрустированный булыжниками, обломками досок, залетных дредноутов и придорожных пней из ближайшего лесу.
Она с такой искренней мольбой смотрела на залезающего в субмарину Плетня, что очаровательное видение долго потом преследовало его во снах и наяву.
До самой старости.
И однажды Плетень, поддавшись влиянию момента, чуть было не рванул обратно на Мрачного Паука.
Да вовремя передумал.
Вспомнил одно мудрое высказывание:
Не возвращайтесь к былым возлюбленным,
Былых возлюбленных больше нет...
И полетел совсем в другую сторону.