Однажды Тангейзер влюбился в Хельми и понял, что не может без нее жить.
После этого Тангейзер хотел поближе зазнакомится с Хельми с совершенно определенными намерениями, но она вежливо и отстраненно указала ему на дверь, даже не попытавшись разобраться в сложных и противоречивых чувствах, обуревавших Тангейзера.
Тангейзер сначала немного заплакал от горя и даже впал для начала в слегка безутешную тоску.
Но потом понял, что долго так продолжаться не может, приказал себе не ныть почем зря, а для утехи своих оскорбленных чувств купил подержанную бригантину по случаю.
Сначала он долго любовался ее гордой оснасткой и представлял как он поплывет на ней в далекие сказочные страны.
А потом назвал ее "Дон и Магдалена" и отправился на ней в кругосветное путешествие, чтобы сделать целую кучу всяких открытий, а заодно мозги просвежить и застоявшиеся чувства свежим морским бризом.
В один прекрасный день, наконец, он вышел на дискоидальной гребень вершины галактической эклиптики и порулил куда глаза глядят.
В самые глубины Вселенной.
И все мечты, в конце концов, ему удалось осуществить: кругосветное путешествие свершить, кучу открытий сделать, мозги просвежить и от дурной тоски избавиться.
Да вот незадача - не испарялась Хельми у него из головы.
Может, он ущербным был, может - дурачком, а может, втемяшил себе что-нибудь в голову.
Чего он только не делал!
И сальто обратное.
И примочки свинцовые.
Однажды даже в драку ввязался.
Ох, и наваляли ему тогда драчующиеся!
Но и это не помогло.
Не желала Хельми из темени выходить - и все тут.
Тангейзер часто вспоминал ее нежную улыбку, трогательно согревавшую ее лицо и в момент преображавшую его до неузнаваемости.
Может, потому и не шла Хельми из головы?
Может.
А может и по-другому.
Эти женщины - они такие странные существа.
Еще и не на такие чудеса горазды!
Стоило Тангейзеру только мельком глянуть на медную доску с милым сердцу названием, собственноручно прикрученную им чуть ниже фальшборта и сразу за бугшпритом, на которой он самолично выбил ржавой стамеской заветные слова "Дон и Магдалена", как тут же ему вспоминалась и Хельми.
Ведь именно из-за нее он и отправился в свою бесконечную одиссею.
И именно Хельми преследовала его неотвязно.
Как самое настоящее всамделишное приведение.
В долгом путешествии многому научился Тангейзер.
И сваи забивать.
И дурака валять.
А то и двух-трех дураков одновременно.
Как-то ему даже помощником самого сантехника Лукьянова довелось поработать месячишко!
Словом, не зря прошли долгие годы путешествия.
Старше стал Тангейзер.
Умудреннее жизнью.
Должно было в его жизни что-то измениться.
Он хоть и не верил в это, но уже предчувствовал.
И точно!
Однажды во сне ему явилась Хельми и сказала:
- Дурень, поменяй цвет парусов и приплывай. Я уже давно жду тебя с нетерпением. Только будь осторожен и не ломись как слон в посудную лавку: я еще даже сама не знаю этого.
Подивился Тангейзер, проснувшись.
Но делать было нечего.
Так он и поступил, как ему во сне присоветовала Хельми.
Накинул на потрепанную странствиями бригантину покрывало из алой ткани, размером в 2 тысячи квадратных локтей, захваченной по случаю на проходящем тканегрузе.
Медяшку отдраил до блеска.
Палубы перемыл добела.
Получилась бригантина хоть куда.
Хоть кино про нее снимай.
И проплыл Тангейзер на "Дон и Магдалене" величественно прямо перед Хельминым астероидом, с притаившимся на нем за горочкой домиком и трогательной надписью: "Здесь проживает Хельми".
Потом еще раз и еще, играя бликами парусов из алого шифона, словно бушующим заревом лесного пожара.
Но она все не замечала его.
Некогда ей было.
Некогда.
Утреннюю газету Хельми читала, пристроив очки на вздернутый нос.
Она, по правде сказать, немного походила на дворничиху тетю Клаву после героической обороны родного двора, где всласть повеселилась свора залетных юных сорванцов.
Итак Хельми читала газету и одновременно размышляла о том, как бы ей исправить потекший на кухне кран.
И так задумалась, что увидела это чудовищное сооружение, гордо укутанное гигантским куском алого шифона, на котором мимо ее окон туда-сюда плавал Тангейзер, только на шестой раз.
А когда увидела - так и ахнула!
Что это такое?
Что это?
Что?
Она выбежала из утлого домишки, кое-как запахнув скафандр на груди, и закричала, призывно замахав рукой:
- Я здесь! Я здесь! Плывите сюда! Вы не меня, случайно, ищете?
И ветер трепал ее неприбранные кудряшки.
И солнце весело сверкало в ее конопушках, словно в капельках росы.
Каково же было Хельмино удивление, когда по трапу спустился Тангейзер собственной персоной, важный и надутый, одетый в торжественный фрак и нещадно сверкающий чистотой кирзовых сапог.
- Это ты? - разочарованно спросила Хельми.
- Я. - смущенно сказал Тангейзер. - А ты ждала кого-то другого?
Хельми озабоченно почесала в затылке.
- Не знаю. - сказала она. - Я как-то не задумывалась.
Она уж хотела было спровадить его обратно со этим супергигантским дурацким куском шифона.
- Тоже мне, принц датский! - чуть было не сказала Хельми. - Нужен был больно!
И хотела по привычке задрать свой нос.
Но что-то ее остановило в самый последний момент.
- Ты не думай, - поспешно сказал Тангейзер. - Я все умею. Даже кран могу починить.
- Вот здорово! - обрадовалась Хельми. - У меня как раз протекает!
- Как раз протекает? Может - крыша? - хотел непритворно удивиться Тангейзер, но тоже вовремя спохватился.
Они пошли на кухню и Тангейзер ловко починил кран.
Недаром же он стажировался у самого сантехника Лукьянова!
- Смотри-ка! - снова удивилась Хельми. - А ты, оказывается, можешь!
И смущенно улыбнулась.
И сделалась от этого жуткой красавицей.
Тангейзер засиял, как начищенная рында.
- Ага, - сказал он радостно. - Могу. И не только это.
И начал чинить все подряд.
И тут же все перестало скрипеть и заработало бесперебойно.
А потом они сели на "Дона и Магдалену" и отправились в нескончаемое романтическое путешествие.
И когда они проплывали мимо каких-нибудь островов или звездных систем, Хельми всегда махала тамошним аборигенам белым платочком.
И аборигены радовались, увидев Хельми и Тангейзера на "Доне и Магдалене" в пылающем облаке алых парусов.
Вот так Тангейзер и Хельми друг друга и нашли.
А ведь могли бы и не найти!
Если бы вовремя не прислушивались к себе.