.......................(Посвящается другу, которого больше нет)
Часть первая. ФИЛЬМА
*
МОРЯК И ЕГО ШУРУШКИ
А еще у Драного Плетня другой товарищ имелся.
Даже и не друг вовсе, а скорее так - просто знакомец.
Витька Удачин.
По прозвищу Моряк-Спечкибряк.
Этот Витька, несмотря на имя с фамилией свои громкие (можно даже сказать - откровенно хвастливые), недотепой был жутким.
И всегда во всем сомневался.
Ну, буквально во всех ситуациях.
Даже в самых простых.
И где только находил для того повод?
А вот одевался он ну очень даже нехило.
И это, надо сказать, выдавало в нем вкус отменный.
Глубоко художественный даже где-то.
Что, признаться, несколько примиряло его многочисленных знакомых с его очень даже странной сущностью внутренней.
Ну, рубаха такая белая, всегда аккуратно выглаженная, навыпуск и с выстебоном небольшим.
Но очень художественным.
Без петухов в клеточку.
Как и положено работникам этой необычайно романтической профессии.
Глянешь на него - и душа радуется.
Красив, чертяка!
Брюки опять же бархатные, цвету такого непонятного, но красивого.
Многие у него клянчили эти брюки, да предлагали поменяться.
Хоть на пять пар самых модных!
Но Бряк не согласился.
Сказал, дескать дороги ему эти брюки.
Чисто - как память.
Стихи в них, кстати, писать намного удобнее.
Чем в этом вашем новомодном барахле синететическом.
Ботфорты еще у него были.
Ну, это всяко.
Куда же вселенскому поэту без ботфорт-то?
И широкая синяя лента со шпагой в позолоченных ножнах через плечо.
Вот так он выглядел.
Как мушкетер королевский почти что.
А уж причиндальчики всякие, да шурушки в качестве антуражу - и вовсе такие, что просто закачаисси.
Пенсне, например, всамделишное, с оптически активными стеклами, на цепочке золотой.
Платочек батистовый с изящными вензелями "ВТ" в нагрудном кармане.
Для протирки очковых стекол и всяких других подобных надобностей.
Длинные волосы, кружевной манжеткой прихваченные в косу до ниже плеч.
Кинжал боевой - у пояса.
Под названием кортик, осыпанный каменьями драгоценными, смарагдами да нефритами.
Ну, как положено в таких случаях.
И еще - настоящую пиратскую серьгу.
В левом ухе.
Короче - по всем приметам внешним - граф или маркиз какой придворный.
*
ТАЙНА ИМЕНИ ВЕРНЫХ ПРЕДМЕТОВ
Имел Морячок странность одну.
Даже не то чтобы странность - слабость, наверное, скорее.
Дорогие его сердцу предметы именами нежными одаривать.
Платочек носовой (всегда белоснежный - и кто ему его отстирывал?) Блэк Джеком у него почему-то прозывался, кинжал - Пале-Роялем, а пенсне и вовсе - Перл-Харбором.
Вот и гадай после этого - что к чему.
Почто он предметам такие имена странные присовокупил - тому из шатии-братии разбойничьей давно уж не удивлялся никто: Моряк слыл натурой художественной, утонченной и в местах реальных событий пребывающей крайне редко.
Даже если физически торчал непосредственно в эпицентре их кипучего водоворота.
Перестрелка, бой, можно сказать, жаркий, - снаряды воют, раненные вопят истошно, а ему хоть бы хны - идет себе с отсутствующим видом, загребая ботфортами космическую пылищу.
И ничего его как будто не касается.
Ни пули там, ни гранаты.
Ни слова бранные, ни мысли жестокие.
Насколько же дивные имена носили серьга в левом ухе и коса до ниже плеч - того и вовсе никто не слыхивал.
Плетень подозревал, что названия эти были столь дороги Бряку, что осквернять их священную чистоту низменным произношением вслух, он не решался даже оставаясь глубоко наедине с собою самим.
*
ДРУГ МОРЯКА
А еще у Бряка собачка проживала.
Породы какой-то совершенно невиданной.
То ли кабыздох с жучкой согрешил - то ли Большая Медведица от пристяжного Гончего пса понесла.
Сэром Базаном ее Моряк прозывал.
Его, точнее.
Поскольку мальчик это был.
Ну, понятно - у этих графьев с маркизами вечно какие-то крутые закидоны с прибабахами приключаются в голове.
Ну, и собачка, понятно, такой же растяпой была, как и сам Моряк.
Пожалуй, даже почище, наверное.
Вечно все углы сшибала.
По ходу пьесы.
Сшибет пару-тройку углов - и ходит довольная.
Вот вам смешно - а другой такой бестолочи недотепистой отродясь на просторах всей Невиданно Огромнейшей Вселенной не водилось.
Так что не зря, как видно, они с Витькой Удачиным на просторах межзвездных друг друга сыскали.
В бескрайности бесконечной.
Наверняка притянуло их друг к дружке словно магнитом.
Какой-нибудь флюктуацией вааще невероятной.
Вот скажем, если поблизости загремело, к примеру, что-нибудь со страшной силой, или рухнуло с грохотом и треском, да вдребезги разлетелось со стоном душераздирающим, - значит этот самый Сэр Базан и это что-то и раскокал.
И можно было даже не сумлеваться нисколько.
*
DREAM PSY-N
И ведь тоже мечтала собачка все время о чем-то.
Бывало - тырят злоумышленники у них с Витькой ихнюю же колбасу, к примеру, прямо на глазах - а Сэру этому Базану, лорду вшивому собачачьему - хоть бы хны.
Только глазами мечтательно смотрит, да хвостом в такт мыслям своим повиливает.
Стихи, похоже, в этот чарующий момент бытия сочинял.
Или песни.
Или письма своей Сэрбазанке в уме строчил.
Вот так сидит-сидит, молчит-молчит, бывало, осмысляет что-то напряженно.
И ну, такая мука в этот момент на морде его благородной нарисована!
Хоть плачь тут и рыдай вместе с ним!
А потом как вспыхнет у него внезапно прозрение в очах глубоких, черных и влажных!
Да как двинется этот песик прямо вперед!
Вывалив язык и сметая по пути все неправильно поставленные углы.
В его присутствии отчего-то все предметы неправильно расставленными становились.
Что странно - как без него - так нормально.
А как он появится - так сразу же неправильно.
Такой вот у собачки талантище немерянный раскрылся.
К выявлению, значит, дисгармонии внутривселенской, пусть даже и самой малозаметной снаружи.
А потом сядет этот Дон Базан самый на задние лапы, ухо свесит набекрень, да как взвоет жалостливо!
Да на Моряка каак глянет пронзительно!
Моряк, понятно, тут же от переживаний душевных отвлечется, к Сэру Базану наклонится, потреплет ласково по башке кудлатой, с ушами до пола, по холке массивной с ошейником золоченым, да по шерсти дымчатой с черными пятнами, в многочисленные косы заплетенной.
Да ободряюще скажет:
- Молодец, Сэр Базан!
А псу и не надо ничего больше.
Вот до чего взаимопонимание между ними развито было!
*
ЭЙ, НА БАРЖЕ!
Так и ходили они по Космосу Глубинному, бороздили моря-океаны Вселенские, да просторы-дали Галактические на редкой по оригинальности конструкта посудине - баржЕ плоскодонной с фотоноускорительным приводом и зазеркателем отражальным.
А люди, бывало, глянут задумчиво в небо глубокое и увидят, что Витька с Сэром Базаном куда-то рулят на их козырной барже плоскодонной.
Да сердце у людей отчего-то как защемит!
Что скажут они с тоской высокой, но светлой:
- Смотрите! Смотрите! Собаки летят!
А другие головы к небу задерут и вопросят нетерпеливо:
- Где? Где?
Ведь летящие по небу собаки - такая редкость в наших краях!
Да только пока они головы-то позадерут, да по бескрайнему небу глазами шарить начнут - сделается им уже безнадежно поздно.
Хотя и не так, чтобы очень темно.
Уж больно Морячкова баржА проносилась стремительно!
Как метеор.
Даром, что плоскодонная.
Даром что баржа.
Даром, что на зазеркателе отражальном.
Хотя куда там метеору!
Даже волна ударная от взрыва Сверхновой - и та не могла витькину баржУ собою накрыть!
Даже если сильно старалась.
Или там вот еще:
- Эй, на барже! Утюг не проплывал?
- Сами третий день холодильник ищем!
- Будильник?
- Какой еще будильник! Мы ж баржА!
- А. Понятно.
Многие пытались выцыганить у Моряка секрет суперскоростных качеств этой баржи: кто хитростью, кто нахрапом.
Да только не раскололся Спечкибряк.
Уж если он не захочет чего сказывать, то выпытывать у него бесполезно: хоть керосином окатись.
С недвусмысленными угрозами.
Тряхнет косой упрямо, сверкнет серьгой сердито, скрипнет зубами - да и был таков.
А называл баржу свою Морячок Пепел Атсем.
И то, пожалуй, верно.
Поскольку порхала баржа, как бабочка в хороводе брачном в момент наивысшего экстаза.
Точь-в-точь.
*
ПОЛЕТЫ ВО СНЕ И НАЯВУ
Так вот и летали.
Иной раз месяцами с места не стронутся - все на диванах с раскладушками валяются, думы думают, да переживания переживают.
А другой раз как заскочут с озабоченными мордами в Пепел Атс, да как рванут!
Только их и видели.
Эта баржа Витькина мегаверсты космические нарезала как циркулярка дранку!
Ой, ходко!
Вот только не поспевали Моряк с другом своим верным, Сэром Базаном, нигде.
Бывало, соберутся соколики лихие, пиратики одноглазые на операцию верную по отъему излишков у растолстевших собственников, и, как водится, Морячка с собой покличут.
А чего, спрашивается, не покликать?
Свой же брат - Вольный Пират.
Подумаешь, не от мира сего, да благородный.
Но тоже человек.
И жить хочет.
И питаться нормально.
А Морячок - ага, ага - пока Черным Джеком шары Перл-Харбору прочистит, Пале-Рояль от грязи ототрет, рубаху белую со снурком шелковым заместо галстука погладит, Сэру Базану косы расплетет, шерсть вымоет, блох вычешет, да косы обратно заплетет (рази ж можно такой блаародной особе на людях в растрепанном виде появляться?), чтобы, значит, на всякий пожарный, при параде быть - глядишь, а Ястребы Молниеносные, Кречеты Стремительные уже обратно с добычей скочут.
Разведет руками Моряк сокрушенно, дескать, простите люди добрые, - дела неотложные задержали.
И песенку какую-нибудь споет.
В примирение.
По случаю удачной охоты.
И Сэр Базан тут же подхватит!
Он вообще все Витькины начинания всегда тут же подхватывал.
Как и положено верному корешу стержневому.
"Тряситесь лиссабонские купцы
Когда сигнал в атаку расстается"
Что-нибудь типа этого.
Пиратики, понятно, так растрогаются до глубины души своей пиратской нежной!
По щекам морщинистым, ветрами звездными обдутым, такую слезу горючую пустят!
Да и поделятся намедни щедро конфискованной добычей с Бряком.
И не жалко им ничуть.
Хоть и не транжиры они мотовские.
Не для себя ж старались соратники верные, да энергию душевную щедро выжигали!
А Моряк даже и не заметит этого.
Он же бескорыстно пел.
Чтобы, значит, смягчить камрадам верным причиненный опозданием собственным дискомфорт.
Потом, разве что, удивится.
Когда отыщет в холодильнике что-нибудь.
Да и то, по правде сказать, - весьма относительно.
У Сарбазана спросит эдак почти равнодушно: "О! А это откуда?!"
А тот ничего и не ответит.
*
СТРАШНЕЕ СЧАСТЬЯ
А уж петь Морячок любил!
Хлебом его не корми.
И Сэр Базан, понятно, - тоже.
Куда же без него?
Слух музыкальный, правда, у их обоих напрочь отсутствовал.
Чувство ритма - на обе ноги хромало так, словно это были протезы наспех выструганные.
СлОва в песне не разобрать - а вот поди ж ты!
До таких высот исполнения докарабкались!
Куда там Роллингам с Битлами!
Все одно - как на Джомолунгму без страховки.
Радостную песнь затянут - плачет народ.
Прямо слезами изольются.
Печальную заведут - так и покатится публика.
Животы надрывает.
И никакое веселье, праздник или торжество, понятно, без Бряка с песиком обойтись не может.
Только скажи ему, проникновенно глядя в глаза:
- Спой, Морячок! Щемящее что-нибудь. Чтоб душа развернулась!
Он и рад стараться.
Вдвоем как затянут на четыре голоса с подголосками:
"В звездном сиянье пыль серебрится.
Вдоль по Галактике - джоночка мчится."
Тут-то веселье безудержное со всеми и приключИтся.
Главное следить, чтобы от счастья не умер кто, плохо кому не стало, кондрашка кого не хватанула, или паралик не пристукнул среди открывшегося безУдержного веселья.
А то ведь случился прецедент однажды.
Взяли Моряка какие-то орлы винтокрылые в плен как-то раз.
То ли выкуп поиметь за него схотели, то ли поглумиться от скуки решили.
Да петь на свое счастье горемычное заставили.
Грустно Бряку сделалось от их грубого и бестактного глумления - он им и спел.
И все его пленители низменные тут же в одночасье и полегли.
От смеха гомерического.
Точнее же сказать - померли.
От разрыва селезенки.
Вон как оно все повывернулось.
А что?
От счастья и не такое, бывает, случается.
Поскольку нет во Вселенной чувства страшнее счастья.
*
ПОЛУНОЧНЫЙ КОСТРЮК
Когда же на Морячка меланхолия черная наскакивала внезапно, причаливал он угрюмым вечером к астероиду небольшенькому, мотающемуся на дальнем отшибе путей магистральных и означенному в каталогах навигаторских как Неприкаянный Флинн хэ-хэ-итый (реально - это в правом верхнем клубе Большого Маргелланового Облака идентифицировалось), швартовал Пепел Атс к свободной пристани морским узлом понадежней и брел понуро в сопровождении неизменного Сэра Базана к трактирчику тамошнему с вывеской от въедливой космической моли проржавевшей (моль космическая, как известно, ржу разносит) "Полуночный Кострюк".
Там он заказывал полпинты красного для себя любимого, да мозговую косточку для пса своего вернючего, извлекал из потайного отделения изрядно затасканного портмоне фотографию дюже потрепанную временем, и пальцАми захвАтанную, да густо засиженную подурами, дрозофилами и львинками, с которой не расставался ни на минуту редкую, после чего печально и внимательно рассматривал ее посреди всеобщего веселья буйного, разговоров завзбалмошных, шлягеров разухабистых, да плясок разотвязанных.
И таким он становился рассеянным, что не откликался даже на предложение спеть чего-нибудь душевно для-ради потехи народа честнОго.
Даже на очень настойчивое и повторенное неоднократно просьбы этой всей толпой хором под руководством заводил записных.
Желающих посмотреть на то, что изображено было на фотографии, выискивалось всегда масса.
Они и через плечо заглядывали как бы невзначай, и через зеркало, и с биноклями полевыми пристраивались на удобной позиции, и с трубами подзорными.
И с микроскопами.
Но углядеть - чего на ней такого интересного было изображено - так никому и не посчастливилось.
"Рентген у него вместо глаз, что ли?" - удивлялись после этого праздно любопытствующие.
Но увидеть бОльшего им всяко не удавалось.
Выспросить - тоже.
Моряк обычно так сумрачно смотрел на желающего в душу влезть без мыла, что тот за счастье считал уйти своим ходом подобру-поздорову.
С харей, тумаками неизукрашенной.
Украсть же фотографию не рискнули.
Даже на время.
Поскольку личные тайны в Глубинном Космосе - священны и неприкасаемы.
И их нарушение преследуется со всей серьезностью и приравнивается к нарушению прав в военное время.
Хотя, собственно, никакого иного времени в Глубинном Космосе и не случалось никогда.
И уклониться от этого преследования никак невозможно.
Подсматривать - это сколько угодно, а красть - уж извини-подвинься.
В такие минуты Морячок делался глухим, точно пень замшелый.
А Сэр Базан укладывал морду на лапы и не по-человечески так мудро, всепрощающе и снисходительно взирал на добросовестно сходящую с ума публику.
Так и грустили весь вечер.
* *
Часть вторая: САКСЫ
*
МИДЛСПЕЙСЕРНАЯ ИСТОРИЯ
Однажды Драный Плетень рядом с Моряком означил свое материальное эго.
Аккуратно в такой вот грустный и меланхолически пронзительный момент бытия.
В Неприкаянном Флинне этом самом.
Хэ-Хэ-итом.
Подвезло ему.
Ну, как обычно.
Как всегда - по случайке абсолютной.
Хотя может - и по прихоти чьей-то капризной.
Разве ж ее - порывистую и переменчивую девчонку ФатУму - просчитаешь на калькуляторе грубым тыканьем заскорузлых пальцев по клавишам?
Вот и я о том же.
Настроение у Плетня как раз наипрепаршивейшее замесилось.
На сей раз из-за проливного дождя в долинах Нижней Камнедолии, унесшего двадцать семь с половиной кубических сантиметров плодородной почвы с поверхности высокогорной лужайки, попутно затопя гнездо какой-то озимой глупоройки.
В общем-то, Плетню дела не было ни до какой Нижней Камнедолии.
Он даже понятия не имел в какой части Целомудренной Вселенной эта самая Камнедолия размещалась.
Да еще Нижняя.
Эвон куда загнули!
Ладно бы еще - Верхняя какая-нибудь.
Или Полусредняя, на крайняк.
Ясно, что где-то в низких широтах торчала.
Как пить дать - в низких.
А большего о ней и знать не хотелось.
И так напруга, понимаешь, необязательная.
Но вот так уж человек устроен: особенно средневзвешенный космический небожитель - ну, любит покручиниться по поводу напастей мировых.
И Плетень любил.
Хотя и не признавался в этом.
Даже себе.
Потому и скорбел неподдельно скорбью коробяще-иссушающей.
Похоже, именно это обстоятельство весьма располагало к нему Спечкибряка.
Чуял родственную душу Морячок!
Ох, чуял!
Эти не от мира сего порой такую проницательность проявляют при личных контактах, что только держись!
И на Плетневский вопрос риторический, исключительно для поддержания беседы заданный: "По ком страдаешь, дружище?", Моряк ответил честно: "По ней. По ком же еще?"
И действительно - по ком же еще?
Только по ней.
Вот же елы-палы, лес густой!
Ответил, понимаешь, честно!
Нет чтобы сказать: да так, мол, - ничего я не страдаю, насчет горючки вот думу думаю.
Типа - кончается, а где дозаправляться - кто б знал.
Или там, от прямого ответа уйти окольным путем.
Или внезапным прыжком перевести беседу на параллельные рельсы.
А еще лучше - перпендикулярные.
Или еще чего придумать.
Но этот - нет - ответил открыто и честно.
Более того - совершенно искренне ответил.
Все они такие.
Поэты.
Мало Плетню было этой пресловутой Камнедолии Нижней в полувысоких широтах - так еще эта история амурная привалила до кучи!
Впрочем, Плетень был с Бряком знаком не первый год галактический и кой-чего подобного где-то в глубине души уже ожидал.
Пусть и подспудно.
или подцентнерно.
Поэтому от контакта дальнейшего все ж таки не уклонился.
Ну, не положено такое в Глубинном Космосе.
Что ж теперь за голову хвататься.
Посыпать волосы пеплом.
Кричать - мол мне в Париж по делу срочно!
Хотя и помрачнел слегка в ожидании последующих разворотов дискуссии.
Пусть - и неожиданных.
К тому же, не принято было в Наиоткрытейшем Космосе удирать после первого же вопроса, оборвав чаяния собеседника на самой щемящей того душу ноте.
Раз уж попал под ливень - стой до конца.
такова была первая заповедь при общении в трактирных ресторанах, да забегаловкахх всяких, случайных попутчиков.
Чувство сопереживания к собеседнику Плетню также не было чуждо.
По правде сказать - легко оно Плетню давалось.
Играючи, можно сказать.
И он - на страх свой и риск дальнейший - продолжил беседу блистающим по нетривиальной оригинальности вопросом:
- А ... как звали-то ее?
- Кого? - удивился Моряк, точно это не он тут только что честно и открыто отвечал Плетню на самые глубоко интимные вопросы. - Ах, ее!
И глаза его просветились каким-то необычайно таинственным и загадочным блеском.
И он, блаженно закатив глаза к потолку и облегченно откинувшись на спинку стула, - Плетню так показалось, по крайней мере - точно именно этого вопроса и ожидал всю жизнь, мечтательно произнес:
- О-о-о! У нее удивительно красивое имя! Удивительно! В звуках его - и летний дождь, местами с прояснением облачности; и теплый порывистый ветер, умеренный до сильного и местами спокойный; и воздух, пропитанный озоном и живительной влагой первого весеннего дождя; и разноцветная радуга, брызнувшая в косых лучах вчерашнего солнца, нежданно выглянувшего из низких кучевых облаков в промозглый вечер. Да, кстати, ты чего вдруг спрашиваешь?
Вот такая, понимаешь, Грустия с Нерыданией.
*
ТАЙНА СВЯТО ХРАНИМОГО ИМЕНИ
По всему чувствовалось, что Морячок уже многие годы с душевным старанием истовым укладывал эту причудливую словесную мозаику относительно имени своей избранницы, тысячекратно произнося всю эту словесную кашу на различные лады в гулком трюме плоскодонной баржИ, пока у него, наконец, не выкристаллизовался шедевр, уложившийся в воспомнинаия Драного Плетня точно меч самурайский в тщательно промазанные солидолом ножны.
И отвечая на немой вопрос Драного Плетня, застывший в его изумленных зрачках, расталдыкнувшихся в полную радужку, добавил, выдержав эффектную паузу и понизив голос до драматического шепота:
- Бриджитт! Вот какое волшебное по красоте имя носила моя разлюбезная пассия Маргарита Кузминична. Но об этом - тссс... - никто не должен более знать. Кроме нас с тобой. Говорю только тебе. Причем - исключительно по дружбе. А также в связи с той прязнью, что испокон веков установилась промеж нами. Хотя и не без волнительного влияния момента, подвигнувшего к неУдержному захлестновению сентиментальных ощущений штормово-приливным образом.
И нервно затеребил пиратскую серьгу.
- Главное - редкое. - скупо выразил свое полное одобрение Драный Плетень.
Ничего более подобающего высокому пафосу проистекающего момента ему на ум почему-то прикарабкалось.
- Тебе понравилось! - растекся Моряк всей широкой душой по столешнице.
Потом Плетень все же решился прояснить ситуацию до конца и расставить все точки над "и краткими":
- Бардо?
Морячковские брови стремительно взлетели вверх, словно две сумчатых летяги на бутылочное дерево при виде тасманийского дьявола.
- Тундра. - пережив топическое удивление ответил Моряк.
- Сам ты тундра! - обиделся Плетень.
- Да не! Это фамилие у Маргариты Кузминичны такое. Нерусское. Так ты чо - с ней знаком, что ли?
- Сам ты знаком! - по инерции продолжал обижаться Плетень. Потом понял, что речь уже о другом, прекратил обижаться и закивал в знак согласия. - А, да, знаком, знаком.
И Сэр Базан, отвлекшись от снисходительного созерцания разгулявшейся вокруг публики, с большим интересом взялся рассматривать Драного Плетня.
- В кино видел. - смутясь от пристального внимания доблестного экипажа Пепел Атса прохрипел Плетень. - Красивая баба.
- А чего это ее в кино показывали? - Удивился Моряк.
- Как чего? Во ты даешь! Актриса же она!
- Актриса? Да ты гонишь!
- Ну, да! Чего мне гнать-то? Я вообще никогда не гоню! Даже лошадей.
- А мушка на левой щеке была?
- Была.
- А шрам над бровью?
- А! Так это все-таки шрам был? А я было подумал сначала - чешуйка прилипла. Она в том фильме рыбачку Соню играла.
- Это я ей оставил. - торжественно возвестил Моряк.
- Кого? Шаланду?
- Сам ты шаланда. Ну, шрам. Когда мы на лужайке колами махались. Из-за фиников. У меня, помню, тогда сердце в пятки ушло: думал - все: насмерть девчонку уделал. Но ничего - обошлось. Она не то что не отключилась - даже не вякнула. Только руку мне в двух местах сломала. Здесь и здесь, - горделиво продемонстрировал боевые шрамы Моряк.
Плетень озадаченно посмотрел на Бряка.
- А по ней не скажешь: женственная такая, хрупкая с виду.
- Во-во! - Обрадовался Моряк. - Точно она! С виду чисто ангелочек, а кулаком бизона с катушек сшибала! Сам видел. На бойне. Так, говоришь, актрисой стала?
- Ну. Про неразделенную любовь все играет.
Морячок расчувствовался окончательно.
- Ты смотри, - дрогнувшим голосом сказал он, - а ведь собиралась за коровами ухаживать на ферме у дядюшки Джона. Вилами орудовала, что зуботычкой. Доильным аппаратом - виртуозно. А сапоги у нее - с такими пряжечками. И шляпа ковбойская. Со шнурком. А на лошади сидела - чисто амазонка! Без седла и уздечки. Бывало - как даст гари наметом! По проселкам! По буеракам! На дельтаплане с мотором от мерса хрен угонишься. А в породах коровьих знаешь как разбиралась! Симменталок от леггорнов влёт отличала. И мне говорила: учись, Морячок, - будем вместе коров пасти на бескрайних просторах американских прерий. Породы крупного рогатого скота улучшать путем целенаправленной селекции. Во как!
И, выдержав паузу, продолжил расспросы с надеждой:
- Ну, а роли-то у нее хоть большие?
- Ого-го какие большие! - Утешил Морячка Плетень. - Самые что ни на есть заглавные роли. В самых наилучших фильмах. И от поклонников - отбою нет.
*
ПЛАЧ МОРЯЧКА
Ох и засиял Морячок от радости, услышав такую радостную весть, и с гордостью показал Плетню изрядно позеленевшее от космического пота медное колечко, которое он все это время носил на цепочке у самого сердца.
- Мы уж тридцать лет, как помолвлены. - С горделивой горечью поведал он Драному Плетню. - А я... Шакал я паршивый! Испугался. Как накатило, знаешь! И я - не разбирая дороги!.. с выпученными глазками!.. как от татаро-монгольского ига!.. И-йэх! Как ломанулся!
- А чего напугался-то?
- Если бы я знал. - Тяжко вздохнул Морячок. - Другой бы за честь ее расположение и дружбу почел. А я вот шуганулся, как гнида. Внутреннее чувство, понимаешь, какое-то вывернулось наружу странное. Эти женщины - они же только с виду красивы да изящны. А внутри...
И вдруг разрыдался мутными слезами, бессильно уронив голову на руки, скрещенные на неструганном деревянном столе.
- Да ладно тебе. Бывает и хуже! - Утешил Плетень. - Не ты один.
- Не поверишь! - Не слушая продолжал Моряк: по всему было видно, что впервые за тридцать лет он заговорил об этом. - Пять раз женился, трижды разводился, дважды венчался и двенадцать раз убегал! А сколько ошибался! Сколько я ошибался! Это же одуреть можно! Принимал желаемое за действительное! мечты за явь! иллюзии за реальность! Но предан остался лишь ей! И верность храню! Ее чистый образ всегда со мной. Вот здесь.
И указал почему-то на карман нагрудный, откуда торчал белый краешек Перл-Харбора.
- Ну, ты это, - собираясь задать стрекача просипел ошарашенный бурным аффектом и мощной экспрессией чувств Моряка Плетень. - Заходи, если что.
Морячок шмыгнул носом и утер жгучие слезы.
- Прости, - буднично сказал он. - Навеяло. Все, забыли.
И крикнул:
- Эй, гарсон! Пару галлонов рома ямайского, отборного, четверть века в бочонках буковых мореного! Для меня и моего друга.
Так витиевато полагалось делать заказ в этих краях.
Гарсон вздохнул:
- Опять бузить почнете?
Но галлоны с требуемым ромом покорно принес.
Поскольку наши бравые парни так и не снизошли ему до ответа.
*
ПО НАРАСТАЮЩЕЙ
Выпили за здоровье несравненной Бриджитт.
Закусили хрустящим огурцом.
- Замуж, поди, вышла, - мечтательно продолжал Моряк, - детей нарожала, внуков воспитывает.
Плетень сочувственно кивнул головой.
- А ведь это могли быть мои дети, мои внуки! - На высокой ноте терпко и вибрирующе провозгласил Моряк.
Выпили еще по одной.
За детей.
Потом еще.
За внуков.
Закусили сопливыми валуями - фирменным блюдом и гордостью местной кухни.
- Если б ты знал - что это за женщина! - Сокрушался Моряк не без горделивости в голосе. - Нежная! отзывчивая! горячая, как море!
Выпили за море.
Зажевали коркой хлеба черного, макнутого тузлуком.
- Чьи длани твои нежные перси ласкают? Чьи персты твои розовые ланиты разглаживают? Кто уста твои медвяные лобзает? - С высокой, но чуть горчащей печалью великодушно проговорил Моряк, солнцеподобно блистая своим поэтическим даром.
- Счастья тебе во всем, незабываемая моя Бриджитт! Ты навсегда останешься в измученном жестокими страданиями, но по-прежнему любящем сердце!
Выпили за счастье.
Занюхали рукавом.
- О, если б только открылась эта пошлая кабацкая дверь, и ты вошла в нее, прекрасная и нежная, чистая и одухотворенная!
Выпили за одухотворенность.
Стало хорошо.
Запили пивом.
Стало еще лучше.
Затянули песню:
"На речке, на речке, на том бережочке,
Встречала Бриджитта синие ночки."
Душевно пошло.
Понравилось.
Хотели затянуть еще.
Но тут истошно и надрывно взвыл Сэр Базан.
Да так громко и тоскливо, что весь кабак, бесновавшийся в пьяном полубеспамятном бреду, застыл будто в детской считалке "Замри!".
- Ты чего, Сэрчик Базанчик? - Испуганным полушепотом спросил С-Печки-Бряк собаку в гробовой тишине.
Как будто тот что-то мог ответить!
Только хвостом махал виновато.
Да языком дышал прерывисто.
*
ЗВОНЯТ - ОТКРОЙТЕ ДВЕРИ
В этот момент дверь таверны распахнулась, проскрипев пронзительными голосами безнадежно проржавевших петель несколько вступительных тактов основной темы Кармен-сюиты в переложении Родиона Щедрина, и на пороге появилась стройная девушка в джинсовом костюме, ковбойских сапогах до колен со шпорами на ремнях, соломенной шляпке довольно дурацкого кроя, зонтиком за спиной и связкой трензелей, судорожно сжимаемой ею в левой руке.
Белокурые волосы прелестной незнакомки бесконечными волнами скатывались на длинную породистую шею, покатые плечи, стройные руки, высокую грудь и осанистую спину, лицо покрывал космический загар непривычного оттенка (как будто по Центру Галактики долго шарилась или в солярии сидела месяцами), а толстый слой галактической пыли на шляпке и сапогах недвусмысленно извещал, что девушке пришлось исходить по бескрайним просторам Упорно Хранящей Всякие Таинства Вселенной великое множество стёжек, стёг и стёжищ.
В том числе - четырех- и даже более рядных.
Это была несравненная Бриджитт Тундра собственной, не поддающейся забвению персоной.
- Морячок! Сарыч мой ясноглазый! - Воскликнула Бриджитт, грудь ее вздыбилась от волнения, а голос зазвенел пронзительной радостью, как у простой деревенской девчонки. - Я ж тебя уж тридцать лет как по кабакам радиогалактическим разыскиваю!
У Драного Плетня жарко загорелось лицо и невыносимо защипало в носу.
В промозглом зале таверны сделалось вдруг душно от высоковольтного напряжения доселе еще нерастраченных чувств.
Нижняя челюсть Моряка самопроизвольно катапультровала в сторону некрашенной дубовой столешницы, едва не раскроив ее пополам.
Судорожно впихнув челюсть на место, Морячок сделал отчаянную попытку выпрыгнуть в закрытое окно, однако Бриджитт оказалась проворнее и успела ухватить его за кончик косы.
- Ну, уж нет, мой дорогой! Теперь не уйдешь! Тот раз, конечно, ты лихо удрал! Виртуозно! Отдаю тебе должное. Но теперь - не выйдет! Сейчас я уже не такая дура, какой была тридцать лет тому назад! - Радостно завопила Бриджитт, сгребая Морячка в жаркие объятья. - Что, обиделся все-таки из-за фиников? Ну, прости! Теперь ты мой и только мой! Навсегда! Форэва ту геза, май далин! Форэва! А финики теперь все только твои! Зря я, что ли, тридцать собственных лет угрохала на поиски тебя в Бескрайних Просторах Необъятной Вселенной!
Народ в кабаке, увидев такую необычную прецессию событий, внезапно раздрыдася в четыреста ручьев соленой пади, затем взревел яростно и завеселился с удесятеренной силой, едва не разнеся вдребезги литой железобетон повышенной надежности, обрадовавшись искренне и бескорыстно за друга-товарища, которому наконец-то привалило долгожданное счастье.
Пусть и считается это чувство самым страшным во всей Захваченной Космическим Холодом Вселенной.
Но сладок запретный плод.
Ой, сладок!
И каждый так и норовит откусить от него побольше.
*
НЕПРЕМЕННЫЙ HAPPY END
С тех пор Витька, Бриджитта и Сэр Базан их неизменный уже втроем порхают на их скоростном Пепел Атсе плоскодонном в бархатных просторах-далях бескрайних морей-океанов галактических.
И, что самое удивиетельное, удача во всем сопутствует им.
И все потому, отцы мои, что истинному чувству годы совсем-совсем не помеха.
А даже совсем-совсем наоборот.
Поскольку чувства - они как вино, требуют выдержки - длительной и неспешной.
И только когда дозреют - становятся именно тем, для чего они и предназначены Самой Природой.
Потому-то, собственно, и старое вино пьянее молодого.
Вот такая приключилась как-то вот фильма.
И такие когда-то звучали в ней саксы.
*
конец
*