Татьяна Шайбулатова
ИСПОВЕДЬ ВОЛКА
Элеоноре Медер и Диме Головину
с нежностью и печалью
Помните, у Набокова, о муже, который каждое утро по самую рукоять въезжает в свою молоденькую жену? Это обо мне.
Это я каждое утро пытался не сломать тонкие птичьи ключицы, впиваясь в хрупкие плечики лапами матерого волка. Каждое утро я въезжал в нее по самую рукоять. Каждое утро.
Я не говорю о вечерах. Вечера темны и неясны. Вечерние совокупления похожи на ритуал священнодействия.
Утро - это другое. Я ощущал себя диким зверем, жаждущим крови. Ее запаха и вкуса. И мне доставляло сладость видеть каждый раз испуганные глаза маленького загнанного животного. Она в страхе, с черным ужасом смотрела на меня, когда я впивался в ее шею, стараясь попасть в пульсирующую синюю жилку, сминая тело.
Моей жене было семнадцать, когда я привел ее в серое здание с облупившимися стенами, пропахшее снобизмом и высокой моралью. В здание, стены коего снаружи были грязны, а изнутри окрашены в яркие парадные цвета, вызывающие у меня всегда приступ тошноты. Мне понадобилось тридцать минут и бутылка коньяка, чтобы сломить упорство махровой казенной крысы, которая, поверив сопливой истории о любви старого развратника и юной девственницы, после колебаний и упреков в мой адрес, лихо заштамповала паспорта, торжественно объявив нас мужем и женой.
Ты помнишь это, девочка моя!?
Ты помнишь, как время столкнуло нас и соединило в один дьявольский коктейль.
Я случайно зашел тогда в твой дворик, пытаясь сократить дорогу к одной знакомой, у которой надеялся найти вкусный ужин и теплый ночлег.
Ты сидела на скамеечке возле бачков с мусором. Маленькая и худенькая, ты сложила ладошки на коленях, как послушная школьница. Твой мраморный дог рыскал возле. Ты так мельком посмотрела на меня... Так равнодушно, как смотрят на проезжающую машину, или нет как просто на пустое место. Посмотрела и отвернулась.
Бог Мой! Я споткнулся на ровном месте, где не было даже намека на выбоинку или хотя бы мелкий камешек. И я понял, что предстоит охота. Большая охота.
Я шел к тебе. Шел на запах твоих черных волос, на молочный запах твоего юного тела.
Я вынул сигарету из кармана и небрежно попросил прикурить, и сам удивился тому, что голос мой сорвался, а сигарета, зажатая в пальцах, дрогнула.
«Огонька не найдется?»
«Простите, я не курю».
Ах! Она еще и не курила. Она смотрела на меня черными птичьими глазками и просто ждала, что будет дальше.
Что будет дальше? Ха! Я умел нравиться женщинам. Я был чертовски обаятелен. Я сморозил какую то чушь и ты рассмеялась. Ты смеялась, а я не мог сдвинуться с места.
Я так хотел взять тебя на руки. Почувствовать тепло твоего тела. Смять твои плечики, услышать стон и увидеть, о! - увидеть, как ты закусываешь розовую губку, похожую на бледный лепесток неяркого цветка.
Твоя собака подбежала и ткнулась носом в мой живот. Меня любят собаки. Для них я видимо, тоже чертовски обаятелен.
Я пропал сразу и бесповоротно, потому что признание меня твоим псом, сделало нас друзьями.
«Вы любите собак?»
«Да, я очень люблю собак. (А еще я люблю хрупких молочных девушек, которые гуляют с собаками) И, между прочим, где вы со своей собакой гуляете сегодня вечером?»
Ты не знала, и я пригласил тебя в скверик неподалеку.
Ты согласилась. Это было просто. А затем вы ушли. Ты обернулась тогда несколько раз и, у двери подъезда, помахала мне рукой, прежде чем темная дыра дома поглотила тебя.
До вечера было еще достаточно времени, но я, как идиот бродил кругами у твоего дома. Потом побрел в сквер, созерцая унылые, облетевшие уже скелеты лип.
Прошли столетия пока вы пришли. Твой пес чинно шагал по мокрому, темному тротуару. Огромный мраморный страж.
После необязательных вопросов и однозначных ответов, я выяснил, что кроме собаки есть еще и мама. А отца нет. Что ты скрипачка. ( Смешно, ты - скрипачка). Учишься в консерватории.
Мальчик? Нет. Мальчика нет. Подруги? Есть несколько приятельниц. Вечерами? Вечерами ты смотришь телевизор и читаешь. Что? Гессе. Сейчас Гессе. А до этого Набокова. И еще много чего.
И был еще вечер. И еще. И еще несколько вечеров. Я приручал тебя, как маленького осторожного зверька. Мне казалось, прошла целая вечность, пока однажды ты согласилась прийти ко мне, в мою пустую холостяцкую квартиру.
Женщины? Конечно, были и женщины прежде до этого. Было много одиноких и замужних, веселых и грустных. Но ты была первая, потому что это была ТЫ.
И ты оказалась девственницей. Это было так же неожиданно, как и то, что я предложил тебе стать моей женой. И ты опять легко согласилась. Просто сказала «Да».
В твоих глазах, было постоянное удивление.
Впрочем, вскоре удивление прошло, и твой взгляд стал наполняться страхом. Перед моей непреходящей похотью. Я не мог сдержать своего звериного эго, и ты не знала покоя.
Достаточно нам было остаться наедине, как руки мои лихорадочно и горячо начинали искать твоего тела. Мне надо было чувствовать тебя постоянно. Губами я закрывал твой рот, а ты безвольно позволяла мне наслаждаться тобой.
И твои глаза были наполнены сладким ужасом, который не угасал ни на минуту.
Казалось, что СТРАХ живет в тебе постоянно.
Вероятно, сначала это был страх перед матерью, которая долго визжала, узнав о нашем браке. Потом это был страх передо мной.
Чего же ты боялась? Первое время я был нежен и осторожен, я брал тебя на руки, как маленького глупого птенца, припадал к твоему пухлому ротику, как к роднику и не мог напиться.
И страх, который жил в тебе, должен был растаять. Но не таял. Твои глаза темнели, расширялись, и в них метался холодный бездонный УЖАС.
Тогда я стал грубым, стараясь причинить тебе боль. Господи! Ты должна была возненавидеть меня, и тогда я излил бы тебе всю свою нежность, которой во мне бушевало не море, нет - океан.
Но ты смотрела на меня все с тем же покорным страхом, которого не убавлялось ни на йоту.
Твоя мать, потеряв власть над тобой, безоружная, заискивающая, как лишенная жала змея, пыталась кокетничать со мной, ведь я был только на три года старше ее. Хитрой лисой она смотрела на меня, и глаза ее истекали маслом. Она хотела. Она жадно ловила все изменения в наших отношениях, каждый раз придумывая новую причину для того, чтобы прийти в наш дом.
Твой страх был ей сладок, так же как и мне. Она питалась им, с тайной надеждой, что однажды...
И это однажды - случилось. Одинокая, вянущая женщина с крысиными глазками, извращенная и голодная. Она была зверем, равным мне по силе. И я ломал ее до хруста, уверенно и жестоко.
И в этот момент вошла ты...
С той минуты ужас пропал из твоих глаз. Пропал навсегда. Но вместо него поселилась БОЛЬ.
И ее было столько, что она захлестнула нас обоих. Боль билась в твоих глазах большой черной птицей и не могла вылиться в слезы.
Я плакал и стоял на коленях. Я ругался и неистовствовал. Шли дни, а ты молчала. Мы перестали встречаться с твоей матерью. Я дарил тебе дорогие подарки. И все ждал прощения, пока однажды не заметил, что ты стала другой.
Ты так же покорно принадлежала мне. Так же тихо ты позировала, когда я рисовал тебя карандашом или углем. Ты играла на скрипке, стоя у окна спиной ко мне, но что-то было не так.
Что-то было не так. Я встречал тебя у консерватории и твои сокурсницы с завистью смотрели на нас, когда я подводил тебя к такси. Словно стена, словно мягкая, но прочная стена окружала тебя.
Ты прятала глаза, и все чаще молчала.
Однажды, после какого то скучного фильма, я спросил тебя: « А хочешь, поедем за город, и я покажу тебе одно интересное место?», - «Все равно», - равнодушно ответила ты, разглядывая рисунок на обоях. Я подошел и взял твое лицо в ладони. Черная челка спадала почти до самых глаз. А в глазах было равнодушие. ПУСТОТА. Тебе было все равно.
Я забормотал нежные слова. Я оправдывался. Как школьник. Девочка моя! Я просил тебя дать мне шанс. Я скулил и корчился у твоих ног. «Ну, хочешь, я для тебя...»
«Нет". - Сказала ты и серьезно добавила: - « Я ничего не хочу".
Странное время настало тогда для нас. Я задерживался на работе. Я стал ходить к старым приятелям, пытаясь наказать тебя своим отсутствием. Я решил наказать тебя за то, что ты меня не наказала. Сначала я стал пить, потом начал колоться. А ты оставалась прежней. И ничто не хотело вмешаться в нашу жизнь. Никакие сверхкосмические трансцендентальные силы не хотели мне помочь.
Жизнь моя стала как червивое яблоко. Ядом во мне кипели противоречивые чувства. Я любил. И я ненавидел. Твоя покорность сводила меня с ума, доводила до бешенства.
И зверь, живущий во мне, стал проявляться, Твой пес начал сторониться меня и жалобно повизгивая, прятался в дальнем углу, едва я ступал на порог.
В тот день я был трезв и побрит. После посещения парикмахерской, я благоухал, как фиалка. Я уволился с работы. Я продал дорогие часы престижной фирмы, и я шел домой. К тебе.
«Сегодняшний вечер», - сказал я себе, - « Станет поворотным в нашей судьбе».
Не торопясь, я шел к дому, наблюдая, как ленивое солнце сползает за крыши домов. Размахивая рукой, я мысленно разговаривал с тобой:
- Зернышко мое, здравствуй! - скажу я с порога.
- Здравствуй, - равнодушно ответишь ты.
- Я сегодня понял одну очень важную вещь, - загадочно скажу я.
- Да? Какую? - холодно отзовешься ты.
- Во-первых, я люблю тебя, - продолжу я, обаятельно улыбаясь.
- А во-вторых? - ты улыбнешься мне в ответ. Ты ведь не сможешь не улыбнуться мне в ответ?
- А во- вторых...- я подойду к тебе, и возьму тебя на руки, и выйду с тобой на улицу, и пойду у всех на виду.
Ты смущенно спрячешь свое лицо на моем плече, и твои волосы будут касаться моей щеки.
Я унесу тебя в тот скверик, где мы встретились впервые. Пошлые липы стали такими романтичными, с недавно вылупившимися листками.
- Хочешь, - спрошу я тебя, - Я расскажу тебе сказку?
Ты ничего не ответишь, только молча кивнешь головой. И я начну загадочным голосом:
- Когда-то давным-давно, жил на свете волк...
- Злой и серый? - спросишь ты.
- Не перебивай, - я строго нахмурю брови. - Одинокий, злой и серый. Хотя он был не совсем волк. Он был царь. Звали его Соломон. Он бродил по свету и искал свое счастье.
И вот однажды...- в этом месте я замолчу, и ты с любопытством ребенка заглянешь в мои глаза.
- Однажды он встретил маленькую девочку с большой собакой. У девочки была смешная челка, и девочка играла на скрипке.
- Как я?
- Как ты. И волк- царь понял, что погиб. Он полюбил эту маленькую девочку, хотя сам еще этого не понял...
Я не придумал, что скажу дальше, потому что подошел к дому.
- Сезам откройся! - попросил я лифт и он с готовностью, шамкнув беззубыми челюстями, вознес меня на седьмой этаж.
В квартире было привычно тихо. Тебя не было. Не было ни малейшего намека на то, где бы ты могла быть.
Сначала я ждал тебя сидя перед телевизором, затем, стоя у окна и курил, курил. Потом я пошел к твоей матери.
Ее крысиные глазки сузились, и она заверещала что-то о моей безнравственности и твоей загубленной молодости.
Мне показалось, что из-под халата выглядывает серый, длинный, голый хвост.
Я понял только одно - тебя не было в этом доме.
Всю ночь я метался по городу. Я нашел адреса твоих приятельниц, но они ничего не знали, пожимая плечами, недоумевали вместе со мной.
Утром я, злой и обеспокоенный, был у консерватории. Я ждал тебя, как волк в засаде ждет свою добычу. Я уже придумывал наказание. И в этот момент подошел автобус, и ты спорхнула на тротуар. Вслед за тобой спрыгнул парень, лет семнадцати, и, сразу взял тебя за руку. Автобус, шипя, отъехал, выплюнув только вас двоих.
Я не мог сдвинуться с места. Чутье подсказывало мне, что еще не время. Вы стояли, взявшись за руки и ты что-то говорила, говорила ему, а он внимательно слушал, наклонив голову.
Короткая стрижка, юношеские прыщики на щеке, воротник рубашки смешно загнут за ворот. Ты не могла...
И в этот момент ты привстала на цыпочки и поправила ему воротничок рубашки жестом, каким мать поправляет одежду ребенку. Мельком обернувшись, ты скользнула по мне взглядом и не заметила.
Не заметила. Но я успел уловить в твоих глазах нечто. И это нечто было НЕЖНОСТЬ. Ты смотрела на него с нежностью. Ладони мои свело судорогой, и пальцы скрючились, как звериные когти. Я почувствовал, как в глазах моих загорается огонь и застилает весь мир красной пеленой.
Подошел другой автобус и парень, небрежно поцеловав тебя, вскочил на подножку, махнув рукой, Ты стояла и смотрела вслед.
Пружинистой походкой, крадучись я шел к тебе со спины, против ветра. Но ты услышала меня, наверное, сердцем, и обернулась. Спокойно и даже с интересом ты смотрела на меня. И не было в твоем взгляде ни страха, ни боли, ни равнодушия. Жизнь била ключом. Сияла из-под ресниц. Обычно бледные, щеки пылали, а из под верхней губки, похожей на сочный лепесток пиона, хулиганисто выглядывал белый зубик.
- Ты!.. - я задыхался от ярости. - Ты! Быстро домой!
Молча помотала головой.
- Маленькая шлюха! - звонко и весело хлопнула по твоей щеке моя лапа. По твоей маленькой розовой щечке.
И снова ты промолчала. Тогда я схватил тебя за руку и заорал, не обращая внимания на обалдевших прохожих.
- Пошли, дура! Дрянь этакая!
- Я не пойду. - Твой голос прошелестел тихо-тихо, но я услышал. Если бы ты заплакала или закричала. Если бы ты сопротивлялась и ругалась в ответ, мне стало бы легче.
Но ты повторила тихо и даже нежно:
- Я не пойду. Я насовсем.
И ты осторожно вытянула ладошку из мое руки, повернулась и ушла.
И не разверзлась твердь земная, не раскололось небо пополам не грянул гром. Ты поднялась по ступеням и исчезла в брюхе огромного серого монстра, коим показалось мне здание консерватории.
Шестой месяц я нахожусь дома. То, что происходило со мной с трудом можно описать.
Сначала я пил транквилизаторы и спал. Спал сутки напролет. Потом таблетки кончились, и я уничтожил остатки спиртного в доме. Твоего дога я выпнул за дверь в первый же вечер и был теперь совсем один. Никто не навещал меня. Холодильник был пуст, и я отключил его. Телевизор я разбил в припадке дикой ярости. Я плотно зашторил окна. Я рыскал по квартире кругами и уже через месяц на ковре можно было различить белую тропинку моих следов, где ворс вытерся, рисуя магический круг.
Первые недели я разговаривал сам с собой. Потом замолчал. Я не хотел говорить. Щеки мои заросли щетиной, потом все лицо странно вытянулось, должно быть от голодания, и, однажды, глянув, случайно в зеркало, я равнодушно отметил, что стал похож на волка. Постепенно странная метаморфоза усиливалась. Пальцы, скрючившись, укоротились, ногтевые пластинки вытянулись, сузившись и напоминали скорее когти.
И, наконец, однажды ночью я вышел на охоту. Зов крови был сильнее приобретенных в человеческом облике моральных и нравственных навыков. Первой моей жертвой стала обыкновенная кошка. Мне жаль ее до сих пор. Как видите, я способен еще кого-то жалеть.
Опьянев от крови и непривычной сытости я вернулся домой на четвереньках.
Затем я убил собаку. И однажды мне повезло поймать ворону со сломанным крылом.
Сначала я еще поднимался и старался передвигаться по человечески, но затем привык, что хожу на четырех ... лапах.
Девочка моя! Где ты? Что с тобой? Ты помнишь, как я любил тебя. В этом моя беда. Я любил тебя, а ты нет. Ты была моей Суламифь, почему я не стал для тебя Соломоном? Почему я не сберег тот робкий огонек любви, который вспыхнул в тебе изначально? Или прав Гессе? Во мне жил волк? Помните у Набокова? Бедный Гумберт Гумберт. Как я тебя понимаю. Моя маленькая Психея, ласточка моя. Лолита. Я стал волком. Теперь я понимаю, что был им всегда. По сути. Изнутри. По нутру. И звезды, чихая космической пылью, выхаркнули меня из недр вселенной на землю, и Вселенский разум, ибо я не верю во Всевышнего, вдохнул мою звериную суть в нелепую и жалкую человеческую оболочку.
Иногда мне кажется, что я нахожусь в огромной лаборатории в качестве подопытного зверя. И таким же зверьком была ты. И вот уже записаны результаты, подведены итоги. И скоро, очень скоро могучая рука приподнимет небо, как стеклянный колпак, и меня отпустят, наконец, из этой клетки, называемой жизнью.
Но время идет. И никакая рука не поднимает купола. И я живу волком.
Днем я обычно сплю, но с наступлением темноты просыпаюсь и подхожу к окну. Шторы чуть-чуть раздвинуты и в узкую полоску ночного света заглядывает луна. И тогда я поднимаю голову и начинаю выть. Девочка моя! Где ты? Что с тобой?
Я чувствую, как поднимается шерсть на загривке, как напрягаются мускулы. Я вою, раздувая горло, запрокинув морду.
Слышал как-то утром - соседи ругались, что воет собака. Возможно, скоро будет облава, и я получу, наконец, освобождение.
Но облавы все нет, и я вою на лунный свет.
Но облавы все нет, и я вою на лунный свет. Потом я смотрю на стену, где на белых листках бумаги, карандашом и углем. ТЫ. Вот ты с собакой. Вот ты в проеме окна, вот ты, запутавшаяся в грифельных линиях, рождаешься из контура скрипки.
И тогда, когда тоска моя становится невыносимой, я выхожу на охоту. Лапой я открываю дверь и выхожу на ночные пустынные улицы.
Догадайся на кого я охочусь, девочка моя?
Нет! Я не охочусь на юных девственниц, выгуливающих мраморных догов. Я охочусь на крыс. Ты не представляешь, сколько их развелось на помойках.
Норильск
июнь 1996г.