ЧУВСТВОВАТЬ СЕРДЦЕМ
В то утро Николай Иванович Ветров проснулся с незнакомым ему странным чувством: не то чтобы что-то болело, но тошнило внизу живота и посасывало под сердцем.
И все то время, пока он совершал ежеутренний ритуал умывания и одевания, Николай Иванович тревожно прислушивался к самому себе и постепенно успокаивался. Очевидно, просто устал, думал Николай Иванович, давно не был в отпуске, надо будет взять недельку.
Окончательно он успокоился за завтраком. Хотел было поделиться этим ощущением с женой, но передумал. Молча ковырял вилкой в тарелке с омлетом, прихлебывая горячий кофе.
Жена и дочка тихонько разговаривали о своих женских делах, а сын Коля, сидел на подоконнике и болтал одной ногой. Другую, по всегдашней своей привычке, так раздражавшей Николая Ивановича, поджал под себя.
- Коля, опусти ногу! - Строго сказал Николай Иванович, - И слезай с подоконника!
Коля послушно слез и уселся на стул.
Жена приобняла мальчика за плечи, потом притянула ладонью голову сына к себе и звонко чмокнула в темный завиток на макушке, а потом еще и дунула легонько в ушко.
Коля завертелся, поморщился недовольно, но Николай Иванович видел по его глазам, что сыну нравится и то, что его чмокнули, и то, что дунули ему в ухо. Они с матерью и сестрой переглядывались, улыбаясь, как могут переглядываться только очень близкие, любящие друг друга люди.
И пока Николай Иванович надевал пиджак и обувался, все они: и Коля и жена с дочерью разговаривали негромко и посмеивались.
И снова то самое чувство напомнило о себе.
Он отправился на работу, размышляя о сыне. Почему-то именно о сыне. Хотя жена и дочь, которая недавно развелась с мужем и жила теперь вместе с родителями, обе они, со своими вечными проблемами, доставляли ему гораздо больше хлопот.
Коля был поздним ребенком в семье Ветровых. Людочке исполнилось уже восемнадцать, когда жена, краснея, призналась Николаю Ивановичу, что уже три с половиной месяца, и что она сама не знает, как это получилось.
Получилось совсем неплохо. Николай Иванович был рад мальчику, но чувства, которые он испытывал к нему, трудно было назвать каким-то одним словом. Любовь и суровость не могли одновременно сочетаться в этом человеке, но он пытался их сочетать. Старался быть строгим с сыном и считал это проявлением любви.
Коля же рос мальчиком мечтательным, нежным и Николай Иванович всячески пытался быть с ним суровым и строгим.
Не так давно к Коле пришел товарищ и, сквозь слезы рассказал, как во дворе убили собаку. Собака была ничья, бегала, где хотела и никому не мешала. Но, приехала служба отлова, и собаку убили. Прямо днем убили. На глазах у детишек.
Коля сначала слушал спокойно, а потом расплакался. И Николай Иванович сердито и чуть насмешливо сказал:
- Ну что ты плачешь, как девчонка! Ты там не был, стоит ли себя так из-за этого проявлять. Мужчина должен быть жестким.
Ему казалось, что это правильно. Мальчик должен скрывать свои чувства, а плакать из-за совершенно чужой собаки... Из-за собаки - смешно.
Но Коля сказал тогда, вытирая слезы:
- Мне ее жалко.
- Жалко у пчелки. Что ее жалеть?
- Жалко. Я почувствовал сердцем.
Николай Иванович очень удивился тогда этим Колиным словам. Девятилетний мальчик, по его мнению, не должен был так думать.
Девятилетний мальчик должен расти в меру хулиганистым, в меру, по-детски жестоким, в меру любить своих родителей, но не больше, чем своих солдатиков и танков с дистанционным управлением.
Николай Иванович шел на работу пешком. Он вообще предпочитал ходить пешком, не признавая автотранспорта. И гораздо уместнее было бы сказать о нем так: Николай Иванович направлялся на службу.
Прическа его - зачесанные назад полудлинные волосы мягкого коричневого оттенка, его очки в позолоченной тонкой оправе, строгий костюм и, слегка тяжелившее фигуру брюшко, делали его похожим на интеллигента дореволюционных лет. Такой мог служить в адвокатской конторе или в департаменте .
А Николай Иванович работал инженером на маленьком заводике. На его рабочем столе, среди папок с деловыми бумагами, лежал томик Ремарка, подаренный братом. Но за три года владения книгой, он не прочел ни страницы, поглаживая глянцевый переплет и, мечтая, что вот уйдет на пенсию и уж тогда...
Из домашней библиотеки он изредка перечитывал Чехова и Зощенко, в основном же предпочитал свежие газеты.
В тот день Николай Иванович проверял сроки выполнения своих последних распоряжений, когда веселая секретарша крикнула ему из приемной:
- Ветров, к телефону! - И недовольно посмотрела на него, что вот, занята служебная линия.
А он совершенно спокойно подошел к столу, взял трубку и привычным, властным голосом произнес:
- Да! Ветров! Слушаю! - Ему нравилось так отвечать по телефону. Четко разделяя каждое слово. И он, не думая ни о чем, ждал ответа.
Ответ был так странен, так нелеп, так ненормален, что Николай Иванович не сразу осознал смысл сказанного:
_ Колю сбила машина...
_ Какого Колю? - машинально спросил он.
- Колю Ветрова, вашего сына.
- Какая машина?
- Ах! Господи! Неужели так важно? Колхида. Рефрижератор.
И все то время, пока Николай Иванович механически собирался, пересчитывая мелочь, прикидывая, хватит ли на автобус, пока серьезно сообщал директору, что вынужден уйти, так как (он так, и сказал «так как») сын попал под машину, пока шел к остановке и ждал автобус, мысли его не могли собраться.
Он рассеянно размышлял о том, будут ли последствия травмы, не плакал ли Коля, знает ли жена. Почему - то особенно его беспокоила мысль о том, не плакал ли сын. Мальчик, мужчина, не должен плакать.
В травмпункте его долго держали в приемном покое и ничего существенного не говорили. На вопрос, в каком состоянии мальчик, женщина в белом халате странно посмотрела на него и отправила в кабинет судмедэкспертизы.
И Николай Иванович, направляясь по длинному коридору к самому дальнему кабинету, все думал, как он войдет и сразу обнимет Колю. Он не сомневался, что надо только обнять, и тогда все будет хорошо. Он еще успел подумать: а можно ли обнимать, а вдруг травмирована рука или ребро.
Он неожиданно для себя, робко постучал в дверь тридцать второго кабинета
и, словно устыдившись этой своей робости, вошел, не дожидаясь ответа.
Два человека в белых халатах, испачканных чем-то красным, сидели за небольшим квадратным столиком и... выпивали (если позволите).
- Извините, - смутился Николай Иванович. - Я... у меня сын... Коля, видите ли...
- Сын? - удивился один. - Ну, проходи. Он там, - и мужчина показал на дверь в соседний кабинет, смежный с этим.
Николай Иванович вошел и остановился. То, что он увидел, оглушило его. Он не мог кричать и не мог плакать. Он ничего не мог, потому что - то, что лежало на столе, не было, не могло быть его сыном Колей, девятилетним мальчиком с крупными карими глазами и застенчивой улыбкой. Это было... Совершенно незнакомое лицо, изуродованное и смятое, треснувший череп и, сквозь трещину выпирало нечто розово-белое, и Николай Иванович даже боялся подумать о том, что это. От шеи до паха шел длинный разрез, и края разреза были отвернуты и на них висели какие-то блестящие металлические штучки.
Он сразу закрыл глаза, пытаясь подавить приступ дурноты. Но то, что он видел какую-то долю секунды, стояло перед глазами. Николай Иванович, боясь посмотреть еще раз, повернулся на ватных ногах и вышел из кабинета на ощупь.
Здесь он открыл глаза, пытаясь понять где и зачем находится.
Два человека чокались мензурками.
- Будем! Бодро произнес один.
- Как два пальца... - так же бодро ответил другой.
Тут оба заметили Николая Ивановича. Лицо у того было бледным, а по щекам высыпали крупные красные пятна.
- Что, папаша, заплохело? - участливо спросил тот, которому хотелось «быть».
- Ты выпей с нами, - жизнерадостно предложил второй, но Николай Иванович выбежал вон.
Его все - таки вытошнило на улице. Николай Иванович брезгливо и очень тщательно вытерся носовым платком, и сам платок бросил на землю. Пошатываясь, он отошел к лавочке и присел на нее.
- Батюшки! - плюгавенькая старушка в смешном, старомодном платье и кургузом пиджачке остановилась напротив, - Нализался! Люди работают, а он с утра глаза залил.
- Вы знаете... - ему вдруг захотелось рассказать этой милой старушке про Колю. Про то, как он любил его. КАК он любил его!
Но старушка плюнула в сторону Николая Ивановича и пошла прочь, переваливаясь, как уточка, и сумка в ее руке покачивалась, из сумки выглядывал огурчик с кудрявым хвостиком.
Он как завороженный смотрел ей вслед и его сознание выцепляло из увиденного детали: сумка покачивающаяся, темно-зеленая попка огурца с кудрявым хвостиком.
Надо было идти домой. Он боялся этого и тянул время, обманывая себя: « Вот посижу немного и пойду»,- думал он, понимая в то же время, что не может вот так просто встать и пойти.
И время шло, а он все сидел, не замечая прохожих, и поднявшегося ветерка, и все вставали перед глазами четкие картинки: он видел, как в кино, крупным планом: вот жена обнимает Колю за плечи, вот притягивает его голову к себе и чмокает в макушку; а вот эта макушка со страшной трещиной, и из нее выпирает нечто.. Нечто...
То, что он видел несколько секунд, вставало перед ним, заслоняя весь мир вокруг. И, чтобы отогнать это, он вдруг поднялся и быстро направился к дому.
Николай Иванович все убыстрял шаг и, потом, даже побежал тяжело и медленно. Хотя, впрочем, ему казалось, что он бежит быстро. Со стороны же, прохожие с недоумением оглядывались на пожилого человека, совершенно седого, который трусит по улице, так что непонятно бежит он или просто идет быстро и раскачиваясь.
Ему хотелось как можно быстрее прийти, прибежать домой. Он представлял, как они с женой обнимутся и тихо поплачут. И ему станет легче. И то чувство, которое с утра тревожило его и теперь разрослось, усилилось до боли в области сердца- оно пройдет. А что будет потом - неважно. Он старался не думать о том, что будет потом.
Дома было много людей. Родственники, знакомые, соседи - все сидели в большой комнате и тихо переговаривались.
Никто не встал к нему навстречу. Только жена посмотрела полными слез глазами и припала на грудь дочери, которая тоже сидела с опухшим, заплаканным лицом.
Николай Иванович прошел на кухню, но и там были люди. Сестра жены хлопотала у плиты, готовила что-то в большой кастрюле.
От запаха пищи его снова замутило и он поспешно прошел в спальню. Там было пусто и Николай Иванович присел на кровать, тупо уставившись в угол, где стояло трюмо, занавешенное теперь черной тканью.
Он вспомнил эту славную, такую милую привычку сына сидеть на подоконнике и болтать одной ногой, поджав другую под себя. Он вспомнил слова сына: « Я почувствовал сердцем», и спасительные слезы потекли по его щекам. Как будто открылся клапан и вот, хлынули неудержимо.
Он вспомнил свою суровость, свои принципы воспитания мужественности и подумал, что не надо было ничего этого. Надо было просто любить сына. Просто любить. Живого и веселого. Таким, какой он есть. Был...
И от непоправимости, от безысходности, Николай Иванович тихонько заскулил, подвывая, закрывая рот руками, чтобы никто не услышал.
«Все теперь поздно» - думал он. « Все поздно. Надо было чувствовать сердцем. Просто чувствовать сердцем...»
Норильск 1996г.