На следующий день Нина Киселева повела меня на мое первое место работы, в НИИ-9*.
Наша так называемая «гостиница» располагалась недалеко от деревни Щукино. Несмотря на то, что деревня как бы примыкала к самой Москве, она живописно раскинулась по берегу Москва-реки, самобытная и красивая.
Когда я, много лет спустя, в 1993 году обследовалась в 6-й клинике, я с ужасом обнаружила, что от деревни этой не осталось и следа, только название метро Щукинская напоминало о былом. Я даже не могла опознать место, где деревня была. Кругом стоят многоэтажные дома, а Москва-река пленена бетоном и мостами. А тогда, в 1948 году, здесь было так красиво, что мне не верилось, что я в Москве.
Я помню, как шла впервые через прекрасный лесопарк, отделяющий деревню от НИИ-9. Парк был в основном лиственный, величавые деревья, как молчаливые великаны, казалось, приветствовали меня. Лучи солнца, проникающие через почти сомкнувшиеся кроны, словно гладили меня по лицу. Воздух был необыкновенно вкусным, уже с неповторимым запахом осени.
После очередного посещения бюро пропусков, проходной, я, сияющая и нарядная, предстала сначала перед начальником отдела кадров, а затем с направлением на работу — перед начальником лаборатории Л.И.Цупруном, в отдел металлургов. На мне очень хорошо сидела белая удлиненная шелковая блузка с пышными рукавами и воротничком-хомутиком, строгая черная юбка подчеркивала стройность фигуры, а китайские яркие босоножки на высоком каблуке дополняли композицию; да еще полчаса ходьбы по лесному воздуху сделали мои щеки розовее обычного.
Он с неприязнью оглядел мою яркую фактуру, а затем, даже не предложив мне сесть, засыпал меня градом нелепых вопросов по радиотехнике. От неожиданности я так растерялась, что как на экзамене попыталась отвечать ему. Но только я начинала фразу, как этот маленький, паукообразный человечек кричал:
— Бред собачий! Неверно! Я сразу понял, что вы .ничего не знаете! При такой наружности не может быть нужного количества извилин в мозгу!
Я уже готова была расплакаться и выйти из лаборатории, как вдруг из-под стола, где шел монтаж какой-то схемы, появилась большая белокурая голова и произнесла:
— Девушка, садитесь, пожалуйста, и не расстраивайтесь! Просто наш шеф не выносит женский род в своей лаборатории и таким оригинальным способом от него избавляется.
В это время со стулом в руке ко мне подошел мой бывший институтский сокурсник Аркадий Савельев и ободряюще мне улыбнулся.
Садиться я не стала, но, придя в себя, обрела свойственную мне смелость.
— Сами Вы ничего не знаете! — воскликнула я, обращаясь к Цупруну. — Экзамены я" сдала давно в институте, и у меня диплом с отличием. Это Вы мне не подходите после такого приема!
С этими словами я быстро вышла из лаборатории и опять отправилась в отдел кадров.
(Кстати, лохматая голова под столом, принадлежала моему будущему мужу В.Е. Эпатову).
Начальник отдела кадров, выслушав меня, со смехом покачал головой:
— У Цупруна так всегда, ведь Вы ему подходите по специальности, а он ... Ну да ладно. Вот Вам направление в лабораторию Доры Ильиничны Лейпунской, — ободряюще напутствовал он меня.
* Примечание. Решением Совета Министров СССР от 27.10.1947 г. был создан специальный отдел «В», в задачи которого входила разработка технологии получения металлического плутония и деталей из него для создания атомной бомбы. Разумеется, идя в НИИ-9, я не имела об этом никакого представления, хотя о том, что возглавляет его академик А.А.Бочвар узнать мне довелось. Дора Ильинична и я понравились друг другу, и я стала работать в ее лаборатории. Я до сих пор так хорошо ее помню, что, кажется, узнала бы ее сейчас, если бы встретила. Это была обаятельная, миловидная женщина, с круглым овалом лица и изящными чертами. В то время ей, наверное, не было и 40 лет, но на фоне моих 23-х она мне казалась «пожилой». Она была очень внимательный, знающий руководитель, и работа с ней сразу же увлекла меня, хотя и была не совсем по специальности (из инженера-электрика по радиосвязи я превращалась в радиометриста и дозиметриста). Я занималась градуировкой радиометрических и дозиметрических приборов и принимала участие в их разработке, так как Дора Ильинична находила у меня склонность к научно-исследовательской работе.
Установки тех времен, с которыми мне довелось работать, тоже имели конспиративные названия, например, типа «Ж», «Д» и т.п., и, конечно же, не отличались техническим совершенством и точностью. Комплект, как правило, состоял из импульсно-ионизационной камеры, «пересчетки», механического счетчика, осциллографа. В камеру вставлялся радиоактивный источник (например, а — излучатель), и по количеству импульсов определялась величина радиоактивности источника, его количество и прочее. В эту же камеру вставлялась медная сетка, от толщины которой зависел коэффициент камеры, количество поглощенных а — частиц. Этим я и занималась.
Работать приходилось с открытыми радиоактивными источниками голыми руками, без защитных очков и респираторов. В то время нас, увлеченных работой, последствия от встречи с ионизирующими излучениями мало волновали. Хотя среди сотрудников института (по «ОБС информации») передавалась история. Будто бы один научный сотрудник института, проводя эксперимент, по-рассеянности положил в нагрудный карман пиджака образец радиоактивного металла и забыл об этом. При выходе из института, в проходной, его не задержали из-за несовершенства средств дозиметрического контроля. В районе Сокола, потеряв сознание, он упал. Подобравшая его милиция решила, что он пьян и поместила его в вытрезвитель, предварительно вынув из его карманов все содержимое и положив его в ящик стола дежурного милиционера. Разумеется, как было положено, на все изъятое имущество «пьяного» был составлен соответствующий акт. Всю ночь за этим служебным столом сидел дежурный милиционер. Утром сотрудник института умер, а милиционер потерял сознание...
Быль это или выдумка... — несомненно одно, что губящее воздействие ионизирующих излучений предполагалось уже тогда, но силен был русский «авось».
Мне очень нравилась моя работа. Я познакомилась с многими штатными сотрудниками института, коренными москвичами, большинство имен которых моя память не сохранила.
Помню высокую брюнетку, которой я очень благодарна. Она не только помогала мне в работе, но от нее я впервые узнала о Марине Цветаевой и познакомилась с ее стихами. Ее фамилия, по-моему, была Цветкова, а звали ее Нина.
Помню еще молодого рыженького научного сотрудника, который также уделял много внимания моей стажировке и даже пытался ухаживать за мной. Из практикантов мне больше всех запомнился А.И. Могильнер^ который с таким жадным вниманием вникал в существующую аппаратуру, а впоследствии внес большой вклад в развитие атомной энергетики.
Со мной вместе стажировалась моя однокурсница Лиза Чебыкина. Ее работой руководил сотрудник института Натан Межеборский, который нам с ней был хорошо знаком, так как окончил наш же институт на год раньше. Часто все трое мы работали в вечернюю смену, и Натан помогал нам. Я хорошо помню дорогу через парк, от Покровско-Стрешнево до НИИ-9.
Какая красота там была осенью, когда одевали красные плащи клены, а березки закутывались в желтое. Как удачно дополняли этот колер своей зеленью хвойные деревья! А вот помещение института помню очень смутно. Остались в памяти большие окна, светлые комнаты, гудение вентиляции, запахи ацетона и бензола, последними я пользовалась при подборе толщины сеток, и еще какой-то специфический запах парафина в тех комнатах, где стояли в контейнерах источники у-излучений и нейтронов большой мощности излучения. Кстати, этот запах и еще что-то неуловимое в воздухе, — на что всегда реагировало мое сердце и я ощущала везде, где только находились аналогичные радиоактивные излучения, особенно нейтроны.
Эти же ощущения у меня связаны со всеми производственными помещениями ПО «Маяк» и даже Первой в мире АЭС. Но об этом потом.
Поскольку мы работали в основном с радиоактивными сс-излучателями, а-частицы не фиксировались ни кассетами, ни дозиметрическими приборами, то мы не знали об опасности, которая нам угрожает.
Мне запомнилась также большая уютная столовая, где нас по-царски кормили на рацион обедом из четырех блюд, что после тощих студенческих харчей казалось праздником.
За особо вредные условия труда нам давали рацион-1 и молоко. (В талоне на бесплатное питание цифра один означала более высокую стоимость талона).
Надо отметить, что к нам в то время медицина относилась очень внимательно. Да, мы были для нее бесценны, как первые «подопытные кролики». Вообще, если не учитывать вред, нанесенный моему здоровью радиацией, время моей стажировки в НИИ-9 можно также назвать одним из лучших периодов моей жизни.
А жила я в то время на частной квартире, в обычном деревенском домике, на берегу Москва-реки, в деревне Щукино. Вместе со мной жили еще три практикантки — Лида Бадаева, выпускница Института связи г. Москвы, Тамара Одинцова и Нина (фамилию ее не помню). Хозяева домика были очень милые люди: голубоглазая, круглолицая, с полными губами Наташа и ее муж — инвалид войны, хромающий на одну ногу. Я жила одна в комнате, называемой «горницей», а вторую комнату занимали Лида, Тамара и Нина. Хозяева жили на кухне. На работу я ходила чаще всего во вторую смену, идя через лесопарк по свежему воздуху, который румянил мои щеки и добавлял красоты. У меня было красивое, строго по талии синее демисезонное пальто и элегантная шляпка, изящные туфельки. Молодые люди дружно обращали на меня внимание. Однажды в парке я встретила того самого блондина, который мне предлагал помощь из-под стола в кабинете моего несостоявшегося начальника — Л.И. Цупруна. Мы познакомились и стали встречаться. Итак, знакомства, встречи со старыми друзьями, красивая природа и все радости московской жизни были по-прежнему со мной.
С ранних лет я увлекалась спортом: лыжами, коньками, греблей; много времени проводила на свежем воздухе и поэтому пришла на работу с отменным здоровьем. Но уже в январе 1949 года у меня случился первый серьезный сердечный приступ ( я потеряла сознание и упала).
После всяческих обследований, анализов, осмотров мне был установлен первый серьезный диагноз —миокардит; и я смею утверждать, что в результате радиоактивного облучения и так называемого «профзаболевания», в первую очередь, начинаются болезни сердца и сосудов. Ведь недаром конспиративное название профзаболевания или хронической лучевой болезни, возникающей под воздействием радиоактивных излучений, вначале было — астено-вегетативный синдром.
О том, что мне был поставлен диагноз в московской больнице — астено-вегетативный синдром в 1948 году, я узнала только в 1993 году.
По состоянию здоровья меня, практикантку, в конце января 1949 г. отправили лечиться в санаторий в Сочи.
Когда я вернулась из санатория, все практиканты были уже отозваны на ПО «Маяк» (Челябинск-40), который тогда назывался «Южно-Уральская контора Главгорстроя СССР». Так, по крайней мере, записано в моей трудовой книжке.
Почувствовав себя очень одинокой, тем более что и Д.И.Лейпунская тоже уехала в командировку на ПО «Маяк», где начались самые ответственные пусковые времена, я попросила отдел кадров отправить меня туда же. Этой просьбой я совершила очередную ошибку, так как Дора Ильинична планировала оставить меня в штате НИИ-9.
Заканчивая свои воспоминания о НИИ-9, я хочу отметить тот большой вклад в становлении атомной энергетики, который внесли практиканты, самоотверженно трудясь в НИИ-9, и оставшиеся «неизвестными солдатами». Я уверена в том, что дозиметрия и радиометрия встали на ноги и достигли совершенства благодаря труду стажеров и научных сотрудников НИИ-9: Д.И. ЛЕЙПУНСКОЙ, НАТАНА МЕЖЕБОРСКОГО, ЕЛИЗАВЕТЫ ЧЕБЫКИНОЙ, НИН ЕЛЬ ЭПАТОВОЙ, ВАЛЕРИЯ СОРОКИНА, АЛЕКСАНДРА МОГИЛ ЬНЕРА И ДРУГИХ... Итак, моя практика в НИИ-9 закончилась.
И вот я стою в вагоне, окруженная своими институтскими друзьями. Это — Дина Меринова, Дима Горбань, Сережа Кудасов*... Они провожают меня в неизвестность...
И опять мне грустно и немножечко страшно и любопытно: «Что же ждет впереди?..»
Я на всю жизнь запомнила этот путь: и холодящую тишину малонаселенной секретной гостиницы «Торговая, 66»; ночной полупустой поезд на Кыштым, а затем дорога, по которой через огромный зловещий лес пробирался автобус сквозь кромешную тьму, и вдруг глаза резанули островки огней. — Вот оно, мое новое будущее, окруженное двойной колючей проволокой: заводы, объекты, хозяйства, поселок № 2 «Соцгород — Татыш и Течь и многое другое, о чем я напишу в следующей главе!
Сегодня я все пишу, называя своими именами, презирая запугивающие и
предупреждающие инструкции о неразглашении секретности.
АМИНЬ!
(Продолжение следует)
Нинель Эпатрва-Дронская
*Примечание. Следующая моя встреча с Димой Горбань произошла в начале 80-х. в г.Обнинске на похоронах Н.И.Борзова (они были большие друзья - радиолюбители).