Да, я слушаю

Он не звонил ей целую вечность. С той самой минуты, когда решил, что ненавидит. И стой же самой минуты, во всех своих неприятностях  обвинял только ее.  Только она была виновата в его неудачах с женщинами, в неприятностях на работе, и даже плохая погода невольно ассоциировалась у него с ее именем.
И вот, спустя целую вечность, в какой то момент душевного равнодушия, он вдруг захотел услышать ее голос. Ненависть не отозвалась в его сердце привычным  свербением, и ничто не помешало набрать номер ее телефона.
- Да, я слушаю. – Голос ее ничуть не изменился. В груди погорячело,
голова закружилась и пульс забился  часто на висках и запястьях.
- Здравствуй. – Он выдержал паузу, собираясь напомнить ей о своем
существовании, разбудить в ее памяти свое имя.
- Здравствуй, - привычно тепло и нежно отозвался ее  голос, - хорошо,
что ты позвонил. Я, почему - то, ждала этого вот уже несколько дней.
- Я не хотел, - почему он оправдывается? – Я и сам не знаю, как это
получилось.
-  Это здорово. Мне недавно приснился странный сон. Будто ты превратился в большую черную собаку и пришел ко мне умирать… А утром  у моей двери появился  ротвейлер. Такой огромный и страшный. Я не могла открыть дверь. Дала ему поесть – не ест, дала попить – не пьет. А вечером он ушел. Странно, правда?
Он молчал. К горлу подступил комок и никак не получалось сглотнуть.
-    Эй, ты где? – Так она обычно говорила, если он, задумавшись, забывал о ней, в ту пору, когда они еще делили кров и постель. – Ты здесь? – голос тревожный и теплый.
- Я… да… - хрипло и  невнятно выдавил он из себя.
- У тебя все нормально?
- Нет. Нет! НЕТ!!! У меня все плохо… - голос сошел на шепот.
- Что?
- Я болею.
- Простыл?
- Я болею. Знаешь, я тебе перезвоню. Или, лучше ты перезвони мне,
ладно?
- Хорошо. – Она сказала это  робко, нерешительно, и он понял,
где –то внутри себя, сердцем, понял – не позвонит.
- До свидания. Я буду ждать. – Он первый повесил трубку. И странное
чувство, то ли сожаления, то ли позднего раскаяния, вроде того, что «зачем, дурак, позвонил», весь вечер мешало ему заниматься делами.

На другой день он специально не пошел домой после работы. Пригласил прогуляться учетчицу из  пятого цеха, длинноволосую, похожую на нимфу, которая давно уже недвусмысленно улыбалась  каждому его слову.      Повел ее в кафе, рассеяно пил коньяк и слушал щебетание своей спутницы. Ну, что же, она вовсе не глупа. «Кафка?» – он  прослушал предыдущую фразу и переспросил:
- Что Кафка? Ах, кафель! Почем? Надо брать. Берите,  не прогадаете. А цвет?  Голубой? Ну,.. это пошло. Лучше салатовый. Или черный. Сейчас это модно.
Нимфа предано смотрела на него. Длинные волосы подняла и,  хитро скрутив, закрепила на затылке. Глубокий вырез декольте завораживал.
Но все время, предлагая девушке шампанское, приглашая ее на вальс, и даже прижимая в танце ее гибкое, податливое тело к себе, ощущая  горячими пальцами ее  «да», и даже касаясь губами ее тонкой шейки и завитков на затылке, сквозь запах недорогих духов понимал только одно: там, в пустой темной квартире, наверное, звонит телефон. И единственное, чего ему хотелось, это взять скорее такси и мчаться туда, к этому звонку в темноте.

Но он нарочно тянул время, и даже согласился зайти на чашечку чая к своей  спутнице. И  остался на завтрак. А утром, утомленный  своей ненасытной визави решил остаться здесь, в этой уютной квартире, обставленной дорогой претенциозной мебелью, благо родители в отпуске и юная нимфа временно жила одна. Плакаты на стенах ее комнаты немного раздражали его. Попсовые мальчики белозубо улыбались, а девицы в кожаных плавках  щерились порочными ртами.

Покатилось. Он жил у нее месяц, пока не вернулись  родители нимфы тогда они переехали в его квартиру.
Нимфа неумело хлопотала по хозяйству, купила таки голубой кафель и затеяла ремонт в ванной. Он пытался помогать, но не хотелось. Телефон молчал. Порой он подходил к аппарату и брал трубку: «работает?» – «работает».
Он даже не заметил, как нимфа покинула его, оставив разбитый кафель и заляпанную цементом ванну. Все было просто так. Он приходил с работы, читал и поглядывал порой на телефон, который стоял себе равнодушный и молчаливый… Хотя, впрочем, нимфа звонила несколько раз, пыталась разобраться в причине их разрыва. «Зачем?» –  холодно полюбопытствовал он. На работе они не встречались, и только, когда ему сообщили, что нимфа стала мамой, и у него родился сын, он вдруг понял, что прошел год с того самого звонка, который он сам себе, как понимает это сегодня, подарил.

И вдруг телефон заговорил. Он сразу понял, что это она. Просто почувствовал. И снова – ком в горле и пульс.
- Здравствуй, - голос усталый.
-     Здравствуй. – На том конце провода молчали и он молчал.
- Как дела? – нерешительно и жалобно.
- Нормально. – Комок в горле становился все больше, а пульс, словно
взбесился.
- Слушай, я может быть не вовремя? – Почти бодро прозвучало в
трубке.
- Может…
- Может быть ты не один? – Уже почти весело.
- Может…
- Так что же ты? Пока. До свидания. – Ну, это почти сквозь хохот.
И короткие гудки. И он физически ощутил, как где - то там далеко, за
километры от него она плачет. Плачет навзрыд, взахлеб, задыхаясь, беспомощно и жалко. И от этого ему стало больно.
И он лелеял эту боль. Любил ее, с того мгновения как боль поселилась в нем. Он ощущал ее всею кожей,  кончиками пальцев, так, что невозможно было прикасаться к предметам. И снова, тем не менее, ждал звонка, и гипнотизировал телефонный аппарат, который изредка взрывался чужыми и бессмысленными звонками.
Нимфа подала на алименты и он равнодушно помогал ей на сына, в разговорах, однако с гордостью замечая - «это моя плоть».
Но плоть его жила далеко. Нимфа вышла замуж,  и сына его воспитывал чужой человек. Хотя, если разобраться, это он был чужим. Чужим всем и всему на этом празднике жизни.

Он позвонил сам, и вновь проклятый комок. Он только тяжело дышал в трубку.
- Да. Я слушаю. – Голос ничуть не изменился.
- Алло… Это кто там молчит и дышит в трубку? – Ровно и весело. -
Перезвоните, вас не слышно.
И гудки. А он еще некоторое время сидел у телефона не решаясь отойти. Все казалось, что уж теперь то она догадается и позвонит сама.

Но телефон молчал еще пол года. Случайные женщины, ненужные люди, книги, музыка – все понеслось круговертью. Каждый вечер перед сном, если это было дома он смотрел на телефон и просил мысленно: «Позвони».
Однажды ночью его разбудил звон стекла: от ветра распахнулась форточка. Холодные порывы ворвались в комнату, и он явственно услышал: «Это ты ко мне? Милый?»
Дрожа от  слез и ветра, он сидел, закутавшись в одеяло. Это была ее фраза, написанная ему, когда они еще не были вместе и посылали друг - другу письма, и придумывали разные нежные слова. Однажды она написала: «Сижу на кухне, пишу тебе. Ветер бьется в окно. Это не ты ко мне, милый?» И тогда и потом, каждый порыв ветра в окно,  означал для него эти слова. И каждый раз он отвечал: «Да…  да, это я… скучаю…»
Потянулся к телефону. Она, неожиданно быстро взяла трубку:
- Да. Я слушаю. – голос ничуть не сонный.
- Здравствуй, это я, - сбиваясь, торопливо заговорил, боясь, что снова,
пульс или комок… - Знаешь, я давно хотел тебе позвонить, но… прости меня… я так разговаривал с тобой…
- Это ничего. – Голос прежний. Теплый и нежный. На ощупь можно
потрогать.
- Я…  ты знаешь, у меня…- и, неожиданно для себя: - Я много читаю
сейчас. Я такой счастливый, мне столько предстоит, я… Достоевский  действительно великий писатель…
Они все время спорили прежде. «Достоевский – гений,» – горячилась она, сияя глазами. «Достоевский – это бред» – ему нравилось злить ее. И вот теперь, без нее он постигал  всю могучесть языка Достоевского и психологию его романов.
- Я… много читаю… спасибо тебе за это… - он говорил и говорил, не
умолкая, про нимфу, про сына и алименты, про проституток, которых порой вызывал, чтобы «выплеснуть энергию».
Она поддакивала, иногда смеялась в трубку, а он не мог остановиться, все говорил и говорил,  пока не расплакался. – Я…  не могу говорить, перезвони мне. Пожалуйста…
- Да, хорошо. – Она так это сказала, что он задохнулся от внезапной
нежности. – Я позвоню. Все будет хорошо.

Он стал представлять их разговор. Он спросит ее,  как она живет? Кто у нее есть сейчас. И так ли ей хорошо с «этим» человеком, как было с ним. Что она читает? Она всегда любила читать и читала много. Так же ли собираются у нее дома друзья и поют песни под гитару. Господи! Он снова услышит ее голос. Попытался вспомнить ее лицо и не смог. Глаза видел явственно, как Алиса, из сказки Кэрролла   видела улыбку чеширского кота. А весь облик терялся в туманном облаке. Только голос прежний. Родной. Закрывал глаза и слышал ее смех, и слушал, слушал… падая, проваливаясь в небытие, в легкий сон, каким не спал уже давно.

Она позвонила через несколько дней, когда он, измучив себя предположениями  и догадками решил было, что она не позвонит.
- Здравствуй.
- Здравствуй. Я ждал.  Я так ждал твоего звонка… Как здорово… - все
придуманные вопросы забылись и он не вспомнив ни одного, лепетал беспомощно какую то ерунду. Она опять смеялась, и от этого смеха ему становилось легче и теплее. – Хочешь анекдот?
- Хочу.
Он рассказывал глупый анекдот, она опять смеялась, а он, замирая,
слушал ее смех и голова кружилась, как в дурмане.
- Помнишь, у  Булгакова, - вдруг спросила  она, - Псалом.
- Что?
- В рассказе псалом. Стихи. Куплю я себе туфли к фраку, и буду петь
по ночам псалом. И заведу себе собаку, ничего, как нибудь проживем.
- Почему ты вспомнила.
- Не знаю.
- Я хочу увидеть тебя, - а сам лихорадочно подсчитывал: сколько они
уже не виделись? – Сколько мы уже не виделись.
- Три года – грустно отозвалась она
- Я хочу увидеться. Когда?  - Он стал вдруг решительным и
деятельным, каким и был когда - то, целую вечность назад. – Я приеду к тебе.
- Сумасшедший. – Он вдруг увидел ее улыбку. Глаза и улыбка, это уже
что – то. -  Я не уверена…
- Все. Решено. Я буду у тебя  завтра.
- Ну, хорошо… -  Только…
Он перебил ее.
- Завтра. Все. Кладу трубку.
Это тоже была их игра из прошлого. Когда они разговаривали друг с
другом по телефону  и не могли расстаться даже вот так, положив трубки. Он просил ее сделать этой первой, но она противилась. Тогда они договаривались положить трубки одновременно, но не клали и смеялись, и все повторялось еще долго.
Он подошел к зеркалу и нашел себя красивым. Глаза блестели, он похудел и осунулся, и ему казалось, что это признак мужественности. Он еще втянул щеки, чтобы четче выделялись скулы.  Она увидит, как он истосковался. Долго думал, что  надеть.  Так и не смог заснуть. Ходил по квартире. Слушал музыку. Пытался почитать, но не смог. Несколько раз за ночь решал, что ехать не стоит. И несколько раз бросался к двери, чтобы ехать немедленно.  Под самое утро забылся и проснулся в ужасе, что проспал. Посмотрел на часы – шесть. Утра или вечера? Утра. Спал всего тридцать минут. Больше заснуть не смог. Долго лежал в ванне, долго брился, особенно тщательно. Чистил брюки, гладил рубашку. Выпил чашку крепкого кофе. Семь. Вышел из дома в морозное утро.  На автобусе ехать примерно полтора часа. В автобусе снова задремал и проснулся в страхе, что проехал остановку. Нет. Как раз выходить. Купил цветы в киоске, бодрячком  пробежался по сонным, пустынным улицам. Выходной. Все спят. Вот и ее дом. Окна темные. Тоже спит еще, наверное, милая.  Подошел к двери. Позвонил. Тихие шаги, полусонный, невнятный голос: «Кто там?».
«Это я! Я!» – задохнулся от предвкушения: «Сейчас!…»
Дверь приоткрылась, на пороге стояла незнакомая женщина, и вопросительно смотрела на него.
- Вам кого?
Целый вихрь предположений: уехала, подруга ночует у нее, продала
квартиру…
- Я… а здесь раньше жила Свешникова…
- Я не знаю… - женщина замялась, пряча глаза. – Вы у соседки
спросите, у тети Гали. Извините.
Дверь тихо прикрылась. Он подошел к соседней двери. Потоптался. Уже не так решительно  вдавил белую кнопку звонка в черное ложе.
Там долго не открывали, наконец, Галина, заспанная, не сразу узнала его.
- Здравствуй, ты чего?
- Я хотел узнать… А где…
- Может пройдешь? Нет?..  А ты не знаешь? Умерла…  Года три
назад…
- Но я звонил, я разговаривал.
- Похоронили… Не зайдешь?

Нет. Не зайдет. Он протянул цветы и, повернувшись, медленно побрел
прочь.  По зимней улице на остановку. Замерз в холодном автобусе. Вошел в свою квартиру и с ненавистью посмотрел на телефон. Умерла.
Вот оно. Глаза и голос. И больше ничего. Набрал  справочную. Бесстрастным голосом дежурная ответила, что Свешникова среди абонентов не числится.
И уже не понимая сам себя, набрал  номер, и, замирая, слушал длинные гудки, и вот щелкнуло в трубке, и знакомый голос, такой родной и любимый:
-  Да, я слушаю… 
 

Норильск
26 января