- Гай еще дри листа! - проворчал Авшар Папиус, - герёшь дольно горого, да трыша течет уж вторую беделю. Или третью? Нет, вторую! Даланды надо попить, едрит ее. Или не трыша? -Гавай сюда. - Авшар Папиус схватил банановые листы, свернул их рулоном, погрузил на тачку и, бросив на прилавок горсть монет, вприпрыжку побежал к выходу, пробираясь между рядами.
Листы были неплохи, да только Авшару казалось, что Настенька будет недовольна, что так дорого пришлось заплатить. Так и представлялась картина: прикатывает он с базара тачку домой, а там уж дожидается его радость с немым вопросом в глазах и метлой наготове. Еще не в руках метла, да вон она, рядышком, к стене приставлена. Только протяни ручонку - и все, можно нерадивого муженька охаживать: «Ах ты хрен лысый! Что теперь матери-то на ужин подать? На какие зюзи она теперь свои эклеры печь будет?» И в таком духе Настенька может восклицать до скончания света. Вот бес неладный, при чем тут скончание света? Скорей домой, скорей к баланде проклятой. Глотнешь ее, и наступит мигом просветление в мозгу. Ну, получишь метлой по спине, ничего страшного: не впервой. Не по роже ведь, а по спине! Хотя и по роже иной раз доставалось, да это не часто. А спина, она и не такое видывала и ничего - вон, здорова спина.
Авшар Папиус выглядел чуть моложе своих девяноста четырех лет. Он считал себя потомком древнего племени ардалонцев, ближайших родственников новых славян. И жену из новейших славян себе подыскал. Думал, раз некрасивая, значит, добрая. Но Настенька не оправдала Авшаровых надежд: с лица воду пить не придется, это уж точно, к тому же одна ножка у нее чуть короче другой оказалась, но доброты ей это не прибавило. Настенька, прихрамывая, довольно легко могла преодолевать небольшие расстояния, а вот длинную дорогу осиливала с трудом.
Путь до дома занимал около получаса. Папиус легко катил свою тачку по тропинке полем, подпрыгивая, огибая колдобины; на переднем ободе позвякивал «гологолец для трасоты». Так говорил Папиус друзьям. На самом деле привязать льняной веревкой колокольчик к тачке Авшара заставила маменька Настеньки, чтобы можно было заранее «слышать приближение зятя с тачкой и подготовиться».
За калиткой у дома на полянке валялись на солнце две кошки, кролик Ухо, мирно посапывали воробьи, тут же, распластавшись под яблоней, щипал траву лев-зверь Гуня. Авшар, взглянув на свалявшуюся Гунькину гриву, на полинявшую кисточку хвоста, решил, что пора приводить льва-зверя в порядок. Хорошо, Настенька не видит, в каком виде разгуливает ее любимец.
Маменька ожидала у калитки.
- Почем? - Взгляд ее на банановые листы из-под заросших бровей не предвещал ничего хорошего.
- Да сущие тустяки, маменька. И доворить не о чем. Вы лучше мне быньки откромсайте?
- Дыню захотел? Ишь… А Настенька где?
- Как де? Мне-то откуда ж знать?
- Да ты ж ее с собой на базар брал, урод! - Маменька заковыляла к дому, по дороге, со злости пнув льва-зверя Гуньку. - Давай сгрузи кровлю и мигом назад, на базар! Да метелку прихвати, дочка-то не утерпит до дома. Захочет выдать тебе причитающееся прямо на месте.
- Горошо-горошо, сейчас мигом разыщу. - Авшар двинулся к дому за метлой.
- Ну я так и знала, что к молебну вы не поспеете. Баланду поди уж полдня не пил? И дочку туда же мою тянешь, греховодник! Теперь только утром выпьете?! Довести меня решил? - Вдруг тон ее смягчился, в глазах появился совершенно несвойственный маменьке страх. - Слышь, что люди-то говорят, будто не верховный к нам сегодня пожалует, а нижайший. Будто бы не он победил диавола, а наоборот, диавол с нами. - В глазах маменьки слезой блестела тревога. - И баланда эта, сказывают, не нектар амброзийный, а что-то совсем иное. Иное! - Она постояла с минуту, раскачиваясь на своих тоненьких ножках-палочках, потом будто выходя из оцепенения, проговорила - Ну, давай, кати мигом. Может, и к лучшему оно. И за что мне это? - Она снова пошла к дому, причитая и охая. Авшар повернулся было к калитке, но потом снова поглядел на дом. Было видно, как маменька вошла в избу, и встала у окна, пристально вглядываясь, словно высматривая или ожидая кого-то.
- Да не убивал я Витьку твоего! - Орал я в телефонную трубку, закручивая кран в ванной. - Хотя говно он порядочное. И от слов своих я не отказываюсь. - Я слышал, как Света плакала. Она плачет уже вторую неделю. – Ну что ты в нем нашла? Связался пацан со шпаной, а ты мне одно все и твердила, что он настоящий, а я сопли растираю по жизни. Ну и где твой настоящий теперь? Вся его настоящесть в том и была, что до одури обкуриться и заразу какую-нибудь подцепить. А ты на него как на икону смотрела, будто загипнотизировал он тебя. Прости за резкость, но ты дура.
- Костя, ты сегодня в окно смотрел? - спросила она вдруг тихим-тихим голосом, почти шепотом, внезапно перестав всхлипывать, точно ребенок, которому вставили в рот пустышку.
- Смотрел. Ничего особенного там. - Я отключил трубку.
На месте Светы я, конечно, тоже не верил бы и считал меня убийцей. Она в тот день пришла ко мне с утра. Разбудила меня. Я с похмелья никак въехать не мог, про какую кровь она говорит. А потом показала мне мои же брюки. На серой ткани расползлись бурые пятна. Засохшие, как облупившаяся гуашь.
- Костя, - Света смотрела мне в глаза, - ну вспомни хоть что-то, ну пожалуйста! - Голос ее то срывался на крик, то дрожал капелькой высокой ноты. - Тебя ведь посадят, ты понимаешь?
- Я понимаю только, что ты с ума сошла. Мне, наверное, вчера наваляли по репе, видишь, глаз заплыл! Вот и кровь.
- Глупый ты.
- Светка, ты ушла к этому выродку, - взорвался я - вот и закономерный результат. Если честно, то я рад, что его грохнули, потому что если этого бы не случилось, то я, действительно, мог бы его убить.
- А сама знаешь, какое время сейчас. Грех на душу брать совсем не хочется - отмолить не успеешь.
- Ну опять ты только о себе думаешь! Да на тебе его кровь, Костя! Ты в окно-то смотришь? Ведь знак уже близок, Костя, опомнись, может быть есть еще время!
- Все, не могу больше об этом говорить. Уходи. Ты меня предала, я не хочу тебя больше знать. - Сказал я спокойным голосом.
Я чувствовал, что во мне сработали предохранители, мир стал ватным, очертания расплывались, я смотрел в одну точку. В этой точке смутно проявлялся аквариум, за которым что-то двигалось. Там, за стеклом, шевелилась жизнь. Другой мир вызывал зависть. Хотелось перебраться туда, где не было проблем, Светки, которую я еще любил, но которую уже потерял, где не было ее этой новой пассии, этого дебила. Жизнь за стеклом текла по каким-то своим тихим законам, отгороженная, казалось, от катаклизмов внешнего. Наверное, - думал я, - все, что вовне, кажется обитателям аквариума космосом. Лишь одно меня иногда настораживало во всем, что касалось этого внутристекольного спокойствия: я был абсолютно уверен, что никакого аквариума у меня в квартире не было.
Я не смотрел в ее сторону, не видел, как она уходила в тот день, как вздрагивали ее плечи, как закрылась за ней дверь.
С тех пор прошло несколько недель. Мы не встречались, Света больше не звонила, не писала, я плавно встраивал свое сознание в новую жизнь - без нее. Но вот сегодня раздался телефонный звонок, и состоялся этот дурацкий, никому не нужный разговор. И сейчас я чувствовал, что, ненадолго оправившись от потери любимой, я снова погружаюсь в ватный наркозный мир, снова вижу перед собой студенистые дрожащие стенки аквариума. На этот раз мне слышались звуки. Будто аквариумные рыбы вовсе не рыбы. Потому что если рыбы, то какие же могут быть звуки? Хотя, говорят, что рыбы вовсе не так уж и немы, как принято считать. И все-таки во мне росла уверенность, что к рыбам обитатели застеколья не имели отношения. Маленький мир был заселен настоящими людьми.
Авшар покатил легкую тачку обратно на базар. Полдня без баланды - это многовато, действительно. Права маменька. Не то, чтобы плохо было, когда вот такие перерывы случались, а наступало какое-то странное состояние. Мысли появлялись необычные. Катил Авшар тачку и думал о том, что было время…
Было время, когда он был еще совсем старым, седым. Болел. Дочка была у Авшара. Дочка была тем, что держало его в этом мире, с тех пор, как умерла жена Настенька. Счастливую жизнь прожили они. Не было в душе Авшара ни тени сожаления, ни об одной минуте, прожитой с Настенькой, он не жалел. И сейчас, будучи уже несколько лет прикованным к постели, он мечтал лишь о том, чтобы снова встретиться с ней в иной жизни. Мечта - мечтой, а не верил Авшар в это. Странное дело: дочке верил, а в загробную жизнь не верилось никак. Хотя именно она, Лиля, уверяла его в существовании счастливой потусторонней жизни. Целыми днями сидела она у постели Авшара, держала его за руку и рассказывала, что все будут в той жизни здоровыми, не будет болезней, мир и счастье будут царить среди людей и животных. И самые свирепые хищники станут ласковыми, как котята, и зло уйдет навсегда. И деньги будут не нужны, и бедных, и богатых не будет, а будет изобилие и радость.
- Да не доживу я, дочка. - Грустно смотрел на Лилю седыми глазами Авшар. - Вот ты - другое дело. Тебе еще жить да жить.
- Пап, никто ведь не знает, когда это случится. - Лиля вытащила из сумочки платок, - вчера по радио передавали, что знак будет особый. Вроде бы как надо в окно смотреть, потому что все, что вне дома энергетически связано с космосом. Какой-то дядька выступал бородатый. Говорил, что в окне, на улице будет видно. Какой именно знак не сказал, потому что никому то не известно, но сказал, что все сразу поймут. Потому что знак будет необычный. Вроде бы что-то совсем необычное должно на улице происходить. Ты не бойся смерти. Я здесь с тобой. Ты просто уснешь, а проснешься уже в другой жизни. Ты же такой добрый, ты такой сильный, ты всегда был честным, ты заслужил.
- Лилечка, милая моя девочка, - Авшар с видимым усилием погладил руку дочери, - неужели ты в самом деле веришь в это? Да не боюсь я смерти. Настенька… Дочка, а ты не могла б посмотреть сейчас в окошко-то? Вдруг там чего уже случилось?
Лиля поднялась, подошла к окну. Солнце слепило глаза. Смотреть было больно, выступали слезы. Во дворе дома бегала ребятня, редкие прохожие шли по своим делам, у стены магазина на скамейке расположилась парочка, молодая женщина и мужчина чуть постарше. Мужчина, активно жестикулируя, что-то объяснял девушке, которая сидела, склонив голову, и казалось, что она вовсе не слышит собеседника. В общем, ничего не происходило.
Лиля придвинула стул поближе к кровати отца. Осторожно села. Осторожно поправила одеяло. Осторожно провела рукой по уже колючей щеке. Задремавший было Авшар открыл глаза. Лиля видела удивление во взгляде отца. Ей показалось, что вот уже несколько месяцев мертвый взгляд, вдруг ожил, прежде застывший, подернутый поволокой приближающейся смерти, теперь он обрел ясность, стал колючим. Тихим, но четким и резким голосом Авшар сказал:
- Со-Хм.
- Папа… - Лилю кольнуло непонятное слово. Мурашками по спине пронеслось странное чувство. Она видела перед собой незнакомого, непонятного человека, лишь внешне напоминающего ее отца.
- Ли-ля. Взгляд в окно - это взгляд вовне. Внаружу. Это гу-хм. Взгляд внаружу опасен, как жизнь внаружу. Нарушение галанса всегда ведет к батастрофе.
Лиля хотела позвонить медсестре, которая приходила делать отцу уколы, но не смогла встать.
- К батастрофе, - повторил Авшар. - Армический гидон недалек, но необязателен. И бобетитель еще неизвестен. Тебе долго жить. Быть. Со-хм, взгляд вовнутрь так же опасен. Думай, Лиля. Всегда болжен гыть галанс. Избыток гу-хм ведет к о!-грессии. Смещение галанса в сторону со-хм неминуемо приводит к ди!-прессии. Ты счастлива, дочь?
- Папа, конечно, - торопливо заговорила Лиля. - Конечно, я счастлива, ты же знаешь. Что с тобой? Почему ты спрашиваешь? Почему говоришь так странно?
- Это очень горошо. – Старик откинулся на подушки и закрыл глаза.
Через пять минут Авшар умер.
Такие вот мысли. Они же крутились в голове Авшара на обратном пути, помогая забыться, уйти от криков жены, еще не так давно забытой на базаре, а сейчас восседающей на специальном местечке тачки, прямо над "гологольцем". Позвякивание валдайца не могло заглушить причитаний, самое безобидное из которых заключалось в повизгиваниях о том, что "хорошо хоть, дурень, дотумкал метелку прихватить".
На молебен, конечно, опоздали. Вся деревня, разумеется, стояла уже на коленях, расположившись вдоль Большой коровьей канавы перед Холмом. На холме высился человек в красной плащанице, в темных очках с рупором в вытянутой вперед руке. Плащаница не скрывала того, что человек был строен телом. Взгляд его был остр, глаза живо бегали по лицам тех, кто, стоя на коленях, ловили каждое его слово.
- Гу-хо! - кричал он в рупор, и деревенские повторяли за ним: "Гу-хо".
Шестеро или семеро конных стояли позади молящихся, лениво ожидая окончания процесса. Даже кони, лишь изредка склоняя морды к траве, выглядели сонными под солнцем.
- Не убий! - выкрикивал верховный.
- Не убий! - отзывался хор.
Авшар, приближаясь к канаве, видел, как маменька время от времени озирается по сторонам, выискивая их с Настенькой. Папиус помог Настеньке вылезти из тачки, последние метры до канавы ей пришлось пройти пешком. Конные неодобрительно посмотрели на них, когда Авшар с женой заняли свои места в строю, но действий никаких не предприняли. Авшар, склонив голову к земле, к самым-самым корням травинок(,) смотрел, как несколько муравьев, может быть с десяток, пытались утащить обездвиженного кузнечика.
- Да пребудет мир и покой вашему селению! Сим ладен будет выселок Ра-Йу. Святости!
Услышав последнее слово, произнесенное верховным, конные медленно двинулись вдоль ряда поселенцев, разливая по протянутым чашам амброзийный нектар, именуемый меж селянами баландой.
Жизнь без Светочки казалась мне ошибкой. Несколько месяцев прошло с последнего нашего разговора. Она не звонила. Я пытался забыть ее, но постоянно ловил себя на том, что разговариваю с ней. Мысли вслух или мысли про себя - в основном, представляли собой разговор с ней, мои ответы на ее вопросы, которые я сам себе и задавал.
Следствие по делу об убийстве ее приятеля, похоже, зашло в тупик. Свидетелей не оказалось. Я и в самом деле не мог вспомнить подробности того вечера, после которого пришла Света и указала мне на кровь на моих брюках. После ее ухода я тщательно обследовал эти злополучные брюки, но ничего особенного кроме бурых пятен не нашел. Хотя нет, в кармане я обнаружил разбитую ампулу с остатками какой-то кисельно-мутной жидкости. Название препарата на ампуле частично стерлось, и можно было разобрать лишь окончание слова: «…мотриптин». Ниже было написано более мелким шрифтом: «0,1% эмульсия». В «Реестре лекарственных средств», толстой книжке, оставшейся на полке после смерти моей матушки, я не нашел препарата с подходящим названием.
Поначалу я думал, что меня со дня на день вызовут в милицию, но время шло, и ничего не происходило. Было время, когда Света чуть ли не каждый день бывала у следователя, а потом стала появляться там все реже и реже. И тот факт, что меня в милиции не ждали, означало лишь, что Света ничего не сказала о своей версии происшедшего. Мне же было на все наплевать. Состояние мое было таково, что "бысть не хотелось".
Ватный мир прочно поселился в моей душе. Я без дела слонялся по квартире, открывал и закрывал краны, ставил чайник, забывал про него, ложился на кровать, включал телевизор, закрывая глаза, целиком отдавал себя во власть проклятого тумана, размывавшего очертания предметов и превращавшего плафоны светильников в расплывчатые светлые шары, мой старый дубовый шкаф с вечно раскрытой дверцей - в ненасытного зверя с разверзнутой пастью, телевизионный экран - в мутное светящееся стекло, за которым происходила какая-то своя, не имеющая ко мне отношения, жизнь.
Даже люди, принимавшие участие в телепередачах казались нереальными: ну разве можно всерьез воспринимать заверения этого старика в каких-то лохмотьях, протягивающего руки ко мне: "Тосмотри в окно! Смотри! И если увидишь что-то необычное, если узнаешь это, то стало дыть, день гришел!" Понимая, что начинаю бредить, я вставал с кровати и на еле слушающихся ногах шел к окну. Две собаки бегали во дворе дружка за дружкой. Третья совершала примерно те же движения, гоняясь за собственным хвостом. Мужик в майке и бейсболке рылся в капоте своего жигуленка. Солнце садилось за крышу супермаркета, освещая телеантенны. Ничего не происходило.
В этот день Авшар оказался в самом конце "строя". Слева от него раскорячилась на земле Настенька, а справа - всего один человек, которого в деревне все звали Бульным.
Конные двигались с противоположного края. Бульный, прижимая голову к земле, вдруг повернул лицо к Авшару и промычал:
- Все не так.
- Что ге так? - спросил Авшар еле слышно, почти одними губами, оглядываясь по сторонам украдкой: смотреть полагалось прямо перед собой или в землю, и разговаривать тоже было запрещено.
- Да все не так. Жизнь была обещана счастливая, болезней и хворей разных не должно. Все не так.
- Ты валанду-то гавно в последний раз употреблял, добрый человек?
- Эх, да все не так, - заладил Бульный.
- Осторожней, осторожней! – сказал Авшар, - Конные совсем рядом.
- Да что эти конные! Бысть не хочется!
Конные приблизились к Авшару, и тот замолчал.
Над деревней звучало:
- Имя?
- Рабана Доната.
- Деревня?
- Ра-Йу. Ра-Йон триста-бис.
- Имя?
- Джон Каспер.
- Деревня?
- Ра-Йу. Ра-Йон триста-бис.
- Имя?
- Айзек Гросман.
- Деревня?
- Ра-Йу. Ра-Йон триста-бис.
- Имя! - крикнул конный, поравнявшись с Авшаром.
- Авшар Папиус.
- Деревня? Живешь где? Как деревня зовется?
- Ра-Йу.
Конный плеснул в Авшарову чашу тягучей жижи и передвинулся к Бульному.
- Имя? Деревня? Где живешь?
- Остап Бульный.
- Живешь где?
- В Ра-Йу. Ра-Йон триста-бис.
Отплеснув ему порцию, конные остановились. Полагалось еще около пяти минут находиться у конца строя, проследить за тем, чтобы все жители выпили нектар.
Авшар поднес свою чашку ко рту и, приготовившись выпить баланды, скосил глаза в сторону Бульного. Сосед сморщил губы в гримасе и осторожно, так, чтобы не заметили конные, вылил жидкость мимо рта. Кисель растекался по его рубахе, теряясь в складках и проявляясь темными пятнами на выжженной солнцем земле. Один из конных подъехал к Бульному, спешился. Никто не успел заметить короткий молниеносный удар, лишь Авшар видел, как Бульный обмяк, стал заваливаться на бок, но был подхвачен конным и легко водружен в седло сильными руками всадника. Вся компания вместе с потерявшим сознание Бульным проследовала мимо холма, где к ним присоединился верховный и в одно мгновенье исчезла, пустив коней галопом по пыльной дороге.
В доме, напоминавшем старинный замок, во внутреннем дворе, строго посередине был врыт в землю столб. Привязанный ремнями к столбу человек с залитыми кровью глазами лишь очень отдаленно напоминал Бульного. В трех метрах от столба сидел мужчина в красной плащанице и говорил ласковым голосом:
- Вот ты породил сомнения, Бульный. Нектар не пьешь. И кому от этого лучше? Ты же видел, Бульный, как радуются жизни в Ра-Йу твои сограждане. Видел. Зачем ты так? Это любопытство. Грех человеческий. Ты думаешь, что не рай здесь? Может быть и не рай. Ты думаешь, перед тобой сейчас сидит диавол? Может быть и так. Только что тебе с этого знания?
- Отпусти меня, Верховный… - Бульный с трудом шевельнул разбитыми губами.
- Подожди. Я отпущу тебя. Только за тобой долг. Да и поговорить мне давно уже тут не с кем. С ними что ли говорить? – Человек в плащанице посмотрел на стоящих вокруг воинов. Он сделал знак рукой, и, семеня ногами, к нему подбежала молодая девушка.
- Свет мой, покажи мне правую руку, - человек в плащанице взял протяную руку девушки, задрал по плечо свободный рукав и, увидев на сгибе локтя крошечную точку, похожую на родинку, удовлетворенно откинулся на спинку деревянного стула. – У тебя есть с собой мемотриптин? Обработай этого неверующего.
- Так вот, Бульный, - снова заговорил человек в плащанице, - знание твое – ничто по сравнению с тем, что я тебе сейчас скажу. Мы все умерли – это факт. Ты это знаешь, и все это знают. Но вот рай это или ад – каждый решает сам, мой дорогой. Ты вот считаешь, что ты в аду. Что ж, я не против. Но я тебе скажу, что никто тебя сюда силком не тянул. Ты сам себе придумал свой ад. Ведь то, что ты совершил там – он показал пальцем в небо – не пускает тебя в рай. То, что живет внутри тебя, и есть твой высший суд. Чего проще, считай себя праведником - и Ра-Йу покажется тебе раем. Не веришь? – Он кивнул девушке, и та, достав из складок плаща приготовленный шприц, легко вколола в плечо Бульного иглу.
- Так-то, Бульный. Не баландой единой жив человек. – Человек в плаще вдруг мелко и пронзительно высоко засмеялся. Потом, так же внезапно замолчал и продолжил уже глухим, совсем тихим голосом:
- Как удобно думать, что кто-то за тебя решит, что с тобой делать после смерти. Ты попробуй сам себя судить.
Человек в плащанице встал, подошел к столбу и развязал ремни. Тело Бульного обмякло, осело на землю. Через минуту во дворе не осталось никого, кроме умиротворенного вида лежащего на земле человека, смотревшего в небо.
Этот вечер тянулся так долго. Я устал от бесконечного шатания по квартире и согласно привычному расписанию лег на кровать. Аквариумные люди не заставили себя ждать. Стеклянный экран показывал мне сцену из сельской жизни. Ряд крестьян на корточках сидели возле кромки поля, видимо, занимаясь прополкой. Я видел, как от основной группы людей отделились несколько всадников и поскакали по проселочной дороге, оставляя за собой клубы пыли. Этот сюжет мне уже порядком надоел. Я вытянул руку, нащупал пульт, нажав нужную кнопку, выключил телевизор, потянулся в постели и проснулся. На будильнике отчетливо значилась половина шестого утра. Сквозь полоску штор пробивался свет, выхватывая из полумрака спальни книжный шкаф и спинку кровати.
Света спала рядом, свернувшись клубочком. Волосы разметались по подушке, одеяло было наполовину откинуто, открывая плечо и правую руку девушки.
- Доброе утро, любимая, - прошептал я ей на ухо и поцеловал бережно.
- Ой, Костя, - она улыбнулась во сне, потом открыла глаза, - еще так рано!
- Светик, ты, наверное, подумаешь, что я идиот, но не можешь ли ты сказать мне, где мои серые брюки?
- Брюки? – удивилась Света. – Ты будишь меня в полшестого, чтобы спросить, где твои серые брюки? Тебе сейчас надо куда-то идти в серых брюках?
- Нет, милая, но, поверь, мне очень важно это знать.
- Ах, если тебе так уж важно это знать прямо сейчас, милый, то я тебе официально заявляю, что на протяжении тех трех лет, что мы с тобой живем вместе, я никогда не видела у тебя серых брюк.
- Мы живем с тобой три года вместе, - пробормотал я. – Светка, так это же срок! Мы сегодня отмечаем наше трехлетие! – Я постарался придать голосу бодрости и воодушевления. – А скажи, что случилось с тем парнем, с Виктором. Так, кажется, его зовут? Звали.
- Костя, ты болен? Нет, тебе просто приснился сон. У меня никогда не было знакомых с таким именем.
- Да, милая, - я чувствовал, как мои губы сами по себе медленно расплываются в довольной идиотской улыбке, - мне просто приснилось.
Я встал с кровати и подошел к окну.
- А знаешь, у меня ведь тоже есть вопрос к тебе. Скажи, дорогой, почему ты вот уже столько дней постоянно смотришь в окно? Что ты там хочешь увидеть? Что-то необычное? Мне кажется, что вид из окна нашей спальни не меняется вот уже несколько лет. Ну, в прошлом году покрасили забор, а в этом году его сломали, но кроме этого ничегошеньки не происходило! Что с тобой?
- Я смотрю в окно? – изумился я. Тебе, наверное, так кажется, - промолвил я, понимая в этот самый момент всю абсурдность своих слов. – Да просто так, милая. Просто так смотрю. Действительно ничего особенного за окном не происходит. Да и не интересно мне, что там, за окном.
- Знаешь, Костя, - сказала Света, вставая с кровати и обнимая меня, - мне что-то это не нравится.
Я взял Светину руку и у сгиба локтя заметил крошечную точку, будто маленькую родинку над веной.
- Тебе делали укол? Это мемотриптин?
- Да какой еще мемотриптин? Мне просто брали кровь из вены позавчера. Ну, просыпайся скорей!
- Да, действительно, надо бы проснуться. Может, сварить кофе?
- Славно! Мы еще, кажется, никогда не пили кофе в такую рань. Отличная идея!
- Я так и сделаю! – я бросил последний взгляд за окно.
А за окном на самом деле ничего не происходило. Пустынный двор раннего летнего утра. Седой мужчина в спортивных трусах и майке совершал свой ежеутренний моцион вокруг хоккейной коробки. Из-за угла супермаркета, из щели возле двери в подвал выглянула крыса, постояла с минуту, поводила головой в разные стороны и пробежала к гаражам-ракушкам. На соседней березе расчирикались воробьи, развлекая молодого серого кота, присевшего в траве. А еще мимо окна пролетали деревья: клены, липы, березы. Попадались даже молодые дубки.
«Деревья улетают на юг», - подумалось мне.
И я пошел на кухню варить кофе. Чтобы пить его со Светой. Впервые в жизни в такую рань.