Ну, согласитесь, что это за имя – Лидка, и на какие жизненные перспективы можно с ним вообще рассчитывать?… Правильно! Рассчитывать ровным счетом не на что. И тем более обидно, что в это же самое время, какая- нибудь противная Стелла катит в открытом авто цвета слоновой кости. Тяжелые веки полуопущены, тонкая рука покоится на спинке сиденья. Томная, надменная леди, играющая в загадочную грусть. Элегантные господа при встрече бледнеют, сочиняют стихи, кто-то даже почти покончил собой. А загадки-то там на пятачок. Просто ноги кривоваты – вот и вся печаль. Да и этого за всю жизнь никто не приметит. Стеллам вообще все легко сходит с рук.
Или взять, например, Марианну. Это и долгая утренняя нега, и пена кружев (ну понятно не нейлоновых), и златокудрие, и розы, и эклеры. Сама, кстати, толстовата, а после первых же родов и вовсе распухнет, но у них это называется соблазнительные формы. И наивный жених, изнемогая от страсти, швырнет к ее ногам миллионы: «О, бесценная, примите, сделайте одолжение! Это такие пустяки, тем более что у меня дома этого добра еще пруд пруди!» Жених изящно, не пачкая брюк, падет на колени, а Марианна нежно так шепнет: « О, дорогой, мне нужна лишь ваша любовь, а никакие не деньги!» Знает ведь мерзавка, что миллионы-то уже считай в кармане. Примерно та же ситуация с Изольдой, не говоря уже об омерзительно- шикарной Моне.
А прохлада мраморного палаццо, серенады и всякий цветущий миндаль ради какой-нибудь, по южному усатой Изабеллы. А щегольская амазонка, грациозная лошадка и вечерние прогулки Лилианы. Ах, как она мила среди раскидистых дубочков и аккуратненьких лужков. Ну хоть бы грохнулась разок! Не-ет, Лилианы не вылетают кульками из седла , не валятся враскаряку, а если уж лошадка понесет, то только в направлении мужественного и безупречно воспитанного красавца, что в кои то веки выбрался взглянуть на собственный фамильный замок… Далее, естественно, успокаивающий отдых у камина, легкий изысканный ужин, кольца для салфеток (стиль викторианский). Взгляд хозяина пылок, но в пределах допустимых приличиями. Словом, дело на мази.… Об Оливии даже думать не хочется, тем более, сидя в подмосковной Щербинке, страдая от оскорбительной бедности, угрей и имени Лидка – плода убогой фантазии мамы штукатура, поклонницы одноименного напитка.
Наверно в каждом городе есть такие пронзительно унылые улицы, а то и целые районы, где сам воздух будто заправлен кислым и безнадежным запахом тоски. Там не бывает хорошей погоды. Мутные хляби сменяются липкой жарой, во дворах неизменно гуляет помойный ветер, а обыкновенные, в общем-то, дома кажутся трущобами, обитателям которых не стоит надеяться даже на самую жиденькую удачу. Из безотрадных этих мест, хочется бежать навсегда, очертя голову, ведь если не вырваться вовремя то, кажется, всю оставшуюся жизнь проведешь в толпе старух и пьяниц, ожидая автобуса под моросящим дождем. И пусть туповатые одноклассницы мечтают вить свои убогие панельные гнезда, где пределом роскоши является настенный ковер, цветной телевизор и угрюмый периодически трезвый муж, пусть рожают рахитичных своих Светок и Валериков, которые точно повторят судьбу родителей. И так из поколения в поколение: детство – кусачие красные рейтузы и потная косынка под сбившейся шапкой, юность – драка на танцплощадке и слюнявое сопение в парадном, а дальше бесконечная серая череда - производство какого-нибудь уродливого трикотажа, профсоюзные собрания, опостылевшая авоська и воскресная большая стирка ( на голове неизменные бигуди). Нет! Это вот все не для нее. Лидка уже даже дала определение своей грядущей жизни: «с полетом». Ну, для тех, кто не понимает, это примерно, так как у Шарлотты Бронте или Агаты Кристи (только без убийств конечно), но с непременными подставными тарелочками, обязательными напольными часами, тяжелой старинной мебелью и очень желательно с камином, где все безделушки, безделушки, каждая из которых не какая-нибудь дешевка, а нечто такое, названия, которому еще и придумать не удалось. Да, на стенах непременно гравюры, а в антикварных шкафах красивые книги с золотым тиснением на переплете. Экономка тоже весьма уместна. Словом быт должен быть авантажным, муж респектабельным, а все вместе презентабельным ( основополагающие понятия), что и следовало непременно найти и отвоевать ну хотя бы в Москве, раз уж туманный Альбион, густозаселенный Оливиями, девочкам из подмосковных окраин, почему-то закрыт… А имя? Его тоже нужно бросить здесь, вместе со стоптанной обувью и провонявшим щами барахлом. Долой одну букву и в Москву поедет Идочка. Конечно не Бог весть что, но вполне мило, легковесно и даже с некоторой умилительной капризинкой.
Искать свое презентабельное счастье Идочка решила в театральных кругах, они казались ей более или менее понятными и, если судить по телепередачам (ну всякие там интервью с какими нибудь заслуженными старыми вешалками), наиболее изысканными. Тем паче при всей своей величественной недоступности театральный бастион имел вполне легальный черный ход, и Идочка, критично оценивая собственные данные, с легкостью открыла дверь в заветный мир кулис, отучившись на гримера. Да! Не актриса, ну и что? Сколько дурочек понапрасну атакуют театральные вузы и даже умудряются затесаться в студенты, что бы потом всю жизнь интриговать в ожидании роли, завидовать единичным везунчикам, бездарно стариться и лезть из кожи вон, только бы тебя заметили, только бы пригласили. А у Идочки и цель то совсем другая. Вот он выдающийся тенор, а она касается его легонькими ручками, не навязывается, не просит ничего, не пристает. Сама хорошенькая, свеженькая, улыбчивая.
Угрюмость и прыщи остались в Щербинке. Не пригласить ли поужинать Идочку? Конечно, пригласить! А она розовеет от удовольствия, как бы чуточку смущается, тупит глазки. Чудная девочка, сама скромность… С басом тоже можно поужинать, и еще с одним. Ну, артисты балета не в счет. Они либо сидят на диете и не ужинают вовсе, либо при свечах обольщают друг друга. Словом там творится явно что-то не то.
Тактика ненавязчивости приносила свои плоды. Идочка стала весьма популярной, но далее бесконечных ужинов с последующими развлечениями дело не шло. Словом процесс застопорился, настроение портилось, да и годы работали не на пользу. Одинокими слезливыми ночами приползала не званная Лидка из Щербинки и злорадствовала, подсчитывая количество обезвреженных Идочкой беременностей, накрепко женатых любовников и денег, отданных за съемную на Коровинском шоссе комнатенку безо всякого камина и даже намека на викторианский стиль.
Идочка извелась. То она взбивала «Бабетту», то подражала худосочной Твигги, то простоволосая, обвесившись экологически безупречными деревянными украшениями, напускала на лицо безмятежное выражение хиппи, пока не остановилась на образе «вамп», который присоветовала Сусанна (та еще змея), как наиболее подходящий к уже не девичьим годам. И трудно сказать, то ли «вамп» все- таки сработал, то ли просто повезло, то ли овдовевший Марк Борисович ощущал дискомфорт в огромной пустой квартире на Цветном, но менее чем за полгода Идочка уже на законных правах воцарилась в хоромах, допевающего свои предпенсионные арии молодого супруга.
Квартира была создана словно специально для нее. Артистический ведомственный дом (консьержка, соседи, в лифте, конечно же, зеркала), кругом сплошное дорогостоящее ретро и уже готовый антиквариат. Маркуша оказался аристократическим отпрыском, а папаша его был, чуть ли не вроде Шаляпина и сходил сума по старине. Идочка покойного свекра очень одобряла, потому, как знала, что заработанные вокалом деньги многие в те времена соблазнялись спустить на глупые развлечения, такие как: азартные игры, разные там бега, бриллианты для балерин и сидение с друзьями (считай прихлебателями) в «Яре» с оплатой фантастических счетов, включающих битые зеркала. Свекор же, видимо, все тащил в дом, и очень правильно делал.
По рекомендации все той же Сусанны, знающей толк в авантаже, Идочка лишь сменила обои, гардины, расположила в старинных рамочках свои удачные фотографии и завела элегантную собаку, которую после продолжительных творческих мук назвала Вальтером. Получилось звучно и в соответствии с интерьером, что собственно и требовалось.
Все вроде бы наладилось. Уже зажужжали на оливковой обивке чиппендейловских полукресел золотые пчелки, на драгоценном комоде сдержанно поблескивали бесценные статуэтки, и бедная Идочка страдала лишь отсутствием соответствующего стилю телефонного аппарата, который она уже присмотрела на прошлых гастролях в Мюнхене.
«Кто может сравниться с Матильдой моей…» - выводил Марк Борисович. Может, может. Идочка все может. И сравниться, и вырваться из провинциального заточения, и превратиться из прыщавой бесформенной колоды в столичную даму, и выдержать рядом эту мумию с кислым старческим запахом, клацканьем зубных протезов, вечным нытьем и ненавистной уринотерапией. И то один, то другой широкоплечий силуэт замаячит, но нет, Идочка будет терпеть. Слишком тяжело досталась ей ее сказка, чтобы неизвестно еще ради чего быть депортированной в панельный кошмар своего детства….
…Женщина за сорок. Ну ладно, Сусанна (зараза!), пусть весьма за сорок, но все равно это вполне элегантный возраст. Можно еще составить очень даже приличную партию. Но вот Марк Борисович, что он себе думает, вообще не понятно. И одряхлевшего Вальтера уже сменила красавица Долли, и поседели сыновья Марка Борисовича от первого брака, и даже мама-штукатур схоронила уже третьего мужа. А этому хоть бы хны! Вечный он что ли? Всегда был ворчлив, скуповат и ревнивец, а с возрастом стал ну просто невыносим. Ругается даже с телевизором, глухой, как тетеря, хорошо слышит почему-то только идочкино телефонное щебетание. И притом не только слушает, а комментирует каждое сказанное ею слово как на футбольной радиотрансляции. Ну, не-вы-но-си-мо! Скареден стал до того, что готов просиживать вечерами в полутьме - экономит копейки на электричестве и ревнует, ревнует, ревнует… А Идочка плачет злющими слезами и колотит посуду (ту что попроще) и все еще надеется на своего принца, потому как остальное, в общем то, у нее все есть и даже эти чертовы кольца для салфеток. Только не нужны они никому, ведь Марк Борисович, по старческой своей неряшливости вытирает руки об одежду, гости к ним не ходят, а детей, слава Богу, нет.
И снова по ночам противно хихикает Лидка: « Ну что не жалеешь? Внуков бы уж нянчила. А то вроде как не шибко авантажно выходит со старым хрычом сидеть? И не жена и не вдова». Гнала Идочка Лидку, а та все лезла и лезла со своей «вдовой». Ну, хоть спать не ложись, все вьется и вьется в голове это мерзкое слово, а может и не мерзкое, только об этом ни-ни. Даже оперетта такая есть «Веселая вдова», о чем там Идочка не знала, потому, как гримировала в опере, но предполагала, что ту самую вдову допек бранчливый, ни на что не годный муж, который наверно тоже бесцеремонно влезал во все дамские мелочи, внутренние и кожные недомогания упорно лечил мочой и был не просто помехой, а каторжным ядром на стройных пока еще ее ногах….
Так что пошла Лидка вон, а Идочке гораздо приятнее думать о том, что скоро зима, и предполагались гастроли. И вообще в последние годы она неожиданно полюбила зиму. Приятное время года, уютная новая шубка, только вот пожилым людям трудно – гололед, падения, возможен перелом шейки бедра, например, а там уж и воспаление легких из которого ну не выбраться никак. По такой схеме ушла Сусаннина мама, дама, между прочим, значительно моложе Марка Борисовича (ну это так, к слову).
Три недели в Испании - Мадрид, Барселона, коррида, фламенко, из каждой щели веет страстью. Мужчины, увы, мелковаты, но все равно ничего, не Марк Борисович. Правда, Идочку глазами пожирать, почему- то уже перестали. Что поделаешь, некультурная нация. Им Кармен подавай, румяную хулиганку с папиросной фабрики, а она утонченная леди, сотворившая сей шедевр сама. Так сказать Пигмалион и Галатея в едином лице.
Во время упоительного магазинного времяпрепровождения в поисках какой-то чудо кофемолочки, она совершенно случайно купила маленькую обворожительную черную шляпку с вуалькой. Купила так, ни зачем, ведь в жизни любой женщины такая вещица может быть востребована. Представляете, все взоры на тебя, а ты одета кое-как. Нет, нет, это исключено. В общем, просто купила, ничего не имея в виду, но после этой, казалось бы, чепуховины у Идочки, словно крылья выросли, и допоздна она бродила по узеньким улочкам, и напевала себе под нос что-то легонькое из классики и, давно уже померкший взор ее сиял.
И, как раньше, легко порхали ее ухоженные ручки, и снова научилась Идочка розоветь от комплиментов и от каких то малооформленных, но чертовски приятных мыслей, возникающих при воспоминании то ли о меленке для кофе, то ли о черной вуальке. Где – то внутри она испытывала такое освобождение, что, даже наплевав на сплетников, напоследок отужинала с одним весьма импозантным баритональным тенором в малюсеньком испанском ресторане, томно запивая нечто жутко острое недорогим кислым вином, которое казалось ей приятным, таким же как хрипловатое пение смуглой испанки, перебирающей сухими длинными пальцами кисти вишневой шали, таким же как дорога домой, и Шереметьево, и замороженное такси, и заснеженный двор с ледяными накатанными дорожками. Разбежавшись, Идочка покатилась по отполированному льду, бросив в сторону легкий свой багаж, а из окна удивленно смотрел на нее Марк Борисович. И ничего то ему за три недели не сделалось; и шейка бедра целее не бывает, и пневмония под ручку с инсультом подло ходит стороной. А Идочка, стоя у ледяной кромки, подняла голову и сразу почувствовала, как давят на плечи шуба и сорок восемь лет и то, что ничегошеньки с ним не произойдет, хоть в ванной топи…
Не дожидаясь звонка, дверь открыл Марк Борисович и в его, казалось бы, обыкновенном облике что- то было необъяснимо не так, (то ли взъерошено, то ли наоборот слишком прилизано), и новизна эта была однозначно нехорошей, вызывала тревогу, если даже не сказать безотчетный страх. В воздухе отсутствовал традиционный уриновый запах, сам Марк Борисович двигался пластично, как на танцполе, хотя в последнее время походкой скорее напоминал неумелого лыжника. Он как-то глупо улыбался, сверкая фальшивыми зубами лошадиного размера, а ведь давненько, оберегая десны, дома всегда держал свои челюсти в специальной емкости с широким горлышком (Смотри, Ида, не разбей, а то вечно у тебя…). Суеверной Идочке, тянувшей время на страстных приветствиях с собакой, лезли в голову мысли одна дурнее другой. Как в последствие рассказывала она Сусанне, ей даже показалось, что Марк Борисович (не без колдовства обошлось), все прознал: и про шляпку, и про ужин, и про все ее тайные мысли, потому то, затеяв нечто из области оккультной, и придал себе облик почти демонический, помолодев, будто лет на десять. И вот, когда утомленная лобзаниями собака побрела прочь, Марк Борисович с цирковой торжественностью распахнул двустворчатую дверь гостиной и начал торжественную, какую-то нелепую речь. Чувствовалось, что первые фразы были готовены заранее. Он даже не говорил, он вещал, но Идочка не реагировала никак, потому наверно Марк Борисович сбился, стал комкать речь и, наконец, перешел на склочный визг. Идочка не слышала ничего. Она с ужасом взирала на кушетку «рекамье», по благородному ворсу которой короткий нечистый палец размазывал крошки от пирожного, образуя на темно-синем бархате серые лоснящиеся дорожки. А из всего сказанного было ясно, что эта вот белесая и толстопятая Томочка заканчивает техникум, а по-новому колледж. Сама она из Электростали, но жить теперь будет здесь, потому что, во-первых, любит Марка Борисовича, не раздражается и вообще прелестнейшее дитя. А с Идочкой у них видимо не вышло, поэтому ей необходимо как можно быстрее собрать свои вещи и отправляться к маме, которой, между прочим, одной тоже не просто. Годы уже не те. А в Щербинке, если Идочка еще помнит, у них неплохая квартирка, хоть и распашонка, но на двоих места предостаточно. Кстати там зелень и простор для собаки, которую нужно убрать в первую очередь, а то Томочка боится.
-Да, я собак ваще не очень это, - хихикнула Томочка, и совсем уже детским движением воровато бросила очередной скомканный фантик за спинку кушетки. Девочка любила сладкое и внешне казалась абсолютно безмозглой. А Идочкины горестные мысли брели себе в разных направлениях и никак не могли собраться в кучу: и крошки в гостиной недопустимы, и напрасно она отшила того баритонального тенора, и главное, зря потратилась на шляпку, купила бы лучше себе крем от морщин.
«Совершенно зря!»- злорадно хихикнула Лидка…