На сцене табурет, письменный стол. На табурете Некто – неопрятный тип сомнительной наружности, крутит кубик Руби-ка.
Спиной к Некто, на столе лежит Другой – молодой человек в сломанных очках и мятом, потрёпанном костюме. Другой вяло комкает и рвёт листы бумаги.
Некто: – И не стыдно тебе вот так мусорить?
Другой: (повернувшись, скептически наблюдает за манипуляциями Некто) - Нет, нет и нет, и не заговаривай даже, хватит с меня и последнего раза. Хи-хи.
Некто: - Ха-ха, особенно, как мы того, с наглой сытой рожей, помнишь?...
Другой: - Ага, а ещё эту дуру из рейхс-канцелярии, вот умора!..
(Оба некоторое время смеются и жестикулируют.)
Другой: - Ладно, черт с тобой, давай повеселимся!
Некто: - Вот это другой разговор, вот это дело!
Некто швыряет кубик об пол, раздаётся взрыв, сцена затягивается фиолетовым дымом.
Когда дым рассеивается, на сцене появляется статуя Венеры Мелосской, висящая над столом вниз головой.
Некто и Другой сидят за столом, оба вглядываются в газету.
Другой: – Приступим, пожалуй. Ты готов?
Некто: – Готов. (Встаёт на табурет и декламирует)
Я так банален
но гениален
мой размах поражает
всё меня раздражает. (кланяется)
Другой: (отложив газету и разглядывая статую) – Похвально, похвально. Как будто до этого кому-то есть дело.
Некто: (жестикулируя) - Проза внутри, и вокруг только проза….
Другой: - Вот-вот. Давай-давай. А что вокруг?
Некто: – Хамы! Жлобьё! Сытые свиньи! Бездарные ханжи!
Другой: – Ага, молодец. А что пишут теперь?
Н. (скручивая свою газету в трубочку и оглядываясь через неё вокруг) – Что всё не то, и всё не так. Тоже мне, бином Ньютона! Жизнь опростела, как вагина, уж ничего не вытянешь между строк. Тоска….
Некто вскакивает на стол и табуретом разбивает статую Венеры.
Другой: (поднимая и поглаживая голову статуи) – в местном балагане двадцать четвёртый сезон подряд дают «Таланты и поклонники». Актёры сами уже зевают на своих спектаклях, а режиссер под Лугой, у любовницы, творческий жир нагуливает.
Другой целует голову статуи и бросает её Некто.
Некто: – Нет, не того ждёт от нас зритель. Зритель хочет, чтобы на сцене по стульям скакали и матом разговаривали. И чтобы голые при луне….
Некто вскакивает снова, хватает табурет и швыряет за сцену. За сценой сдавленные крики.
Другой: - Мне кажется, уже достаточно на сегодня…
Некто: – Пожалуй… Один только маленький штрих…
Другой и Некто хватают стол и скидывают его в оркестровую яму. Раздаётся грохот, за кулисами нарастает недовольный ропот.
Другой: (смеясь) – Вот тебе, пожалуйста, и резонанс. Сейчас нас прогонят, доволен теперь?
Некто: Э-э-э, нет, врёшь, мы не доставим им такого удовольствия. Мы сами себя прогоним. Утрём нос обывателю!
Другой: (держа Некто за ухо) – Отличная идея! Ну вот что, надоел ты мне, истеричка. Пошёл вон отсюда.
Некто: (забираясь Другому на плечи и размахивая руками) – И это верно, и это праааааавильно-о-о-о-о-о! Вперёд! Скорей! К цыганам! К еб@ной матери! Тоскааааааааааа…………………
Другой, с Некто на шее, делает два круга по сцене и скрывается за кулисами.
Звучит бубен, свет гаснет.
**************************************************
Сверху спускается мягко светящаяся луна, на сцене полумрак. Между двумя большими телевизионными мачтами натянуты верёвки с бельём. Выходит Голубь – мужчина в растянутом сером свитере и мягкой шляпе.
Голубь: ( вынимая лорнет и глядя на луну) – Ну нету, нету в этих пятнах ничего такого. Да и не может быть, всё выдумали ушлые поэты для соблазнения доверчивых девиц. И этот псих Некто - туда же.
Голубь включает фонарик и начинает внимательно осматривать висящее бельё.
Голубь: – Вот где пятна, достойные внимания! Вот она – летопись всех маленьких человеческих тайн и страстей. Перечень суетных делишек, каталог бессмысленных пороков. Вся их жизнь, выписанная жиром, кровью и нечистотами, умещается на одной банальной ситцевой простыне. Отличный оборот, не мешало бы записать!
Голубь садится, достаёт блокнотик и что-то пишет. На сцену выходит Конь – мужчина в чёрном кожаном пальто и со снайперской винтовкой.
Конь: – Извиняюсь, я не помешал?
Голубь: (не отрываясь от блокнота) – Нет-нет, пожалуйста. Вы ко мне? Одну минутку подождите…
Конь: – Вообще-то, я здесь по собственному делу. А Вы тут что, принимаете?
Голубь: (подняв голову с удивлением смотрит на Коня) – Я везде принимаю, где приспичит, а здесь живу. Вас то как сюда занесло?
Конь: – И не спрашивайте. Дурные времена…. Мне, мирному домашнему существу, обременённому семейством, приходится лазать ночью по крышам и любоваться красотами Луны…
Голубь: – Как, и Вы тоже находите Луну привлекательной? Да поглядите, она же бледна и щербата!
Конь: (прикручивая к винтовке прицел и глядя через него на Луну) – Ну я, право, не знаю, про красоты – это просто такое выражение….
Голубь: – Вот именно – просто выражение. Свои дряблые тела мы прячем под ворохом одежд, а глупость скрываем напыщенными фразами. Никому уже не нужен смысл – все хотят только ярких деталей. Людям теперь неинтересно смотреть на актёра и слушать певца, им гораздо интересней кто с кем спит, пьёт, и ходит по нужде… Одну секунду, я запишу.
Голубь опять пишет в блокноте. Конь вынимает карточку и глядит, поочерёдно, на неё и на Голубя.
Голубь: – На чём мы остановились? Ах да! Так вот: мораль в современном обществе….
Конь: – Послушайте-ка, любезный, ведь Вы тот самый Голубь и есть!
Голубь: – Тот самый? Вы читали мои работы?
Конь: – Это же именно Вы дважды нагадили на голову самому Канцлеру, после того, как Вас застали на балконе у его супруги. Был большой скандал, и в прессе…
Голубь: – Ха! И это вы называете прессой! Дешёвые щелкопёры, едва владеющие грамотой, всё переврали, мои птенцы и то пишут лучше!
Конь: – Надо же, до чего удачно! Могу я попросить Встать ближе к свету?
Голубь: – Пожалуйста, как Вам будет угодно. Только я не вполне понимаю….
Голубь встаёт в круг света, Конь отходит в тень. На лбу у Голубя появляется красная точка.
Голубь: – Я извиняюсь, но что это Вы там делаете?
Конь: – Большая, большая удача….
Раздаётся хлопок, свет окрашивается красным, на сцену сверху плотным потоком падают перья. Свет медленно гаснет. Играет эйсид-джаз.
Сцена освещена фиолетовым светом, на сцене две каталки, на каталках лежат Некто и Другой в смирительных рубашках. Между каталок статуя Венеры Мелосской в высоком белом колпаке с красным крестом. Сцена густо покрыта перьями.
Другой: – А нехорошо всё-таки получилось. Хотя, могло бы и гораздо хуже…
Некто: – Ты трус и жалкое ничтожество. Хи-хи-хи… Чёртовы алхимики… Ты… хи-хи… дали какой-то дряни.
Другой: – Они простят меня, уверен. Ведь я и в мыслях не имел дурного… Они благородные люди, и не станут меня преследовать.
Некто: – Ты отвратителен. Если бы у меня руки были свободны, я лично надавал тебе пощёчин! Ч-ч-чёрт, где мои руки….
Другой: – И ей, ей я тоже всё-всё объясню. Она такая добрая, она….
Некто: – Ааааааааа! Где мои руки! Они забрали мои руки, ненавижуууууууу….
Некто дёргается на каталке и кричит. Входит Аналитик – мужчина в деловом костюме и марлевой повязке. Аналитик поджигает петарду и бросает её под каталку Другого. Раздаётся хлопок, Некто настороженно затихает.
Другой: - Здравствуйте, доктор. Но ведь ещё не сегодня, правда? Только не сегодня…
Аналитик: – Я не доктор, я аналитик, здравствуйте, голубчик, откройте рот и раздевайтесь. А впрочем, нет, не нужно, я же не доктор. Извините. Хотите это обсудить?
Другой: – Нет-нет, что Вы, как можно! Не обсудите, да не обсудимы будете… Я боюсь.
Некто: (Снова начиная дёргаться) – Трус, жалкий трус! Ааааааааа! Верните руки, сволочи!
Аналитик наклоняется к Другому , щупает пульс и оттягивает веки.
Аналитик: – А внутричерепное-то у Вас, батенька, шалит. Не пришлось бы клапан ставить…
Аналитик насыпает на ладошку голубого порошка и сдувает его в лицо Другому. Другой резко садится на каталке, а Некто падает и замирает.
Аналитик: – Вот так гораздо лучше. Жалобы будут?
Другой смотрит прямо перед собой и икает. Аналитик щёлкает у него перед носом пальцами и кричит в ухо.
Другой: (вздрагивая) – Больше ничего не будет, ничего не будет, он не сможет, он этого никогда не перенесёт….
Аналитик:(поглаживая Другому ладонь) – Вот и хорошо, вот и славно. Пусть уходит, всё равно от него одни неприятности. Пусть.
Другой: – Но ведь без него я буду уже не я. Как Вы не понимаете? Кому я нужен буду без него, кому интересен… К тому же, я привык к нему, не смотря на его выходки. Я не смогу вот так…
Аналитик: (доставая флакончик с прозрачной жидкостью и брызгая Другому в лицо) – Вот только давайте, не будем сейчас драматизировать. Переживёте как все, теперь… И она ведь, тоже, помните, столько раз Вас об этом просила. Ну! Утрите слёзы и возьмите себя в руки.
Некто слабо шевелится и стонет.
Некто: – Руки… Мои руки....
Аналитик снимает повязку и вытирает ей Другому лицо. Некто ворочается на каталке и бормочет.
Аналитик: – Решайтесь, теперь, или никогда. Вы пропадёте, он погубит Вас. Ещё немного, и ничего уже нельзя будет поделать. Всё только в Ваших руках.
Некто: – Ооооооо… мои рууууууууууки.
Другой: – Я не могу. Не могу двигаться, я слишком слаб. Неужели так нужно теперь...
Аналитик: – Вы сами себя связали. Одно Ваше слово, и всё изменится. Я помогу Вам. Если себя не жалеете, подумайте, хотя бы, о ней. Ну же!
Другой: – Зачем все меня мучают… она бы, может быть… ладно, пусть будет по-вашему. Она… это ведь так… Я очень, очень устал.
Другой падает на каталку. Аналитик хлопает в ладоши, свет резко гаснет, только один луч направлен на каталку Другого. Аналитик наклоняется и целует Другого в лоб. Затем снова хлопает, второй прожектор освещает каталку Некто. Она пуста. Аналитик ложится на свободную каталку. Дует ветер, поднимая со сцены перья. Звучит труба. Свет медленно меняется на голубой и постепенно гаснет.
**************************************************
Снова декорации крыши. Свет яркий, за сценой щебетание птиц. В кресле-качалке сидит Сорока, эффектная особа, в ярком макияже и неопределённого возраста. На шее у Сороки большой бинокль. Сорока, прикрыв глаза, что-то бормочет и загибает пальцы. На сцену выходит Голубка – женщина довольно ещё молодая, но изнурённая и выглядящая старше своих лет. На Голубке простое заношенное платье, в руках большая корзина. Не замечая Сороку, Голубка начинает развешивать бельё, преимущественно детское.
Сорока: (неожиданно громко) – Шестьдесят четыре! Вот именно!
Голубка роняет корзину и тихо вскрикивает. Сорока подскакивает от неожиданности, кресло переворачивается.
Голубка: – Ах, как же я напугалась…
Сорока: (пряча под шаль бинокль и поднимая кресло) – Это Вы, голубушка! А я тут пригрелась на солнышке, да и замечталась. Совсем Вас не заметила. Сегодня такой замечательный денёк!
Голубка: – Денёк? (оглядывается) Ах да, и в самом деле. Я, в последнее время, мало замечаю погоду.
Сорока: - Понимаю, голубушка, понимаю. Это немудрено, после того, как Ваш… кхм… как с Вашим… ну…
Голубка: – Нет-нет, всё в порядке, не беспокойтесь. Всё уже почти наладилось. Только дети, иногда…
Повисает неловкая пауза. Голубка собирает бельё, Сорока ерзает в кресле.
Сорока: – А Вы слышали, наша фрау Гусыня, та, что из комнаты шестьдесят четыре, сделалась призраком!
Голубка: – Как такое может быть?
Сорока: – Ну да, напялила балахон, гремит цепями и воет жутким голосом. Нецензурно, между прочим.
Голубка: – Неужели? Та самая фрау Гусыня?
Сорока: – Да, она. И кто бы мог подумать… А ещё она объявила себя дамой сердца какого-то сэра Рыцаря.
Голубка: – Бедняжка…
Сорока: – Мол, сэр Рыцарь уехал в Заокеанск, и оттуда борется за чистоту нашей словесности и морали. А она здесь защищает его честь, и кидается на всякого, кто не признает этого сэра Величайшим и Мэтром. Каково?
Голубка: – Надо же, какое несчастье.
Сорока: – А на днях пыталась укусить совершенно случайного прохожего, и кричала потом, что он скользкий.
Голубка: – Но ведь это уже безобразие, нужно как-то помочь ей…
Сорока: – Уверена, Бургомистр примет меры. Если же она и дальше будет приставать к жильцам, и уверять, что я, мол, ваша призрак, и…
За сценой раздаются хлопки и свист, по декорациям бегают разноцветные пятна. Голубка испуганно озирается.
Голубка: – Что случилось?
Сорока:(зевая) – Ничего страшного, голубушка. Соседний Принц празднует свой очередной развод.
Голубка: – Как это странно. А для чего же его праздновать?
Сорока: – Что же тут странного, если разводы радуют престарелого кобеля больше, чем свадьбы. Этот уже восемнадцатый или девятнадцатый по счёту.
Голубка: – Нет, всё-таки странно. Зачем же тогда он женится?
Сорока: – Так по любви, моя милая, исключительно по любви. Кроме того у Принца есть правило – как только он повстречает Принцессу-на-горошине, сразу должен на ней жениться. У этих особ королевской крови свои странности.
Голубка: – Но для чего же, в таком случае, разводиться?
Сорока: – А как же иначе, голубушка? Годик-другой монаршей жизни, да ещё в одном дворце с Королевой-матерью, и любая Принцесса-на-горошине превращается в Стерву-на-кокаине. Приходится брак расторгать, хотя Принц, при этом, теряет каждый раз половину королевства в пользу экс-супруги. Теперь, ведь, знаете ли, всё эти брачные контракты…
Голубка: – Принц, должно быть, очень страдает…
Сорока: – Ничуть, поверьте мне. Это для него развлечение, чем ещё в наши дни заняться Принцу, чтобы не умереть от тоски? Только вот фейерверки стали дороги, и их устраивают только в честь разводов. А свадьбы справляют скромненько, распишутся в рейхс-канцелярии, и всё, даже гостей не зовут.
Голубка, печально кивая начинает снова развешивать бельё. Сорока, украдкой, смотрит по сторонам в бинокль.
Сорока: – А Вы слышали, что господин Конь, наш сосед, получил на днях новую должность в рейхс-канцелярии.
Голубка: - Это, должно быть, ему очень кстати. У господина Коня такая большая семья.
Сорока: – Теперь он помощник Канцлера по борьбе за моральный облик. Наш Канцлер недавно учредил целую Моральную службу.
Голубка: – Звучит очень солидно, хоть и непонятно. Я уверена, господин Конь прекрасно себя проявит.
Сорока: – Уже проявляет, голубушка. (Прикрывая рот).Скажу Вам по большому секрету, совсем недавно, в нашем квартале было раскрыто логово Некрофила!
Голубка: – Не могу поверить! Некрофила! Но ведь это же…
Сорока: – Да-да. Этот маньяк любил всё мёртвое, и именно в нашем квартале. (Шепчет) Он разводил хомячков и морских свинок, но совершенно о них не заботился. До живых тварей ему не было совершенно никакого дела. Зато когда бедное существо умирало от голода или жажды, злодей тут же начинал его любить. Он причёсывал холодный трупик, повязывал ленточки и бантики, читал вечерами сказки и пел колыбельные песенки.
Голубка: – Какой ужас!
Сорока: – Не то слово! Ведь этот извращенец, к тому же занимался литературой. Представляете?! Я так рада, что новая служба господина Канцлера избавила нас от столь позорного соседства.
Голубка: (Поворачиваясь к белью) – Ох уж эта современная литература, никого она не доводит до добра… Вот и господин Другой пропал.
Сорока пристально смотрит на Голубку, затем достаёт веер, и начинает им обмахиваться.
Сорока: – Ах, как припекает солнце… К обеду, должно быть, станет очень жарко… (Понижая голос) А господин Другой вовсе не пропал. Просто сменил фамилию, теперь он господин Такой-же.
Голубка:(откладывая бельё) – Не может быть… Ведь я видела господина Такого-же, он совершенно такой же как все, и ничем даже не напоминает Другого.
Сорока:(убирая веер) – Да уж, ничем, это точно. Людям, изменившим свою внутреннюю сущность, внешность изменить ничего не стоит.
Голубка: – Наверное, Вы правы. Но это, должно быть, очень больно.
Сорока: – Не знаю, не знаю. Господин Такой-же прекрасно себя чувствует, он теперь редактор литературного журнала, пишет критические статьи и обзоры. Канцлер им доволен, и об этих глупых и неприятных историях все забыли.
Голубка: – Забыли… Но как же его Некто?
Сорока: – А что Некто? Взбалмошный и истеричный тип. В наше время можно и без всякого Некто выбиться в люди, даже и лучше ещё. Вот говорят, что в литературе сегодня ни у кого нет своего Некто. А и хорошо, что нет, людям спокойней. Как Вы считаете?
Голубка: - Не знаю… Да и до того ли мне теперь…
Голубка снова начинает торопливо развешивать бельё на верёвки. Сорока поднимается с кресла.
Сорока: – Ах, простите, голубушка, я своей болтовнёй отвлекаю Вас от дел. А ведь и меня ждёт уже фрау Сойка, за лавкой Булочника. Прощайте!
Сорока быстро уходит со сцены.
Голубка: (вздохнув) – Прощайте…
Сверху, закрывая сцену, спускается занавес, скреплённый из ползунков и распашонок. Детский хор поёт «Ave Maria», свет гаснет.
********************************************************
На сцене, за письменным столом сидит Такой-же, весьма солидный и внушающий доверие господин. На столе статуэтка Венеры Мелосской и большой портрет Канцлера. Такой-же с отстранённым видом берёт листки из одной стопки, перечёркивает, и складывает в другую стопку. За кулисами раздаются шум и крики. Такой-же недовольно надевает тёмные очки, берёт листок и изображает погружённое чтение. На сцену выходит Голубь, голова его забинтована. За Голубем выходит Некто с папкой в руках.
Такой-же: (не поднимая голову) – В чём дело, гражданин, Вы мешаете работать.
Голубь:(Садясь на стул для посетителей) - Четыре месяца назад я отправил рукопись в вашу редакцию, и до сих пор не дождался ответа.
Такой-же: – У нас десять тысяч авторов, Вы же не считаете, что редактор должен ответить каждому лично. Освободите кабинет.
Некто подходит и встаёт у Голубя за спиной.
Некто: – А ты такой же трус, каким и был. Только теперь ещё и лжец.
Такой-же:(вздрагивая, отрывается от бумаг) - Как, вы сказали, ваша фамилия?
Голубь: – Можете называть меня Иной, так подписана моя пьеса.
Такой-же: – Да, пьеса… Но ведь это псевдоним, а…
Голубь: – А имени у меня больше нет. Я отдал его, в обмен на нечто более ценное.
Такой-же: – Значит, мне не показалось, действительно, у Вас есть… А насчёт имени – это вы зря. В наше время достаточно хорошего имени, что бы добиться желаемого.
Некто: – Ишь, как запел! Это всё аналитические штучки.
Голубь: – Если Вы не намерены издать мою пьесу, верните рукопись.
Такой-же: – Все рукописи у секретаря. Но вы подождите немного, если у Вас, и в самом деле… Я хотел бы, в таком случае, лично ознакомиться, так сказать… Как она называется?
Голубь: – Пьеса называется «Голубка». И она лежит сейчас на вашем столе.
Такой-же поднимает очки и начинает читать. Некто садится на стол и болтает ногами.
Такой-же:(бормочет) – Да, это он, несомненно. Я явно чувствую его манеру.
Некто: – Да я это, я… Хватит, не тяни.
Такой-же: – Вы знаете, господин… гм… Иной, вещь безусловно интересная, и требует более глубокого изучения…
Голубь: – Я хотел бы получить ответ сейчас.
Такой-же: (снова надевая очки) – Ну, видите ли, ничего не делается так скоро, и Вам ещё повезло, что рукопись попала ко мне лично. Я то уж могу различить настоящего Некто, как-никак я…
Некто: – Как-никак ты своего продал, променял на тёплое местечко.
Такой-же:(закрывая уши руками) – Не последний человек в нашем квартале, и от меня зависит кое-что. Некоторые меня несправедливо обвиняют в расчетливости, но разве, скажите, это теперь большой грех?
Голубь: – Верните рукопись.
Такой-же: – Послушайте, ну чего Вы добиваетесь? Без меня это всё равно лишь бумага, она истлеет на вашем чердаке, вместе с Вами. Будьте разумны!
Некто: – Узнаю истинного аналитика!
Такой-же: – Ну что такое «Иной», кому он нужен? Люди не хотят Иных, Других, и прочих, боятся их и не любят. Давайте договоримся.
Голубь: – Боюсь, для этого я недостаточно практичен.
Такой-же: – Я всё устрою. Буду вашим соавтором, составлю пьесе протекцию, у меня есть знакомый режиссер – господин Подобный, влиятельный человек в местном балагане. Нет, лучше если я подпишусь своим именем, а Вы получите весь гонорар, это хорошие деньги. А хотите, я дам Вам должность, будете писать для редакции. Соглашайтесь!
Некто: – Вот заливает, ну просто соловей!
Голубь: – Всё это, конечно, очень благородно с Вашей стороны, господин Такой-же, но я вынужден отказаться.
Такой-же: – Чего же Вам нужно? Предоплаты? А хотите стать моим заместителем? Двойной оклад и премиальные.
Голубь: – Всё это прекрасно, но только Некто не интересуют гонорары, а в редакциях он чахнет и хиреет. Вам ли этого не знать… Прощайте.
Голубь берёт у Некто папку, складывает в неё рукопись и раскланивается. Некто забирается к Голубю на шею и они уходят со сцены.
Такой-же:(кричит вдогонку) – Вы пожалеете, гордец, нигде вам не получить более выгодного предложения! Вас прогонят из всех редакций, я лично об этом позабочусь…
Такой-же замечает оставшийся у него в руке листок рукописи и ещё раз его перечитывает. Затем, вздохнув, звонит в колокольчик. Входит Конь, в пальто и фуражке.
Такой-же: – Здравствуй, любезный. Как семья, как дети?
Конь: – Слава Канцлеру, всё живы и даже здоровы.
Такой-же: – Как новая служба, мораль блюдёт?
Конь: – Так точно, изо всех сил. А что, есть сомнения?
Такой-же: – Да вот, завёлся, говорят, в нашем квартале один возмутитель спокойствия. Некто Иной, не слыхал? Ты бы проведал его, что ли…
Конь: – Аморальный?
Такой-же: – О, ещё какой! Из этих, из новых литераторов. Наверняка будет оказывать сопротивление, незаконные средства применять… ну ты меня понимаешь.
Конь: – Понимаю. Всё сделаем в лучшем виде.
Такой-же: – И вот ещё что, при нем бумаги должны быть, вредоносного содержания. Так ты уж проследи, что бы никто их читать не вздумал, и сразу ко мне… Договорились?
Такой-же достаёт из ящика несколько банкнот и кладёт их Коню в карман. Конь щелкает каблуками, разворачивается и быстро уходит. За сценой слышатся звуки сирены. Свет медленно гаснет, один луч освещает стол. Такой-же садится, опуская голову на руки.
Такой-же: – Зачем… зачем…
Из темноты появляется Аналитик. Аналитик зажигает на столе синий светильник, встаёт позади Такого-же и разминает ему плечи. Такой-же начинает дрожать.
Такой-же: – Как я мог…
Аналитик: – Ничего… ничего…
Такой-же: – Ничтожество, подлец…
Аналитик: – Ничего… ничего…
Такой-же: – Но ведь… не со зла… я же не хотел…
Аналитик: – Ничего… ничего… ничего…
За сценой шум ветра, свет гаснет, занавес.