В нашем городе наступила весна. Дороги стали сырыми и черными. В скверах и на обочинах еще лежали острова снега. Но вид у него был уже не белым, а, скорее напоминал выпотрошенное, старое ватное одеяло, разодранное и разбросанное по округе.
Кое-где, на земле, обнажился брошенный кем-то еще зимой мусор, коробки от сигарет, фантики, пивные банки и прочая ерунда. Картина оттаявшей, но не успевшей покрыться травой земли, имела весьма неприглядный вид.
А на верху весна была настоящая, чистая. По голубому небу неслись легкие облачка, вытянутые сильным ветром в перышки, и, от этого казавшиеся совсем невесомыми, На фоне этой голубизны, под ярким солнцем, розовые ветви деревьев сверка ли самоцветами капелек висящих на сильно набухших почках. Воробьи счастливо чирикали в предчувствии скорого тепла и сытой жизни.
На перекрестке, куда я вышел к остановке моего автобуса, возвышалась городская больница. Ее огромная пятиэтажная масса из посеревшего от времени силикатного кирпича, напоминала угрюмый католический монастырь, но и этот мрачный пейзаж, объятый весенним солнцем казался почти праздничным. Углубленный парадный подъезд с массивным нависающим порталом, своими ступенями выходил прямо к моей остановке. По ступеням постоянно сновали люди, и громко ударяла о косяк тяжелая стальная дверь на пружине, впуская и выпуская посетителей
Остановка представляла собой немного возвышенную над окружающим асфальтом прямоугольную платформу, на которой стояла длинная парковая скамья. А на ближайшем столбе был криво прикреплен желтый флажок расписания.
Вдруг, мое внимание привлекло замешательство, возникшее было в дверях больницы.
Две женщины в белых халатах выводили какого-то человека под руки. Приглядевшись, я понял, что это старик.
Ухнула, закрываясь за ними, железная дверь и, тройка быстро двинулась к остановке. Крупные полнотелые медсестры, крепко держали старика под руки, хотя он совсем не сопротивлялся. Они держали его так сильно, и так быстро шли, что дедушка, не успевая за ними, семенил ногами почти в воздухе.
Его зимняя шапка ушанка была в руке одной из медсестер, и поэтому, от ветра, на голове старика, развевались пряди седых волос. Подойдя к остановке, женщины посадили дедушку на скамью. Одна из них залихватски нахлобучив шапку на его затылок, сказала: "Ну, все дед. Отдохнул у нас месяцок и хватит". Обе они удалились.
Старик снял шапку с затылка, взял ее в обе руки, беспомощно опустил. Повернувшись в сторону больницы, что-то проговорил одними губами …
Лицо его, из-за большого возраста ничего не выражало. Оно хранило еще, как впрочем, и фигура, следы былой полноты. Глаза, с белками цвета старой газеты и окаймленные снизу морщинистыми мешками, были стеклянно-серыми. От этого, взгляд его, пронизывая все окружающее, терялся где-то в дали. Землисто-серое лицо, напоминающее кору дерева, было покрыто давнишней, седой щетиной, а синие, не живые губы, пересекали сухие трещины.
Было видно, что в больницу он попал еще зимой. Рваная ушанка из синтетического меха, засаленная зимняя куртка, без единой пуговицы, офицерские брюки, подпоясанные бечевкой, ботинки "прощай молодость", со сломанными "молниями" и рубашка, первоначальный цвет которой определить было невозможно. Во всем этом, с добавлением старой бамбуковой лыжной палки, бес сомнения угадывался бродяга.
В это время к остановке все подходили и подходили люди, так как автобус вот-вот должен был появиться.
Старик, тяжело опираясь на палку, встал, надел на голову шапку, подошел к ближайшему человеку.
- Вы не могли бы дать мне денег на дорогу в Голицыно, а то я вот из больницы еду. Пожалуйста. - Быстро, не запинаясь, проговорил он.
Хорошо одетый мужчина, не дожидаясь окончания просьбы, уже шарил в кармане плаща рукой. И к моменту ко5гда старик закончил, он вытащил и протянул какие-то бумажки.
Дедушка спокойно, несуетливо обошел всех, стоящих рядом людей с одной и той же просьбой.
Появился автобус. Он, тяжело накренившись, подполз к остановке, и почти обдавая отпрянувших пассажиров струями мутной воды из-под колес, шумно остановился. Скрипнули открывающиеся двери. Люди столпились около них и стали по одному заходить. Кто-то помог, застрявшему было в дверях старику преодолеть две ступеньки в салон. Двери закрылись. Автобус тронулся, постепенно разгоняясь. Женщина кондуктор, объявив, что наш маршрут лежит до железнодорожной станции, строго призвала всех оплачивать проезд. По автобусу потекли передаваемые за билеты деньги.
Дедушка, немного отдышавшись после восхождения и отказавшись от уступленного кем-то места, снова начал опрос пассажиров. Видимо память подводила его, и он частенько подходил к опрошенным еще на остановке людям.
- Дедушка, у Вас жить-то где есть? - спросила какая-то сердобольная, уже не молодая женщина, отдавая ему купюру.
- У меня домик в Голицыно. Там дочка с семьей живет. - ответил старик и торопливо добавил. - Но я им мешаю.
А автобус наш катил и катил по сверкающим на солнце весенним лужам, по мосту через реку Москву, на которой из-под посеревшего ледяного панциря проступала вешняя вода, предвещая скорый ледоход. На одной из остановок вошли два молодых парня лет двадцати двух-трех, Они, пререкаясь с кондуктором, скорее из спортивного интереса, заплатили за билеты, и, взявшись за верхние поручни, молча уставились в окно.
Оба они были обеты в дорогие кожаные куртки и черные, фирменные джинсы. Один из них был выше ростом и казался старше. На лице его было сурово-безразличное выражение, и, он постоянно облизывал сохнущие губы. Второй пониже. Тот с интересом разглядывал все за окном, видимо радуясь весне.
Наш старик, немного замешкавшись в раздумье, все же подошел к ним и произнес свою, уже известную нам, фразу. Высокий даже не обратил на него внимание, а его товарищ, суетливо сунув руку в карман, вытащил дедушке деньги, проводив его долгим взглядом.
Заложив крутой вираж. Автобус остановился на конечной остановке среди станционной площади. Народ поспешно выходил, стараясь, почти бегом, добраться до билетной кассы, ибо электричка уже появилась на горизонте и, до ее отправления оставалось не так уж и много времени.
В опустевшем автобусе осталась женщина кондуктор, она сидела в конце салона и пересчитывала выручку, готовясь к приему новых пассажиров. А, в начале салона, в уголке за водительской кабиной сидел, вовсе не собираясь выходить дедушка, устало опершись подбородком на сложенные ладони, подпираемые старенькой бамбуковой палкой. Он ожидал следующих, едущих уже в обратную сторону пассажиров..
Я поспешил.
Электричка, будто подкравшись, медленно вплыла в тупик между платформами. Зашипели, открываясь двери. Шумная толпа людей рванула к автобусам, грозя снести, на своем пути, зазевавшихся и застрявших на лестнице у платформы, собратьев. Она так же быстро схлынула, как и появилась. На перроне воцарилась почти полная пустота.
Войдя в последний вагон и, увидев что в нем никого кроме меня нет, я выбрал место поудобней и стал ждать отправления. Ехать мне было совсем недалеко, всего две остановки. За несколько мгновений до отхода, в вагон шумно вбежали два человека, Это были те самые ребята из моего автобуса.
Поезд тронулся.
Попутчики расположились так близко от меня, что я совершенно ясно мог слышать их разговор.
- Ты заметил деда в автобусе? - спросил парень что пониже.
- Да заметил. - раздраженно ответил высокий -
- Я вообще не понял, зачем ты ему "бабки" дал?
- Как-то жалко стало. - оправдался его товарищ.
- Жалко!? Да он в день имеет столько, сколько нам с тобой за три дня на рынке не заработать. Я этим бомжарам никогда не подаю! У них свой бизнес - у меня свой! Халявщики они нахальные! А ты со своей жалостью вообще никогда, ничего не заработаешь. Ладно. Хватит этим дедом мозги грузить. Давай лучше по "соточке" примем., а то, после вчерашнего, у меня башка трещит и во рту пустыня.
Он извлек из красивой кожаной сумки бутылку с яркой этикеткой, два пластиковых стаканчика и пакет чипсов. Пока его дружок возился с неподатливым пакетом, он ловко открыл сосуд и небрежным движением плеснул содержимое в питейную тару.
После короткого "Ну! Будем!" они залпом выпили и, как по команде сморщились, переживая влившееся внутрь зелье.
Немного похрустев картофелем, начали шутливо обсуждать вчерашнюю попойку. Затем, разговор плавно скатился к деньгам и машинам. Вышли покурить.
Лучи солнца, косо падавшие в окна вагона, стали видимыми из-за просочившегося из тамбура табачного дыма.
Освещенные солнцем деревянные сиденья старой электрички казались янтарными. На скамье моих попутчиков, в такт вагону, покачивались два упавших стаканчика. Прозрачная жидкость в бутылке, играя, отбрасывала на потолок пляшущий солнечный зайчик.
В вагоне становилось жарко…