Мы поехали за город на поминки после работы. Я забежала домой освежиться и поменять туфли, а Федя пришел совсем поздно, мечтал залезть в ванну, но я не допустила: мы и так опаздывали.
За столом уже сидело человек десять. Я скромно устроилась на уголке рядом с Анной, которую увидеть здесь сегодня никак не рассчитывала. Поминали ее родственницу – сестру мужа - Таню. Прошло два года со дня ее смерти. А у Ани две недели назад погиб собственный сын девятнадцати лет отроду. По правую руку от Ани сидел ее муж, Вадим, соответственно, отец погибшего мальчика. Аня худой рукой протянула мне блюдо. «Попробуйте вот рыбки. Нежнейшая. Ой, а мы с Вами знакомы…»
Да, мы знакомы. Мы виделись около года назад. Тогда вы были втроем, Вы, Ваш муж, и Ваш мальчик. Взрослые сидели в беседке, а дети – в сущности, тоже уже взрослые – Филипп и Катя висели в гамаке. Собрались по случаю Катиного окончания школы. Филипп по логике тоже на этот момент должен был ее закончить? — Вадим сообщил, что да, заканчивает экстернат. Что-то неодобрительное прозвучало в его голосе.
Дети сидели в гамаке, Филипп играл на гитаре и пел на разные голоса. Пел громко, но слов разобрать за общим шумом не удавалось. Аня подсела к ним. «Вадь, - прокричала она мужу – послушай, какие гениальные песни сочиняет твой сын!». Вадим, человек сколь небезызвестный, столь грузный, рассказывал артистично и смачно очередной эпизод из богатой событиями жизни. Трудно было вообразить, что он вскочит и помчится слушать сочинения гениального отпрыска. По лицу его пробежала мимическая волна, которую в равной степени можно было истолковать и так: «Само собой, гениальные, это же мой сын!», и так: «Размечталась: «гениальные»!» Филипп играл и пел весь день, по-русски, по-испански, то из репертуара Beatles, то из Окуджавы. Катя затыкала уши, засовывала ему в рот клубнику, на секунду голос его прерывался, чтобы прорезаться с новой силой.
Закончился концерт достойным хорошего эпизода в хрестоматийном
советском фильме совместным — отца и сына — исполнением песни «Темная ночь».
Выглядело почти идиллически.
Почему – почти?
Потому что год спустя мальчик шагнул из окна?
Нет. Я и тогда знала, что почти.
Может быть, из-за этой неодобрительной интонации в адрес экстерната...А может быть, от этой волны, пробежавшей по лицу при словах о гениальности сына.
Как вновь прибывшим нам полагалось сказать тост. Федя молчал, пришлось мне. Что говорить? Говорить только о Танечке, всеми нами любимой, безвременно ушедшей из-за коварной болезни, оставившей Катюшу на мужа Петю, с которым прожила-то всего несколько лет. Или… Но нельзя же совсем не упомянуть Филиппа, как будто ничего и не было… Сказала все вместе и подряд, мучительно подыскивая слова. Вадим облегчил мои страдания, подытожив мою философию каким-то мудрым библейским изречением. Он как человек публичный, за эти две недели, наверное, каких только соболезнований не наслышался. Анна закостенела, слегка отвернувшись от меня, и весь вечер мне казалось, что я нарушила правила игры.
Появлялись и другие опоздавшие, и как будто лучше меня угадали, как следует себя вести. Ни слова лишнего. Ниночка сокрушалась, что ее сын всего-то в двадцать четыре надумал жениться, ее утешала ее мама: «Все от детей терпят». Весовые категории «терпения» значения не имели. Тональность вечера программировалась мажорная. Все по очереди вдруг стали рассказывать, как при Совке за границу ездили, как привозили шмотки, а они не подходили детям или женам. Потом замолкали. Вдруг по очереди взялись вспоминать о переломах, ушибах и костылях. Опыт у всех был исключительный. Опять помолчали. Дальше пошли анекдоты. Рассказчики все были отменные. Вадим - первый. Петя смахивал от хохота слезу, а через минуту лицо его приобретало выражение вселенской тоски. Было от чего!
Позже приехал еще один человек. Он принес книгу, которую все стали по кругу передавать друг другу со словами: «Как изящно оформлена. Прекрасный макет». Это был Иван Алексеевич. Жена его сына издала книгу стихов, написанных в разные годы. Сын писал стихи, засовывал их куда подальше и никому не показывал. А три года назад тоже шагнул из окна. Книга была оформлена полудетскими картинками, которые сын рисовал своему сыну, внуку Ивана Алексеевича. Вместе с книгой по кругу ходили очки Ивана Алексеевича, отметившего, что всем они по-своему очень идут.
На прощанье сначала Вадим целовал дамам руки, потом Иван Алексеевич. Петька, умотавшийся от хозяйских приготовлений, просто обнимал всех по-братски.