Дядька мой частенько живёт у меня. Ну, не повезло мужику с женитьбой. Еще мать моя говорила: «Смотри, что делаешь!» Но запавшему самцу никто не указ. Да ещё с войны. Дядька мой Военно-медицинскую Академию заканчивал, потом где только не служил. Всё больше по необъявленным войнам тех времён, когда «Соединенные Штаты по всему миру вмешивались во внутренние дела Советского Союза», а командирам айсбергов присваивались очередные звания. Хоть он и медик, но считай военный лётчик. Там штатских не бывает. Как говорил персонаж Мэла Гибсона: «Если хочешь кому-то об этом рассказать, бери в руки автомат». А после Афганистана, или там Анголы с Конго, первая же белая, да ещё наша, да ещё умело подающая борщ и свою нелёгкую долю одинокой матери… В общем, попал мужик.
Кто из наших бывших военных лётчиков не пьёт? Но запоев классических, с потерей вида и памяти, дядька себе не позволяет. Понятно, пока мужик - «свет в окошке», на том конце тишина. Но время шло, жена его заматерела. «Цептером» торгует, да не в низах, а где-то наверху торговой пирамиды. Сын тоже вырос, дядька его на работу пристроил. Квартира на них. Дядька стал вроде как и не нужен. Понятно, пить от этого он меньше не стал. А когда совсем тошно дома, он ко мне идет.
Я тоже холостяк. Специальность у меня высокотехнологичная: молекулярный биолог. Попросту говоря, генный инженер. Специфика здесь такова, что опыт по шестнадцать, по тридцать два часа кряду идёт, электрофорез к примеру. И никуда от него не денешься. Тут же, над ним и ночуешь. Когда один, а когда с коллегами. Как карта ляжет. Или пьёшь всю ночь и пулю пишешь, или … сами понимаете. Иной раз и командировки по полгода, по году: в Новосибирск, в Штаты, во Францию. Да ещё весь этот бум с клонированием! Какая, к чертям, личная жизнь? Только рабочая.
Так что ни я дядьке, ни он мне особо не мешаем. Уговор пьянок у меня не чинить и вести себя пристойно старый вояка блюдёт свято. По погожим выходным старик ездит с приятелями на рыбалку: это святое! Часто меня зовет. Я рыбак никакой, да и времени нет. Но если случается оторвать голову от рестриктаз с ревертазами, не отказываюсь. Вот и тогда был свободен и в отдыхе чувствовал настоятельную потребность.
Собралось нас пять человек – все бывшие военные и один я молодой. Поехали с палаточками в пятницу вечером на двух машинах. Рыбаки поднялись «ни свет, ни заря», а я с чистой совестью продрых до обеда. Только на запах ухи и выполз. На работе надышишься не бензолом, так фенолом. Свежий воздух берёт – куда там «ершу»!
Пока очухался, пока организм заработал, котелок уже булькал вовсю, старики водочку из водички выудили, полянку накрыли. Меня зовут. Полянка душевная. Сало, помидорчики, лучок холостякам не в новинку, а вот домашним разносолам я порадовался. Да и уха удалась: наваристая, с корешками сельдерея и петрушки, со свежим укропчиком. Мужички расслабились, да и я, признаться, впервые за полгода человеком себя почувствовал.
Тут дядька спрашивает:
- Помнишь, Семёныч, как ты на проводах повис, и как мы потом пили?
Семеныч аж заурчал от удовольствия.
- Не говори…
- Это когда было?, - поинтересовался, наполняя стопочки, Аркаша, маленький, кряжистый мужичок, тоже лётчик, служивший, однако, где-то на Севере.
- Ты не знаешь. Это мы с Семёнычем уже здесь ночью прыгали.
- Ну, вздрогнем, и давай!
Водочка мягко пошла, куда следует, и дядька пустился в воспоминания.
Тренировочные прыжки в те далёкие времена пользовались дикой популярностью по причине живой денежки. Десятка за прыжок, двенадцать за ночной прыжок и двадцатка за ночной в полной выкладке. Набавляли и за скорость, к примеру, самолет в пике. Понятно, что, отпрыгав, офицеры писали себе всё, что можно. Но наверху тоже не лыком шиты. И вот, когда народ налегке собирался очередной раз отпрыгать ночное, нагрянуло с проверкой вышестоящее начальство. Деваться некуда, пришлось лезть в полный боекомплект, а это около пятидесяти кило. Матерясь, нацепили на себя это всё и пошли. Прыгнули где-то в тьмутаракани, над заповедником. Дядька с Семёнычем приземлились рядом, но дядька нормально, на землю, а Семёныч стропами повис на высоковольтной линии передач. И ни туда, ни сюда. Висит, качается. Дядька своё добро собрал, крикнул Семёнычу, чтоб не напрягался. Доберусь, мол, до части, приедет машина, тебя снимет. С тем и ушел.
Семёныч в своей сбруе удобно висит, задремал даже. Только слышит шорох и суета недалеко. Думает, неужели сослуживец с машиной так быстро обернулся? Только нет: два мужика царапаются на столб провода снимать. Металлоломом промышляют. Семёныч сразу и не понял, все думал: за ним. Ночь выдалась безлунная, темнота, ни зги не видно. Слышит, кусачки «Щёлк!» и провод со звоном вниз. Семеныч. понятно, занервничал: кому охота с такой высоты копчиком навернуться? «Мужики, - кричит, - заканчивайте!» Те его не услышали и снова: «Щёлк!» Тут Семёныч уже не зевал, дал очередь боевыми: боекомплект пригодился. «Стоять!», - кричит. Мужики замерли, под одним даже зажурчало. «Не стреляйте, начальник! Я по первому разу, больше не буду». Имя, фамилию, адрес, как в участке отчеканил. Второй висит молча: партизан. Так втроём и провисели чуть не до утра. Ещё не засерело, показалась машина из части. Вылезают ребята, а там картина маслом: Семёныч и два мужика на мушке. «Где вас, таких разэдаких, носило?» Семеныча сняли, мужики сами слезли. Стоят, переминаются, отпустите, мол, мы больше не будем! Вояки посовещались и говорят: «Вы нам без интереса. По ящику водки с носа, провода на место, и свободны. Если что, как вас найти – знаем». Делать нечего. Взяли провод, а наверх его как? Гипотенуза-то всегда больше катета! Тык, мык… Молодой сообразил, что надо бы к верёвке привязать, влезть на столб и подтянуть. К солдатикам, одолжите, мол, верёвочку. Те не возражают: «Ящик водки, и берите». Мужики заскулили: что так дорого? «Пройдитесь по базару». Деваться некуда, задолжали еще ящик. Привязали, залезли, подтянули. Только толстый провод пружинит и к изолятору его не то что не примотать - не подтянуть. Мужики уставшие после бессонной-то ночи, злые и несчастные. Башка не варит. Слезли, чуть не плачут. Вояки посмотрели на это дело и говорят: «Продаём, что делать. Таксу знаете». Воришки снова на ящик согласились. «Перекиньте конец через крюк, и пусть один на нем повиснет, пока провод не натянется. Второй пусть закрепит часть провода, что у крюка. Тогда кончик натянутого провода можно будет примотать к изолятору». Мужички полезли, повозились, но все обрезанное на место поставили. А к вечеру привезли в часть обещанные четыре ящика.
- Ночные прыжки вообще история отдельная,- согласился Семёныч. - К нам на это дело всё норовил ДОСААФ присоединиться, на халяву. А там в парашютной группе половина – бабы. Понятно, что в такие ночи к части многие только на следующий день добиралась. «Заблудились», - и весь спрос. Начальство начало принимать меры после того, как девки на плацу утром собирали парашют. У одной прямо посреди полотнища пятнище. «От коровы отбивалась». Этой «корове» потом в части проходу не было. Расследование проводить, конечно, не стали, но начальство распорядилось сбрасывать группу ближе к городу, чтобы народ по городским огням ориентировался, и выходил на аэродром. Куда там! Парочки поголовно стало заносить прямо в город. И уж совсем всё вернулось на круги своя после случая с немцами. Прыгали уже под утро, и сильный ветер нёс парашютистов прямо в город, в район автовокзала. А там, едва сереет, рассаживаются бабки с семечками, сигаретами, орешками и прочей мелкой дребеденью. Вот вам мизансцена: сидят бабушки, торгуют, а на них прямо с неба на парашютах красиво опускаются ребята в камуфляже. Деловито так приземлились, собрали парашютики и по обочине дороги пошли куда-то в город. Кому в голову пришла богатая мысль, уже и не найти. А только умник, проходя мимо торгового пятачка, повернулся к ближайшей бабке и вопросил: «Шпрехен зи дойч? Мамка, масло, яйки - нихт?». Бабка оккупацию ещё помнила. «Нихт шпрехен, нихт! Ничего нихт! Ни масла, ни яйки, ничего нихт!» Подхватила свои манатки и к телефонной будке. Набрала милицию: «Ой, сынки! Немцы с парашютами яйки требують!» Менты послушали, сказали, чтоб не волновалась, сейчас приедут. И перезвонили в Скорую. Пашютисты к тому времени уж на квартал отошли, но совесть ребят заела. Образ действий милиции они приблизительно представляли, а бабку жалко. Да и над психбригадой поприкалываться – это вам не старуху напугать. В общем, развернулись и назад. А завидев издалека белую машину с красными крестами, хором грянули: «Ах, май либэ Августин, Августин, Августин!» Долго потом участникам этого прыжка в части подкладывали губную гармошку.
- Ладно вам, бабку напугали! – вступил Аркаша. – Вот у нас мужик прыгнул, так прыгнул. Верхним ветром его снесло прямо в море. Поиграв стропами, приземлился на одну из льдин. Только пристроился собирать парашют, из-за тороса выруливает белый медведь и к нему. Парень подхватил парашют как был, комком, и бежать. Мог бы, конечно, расстрелять мишку, но, во-первых, зверь здоровый. Сразу не убьешь, так озвереет - порвет нафиг. А во-вторых, редкое животное. Полгода придется бумажки писать, по трибуналам затаскают. Шутка ли: Красная Книга! Бежит солдатик вокруг льдины, за спиной амуниция, подмышкой парашют, сзади стропы волочатся, а на пятки медведь наседает. Бежит и понимает: долго ему так не побегать. Медведь пока лениво так трусит, развлекается, но может ведь и во вкус войти. Тогда – песец! Тут бедолага соображает, что льдина у одного края вроде не сплошная. Подбежал, и точно: к берегу плотно прибило льдину поменьше. Наш герой прыгает на неё, автоматом отталкивается и сколько было сил гребёт. Благо, ветер ему в этом споспешествует. К тому времени как медведь к краю подошёл, льдина уже метров на пять оторвалась. Этот перец на радостях парашют с автоматом бросил и давай мишке всеми доступными способами объяснять, где он его видел, и что о нём думает. Матерится, руками размахивает в безопасности.
- Стоп, не понял. Белые медведи отличные пловцы!
- Это ты, биолог, знаешь. А солдатику-то невдомек было. Он только тогда одумался, когда раззадоренный мишка бултыхнулся в воду и, уверенно загребая лапами, двинулся к его льдине.
- И что?
- И всё. Так по льдинам и прыгал, пока его с вертолета не увидали. Только тогда медведь отстал.
- Будет тебе, Аркаша, кипятиться. Этот медведь, наверняка, накануне хорошо закусил. Бегают они не хуже, чем плавают, и человеку с ними не тягаться.
Яков Ильич, седой волк Северного флота, со вкусом раскурил трубку.
– Я вот другое вспомнил. Такой же, вроде этого, сел на льдину. Льда было мало, и дело было недалеко от берега. Всё бы ничего, да парашют, опускаясь, поймал ветер, а ветер низами был неслабый. И беднягу «на раздутых парусах» понесло прямо на рейд. Тот ногами и прикладом автомата уперся в лёд и стоит. А льдина полным ходом несётся прямо к кораблям. Ну и на кораблях это чудо заметили. Народ высыпал на палубы, приветствует, советы дает, не дай Бог! Как назло в этот момент на задание выходил линейный крейсер. И вот представьте себе картину: медленно выплывает эта громада, а навстречу ей под парашютом идёт мужик на льдине – ноги расставлены, одной рукой вцепился в упершийся в лёд автомат, а второй машет крейсеру и что было сил орет: «Поворачивай! Поворачивай!» Когда на парадном смотре между кораблей идёт катер командующего, то приветственное «Ура!» гремит не так, как гремел тогда над рейдом многоголосый хохот…
Солнце клонилось к закату, от реки потянуло холодком. Семёныч натянул свитер и подбросил в угасший костерок дровишек.
- Это было где-то семидесятых. Плановый полёт стратегического бомбардировщика. Громадная машина, многочасовые полеты. На Курилы. Летали регулярно, трассу знали как свои пять… В тот раз у второго пилота накануне свадьба была, и он под это дело принес. И мы принесли – поздравить. И надо ж такой оказии, вылет задержали. Сидим, ждём разрешения на взлет. Чем заняться? В общем, разрешение пришло часов через пять! Взлетали уже на рефлексах. Но все прошло без сучка, штурман проложил курс, командир задал координаты автопилоту, больше ничего не помнили… Проснулись от того, что радио что-то орало по-английски. Сначала подумали: показалось с бодуна. Нет, не показалось. Глотая водичку, вспомнили, что по-английски знает командир. Пошли будить. Разбудили, дали радио. Он послушал и охренел. Радиолокационная станция Гонолулу запрашивает: что за борт? К штурману: «Ты что, сука, наделал?» Тот в отказ: «Всё делал путём, сами смотрите». И точно, вроде всё путем. Не помню, кто первый продрал глаза и увидел, что навигационная карта была вверх ногами. А курс был проложен правильно.
Яков Ильич оскалился в усы, выбил трубку о пенёк под собой, спрятал в нагрудный карман куртки.
- К нам раз прислали пополнение - свежеиспечённых офицеров-подводников из Северной столицы. Интеллигенты. Как назло попался им капитан – оторви да выбрось. Спец, понятно, но хлебом не корми – дай ноги вытереть о какого-нибудь «маменькиного сынка» или «вшивого интеллигента». Задрал ребят. Те, однако, скоро приметили, что командир спит и видит прогнуться перед начальством, схватить орден или, на худой конец, очередное звание. И вот, как-то раз на задании ухитрились шельмецы нарисовать тушью на перископе уходящую за горизонт эскадру. Капитан глянул и обомлел. Приказал догонять. И чуть крышей не поехал. На какой скорости не идут, а эскадра не приближается. И акустики ничего не слышат. Бедняга чуть в потусторонние силы не уверовал.
Аркаша смеялся заливисто и долго, чуть не до икоты.
- Ты что, заболел?
- Да нет, просто…хе-хе… вспомнил! У нас похожий клиент водился. Майор, а чисто пёс. И что особенно противно, построит всех, достанет табельный пистолет, ходит перед строем, матерится и пистолетом размахивает. И нехорошо, и опасно. Оно, дурное, трясет – трясет, а, не дай Бог, и пальнуть может. Короче, замахал всех. Ну и младшие офицеры раз, когда майор с перепою дрых, тиснули его табельный пистолет, сделали два слепка из пластилина. Потом густо намешали в воду черную гуашь и залили формы этой водой. Когда вода замёрзла, вынули половинки, водой же на морозе склеили и заровняли шов. Майор проспался и в очередной раз решил, что дисциплина во вверенном ему подразделении упала ниже некуда. Объявил по обычаю построение. Тут народ тишком и подсунул ему в кобуру ледяную болванку. Выходит этот перец, выхватывает пистолет и начинает бегать перед строем брызгать слюной. Все стоят, затаив дыхание, смотрят на ствол. А ствол, даром что мороз, начинает потихоньку таять, стекать по командирской руке чёрной струйкой. Минут через сорок весь строй рыдал. Майор, понятно, обиделся, написал рапорт начальству. А начальство влепило ему строгача «за незнание устава»: по весу должен был отличить подделку. В штабе его после этого пожизненно привечали: «А-а, это наш политрук Клочко!»
- Наш человек на всякие выдумки горазд.
Семёныч поворошил костерок. Пламя взметнулось, осветив разор на скатёрке: пустой котелок, грязные судки, ложки, недоеденный хлеб и сало, последнюю недопитую бутылку и чарки.
- В этом смысле история взаимоотношений МИГов с «Фантомами» заслуживает отдельного внимания. Мне её рассказал человек, который летал ещё во Вторую мировую. Случилось ему полетать и в Корее, где взаимная любовь двух передовых истребителей того времени только начиналась. На первых МиГах электроника была ламповая. Мы в своё время были «впереди планеты всей» по лампам: самая маленькая ламповая ЭВМ стояла у нас. Но c изобретением полупроводников наши технологии на шкале мирового технического прогресса резко отбросило назад. На «Фантомах» уже стояли полупроводники, а мы всё ещё летали на лампах. Впрочем, благодаря этому МИГи выходили из строя редко, сбить им наводку было трудно. Повреждения не вызывали замыканий. Лампы накаливались, но до аэродрома дотягивали, а там их меняли, как в телевизоре.
Пилотировать машину обучали корейцев. Официально наших летчиков в Корее не было, только техники. В то время популярным был анекдот про «красную кнопку». Суть его состояла в том, что корейского летчика обучали летать на МИГе и показывали красную кнопку, которую можно было нажимать только в самом крайнем случае. Несколько раз кореец запрашивал, можно ли нажать, но ему отвечали, что положение терпит. В конце концов на самолет нападало сразу три эскадрильи, ему разрешали, кореец нажимал, в кабине оказывался бородатый мужик, отодвигавший летчика со словами: «Ну-ка, узкоглазый, подвинься!» Ну, в каждой шутке есть доля шутки. Размер кабины позволял размещаться нашему пилоту с корейцем на коленях. И все-таки МИГи несли большие потери: Ф-16 имел большую маневренность. Для консультаций пригласили ветеранов Второй мировой, в том числе и моего приятеля. Те предложили старый испытанный способ: сесть противнику на хвост и не отлипать. «Старики», летавшие еще на винтовых машинах, тряхнув стариной, спокойно держались на хвосте Ф-16 на наших «лампах», не расстреливая и не отставая. Корейцы утверждали, что это невозможно. Кожедуб, выведенный из себя, показал это наглядно. Приказал поймать кошку, привязал к хвосту консервные банки и пустил во двор со словами: «Вот так и вы должны держаться возле их хвоста!».
Такой пилотаж не всякому под силу. Ф-16 уходил, сбрасывая обороты, и в свою очередь пристраивался в хвост. При этом самолеты оказывались друг над другом. Ситуация возникала патовая. МИГу идти вниз – подставить брюхо, вверх не позволяла мощность, идти в сторону - сбросить обороты и подставить хвост. Снова отличились ветераны. На винтовых машинах времён Второй мировой большим шиком считалось перебросить пачку сигарет с верхнего самолета на нижний. Об этом вспомнили. С верхнего самолета попробовали бросать вниз гранаты. Истребители не были рассчитаны на бомбы, штурмовики не могли противостоять «Фантомам» из-за большой массы и ещё худшей маневренности. Гранаты, на которых устанавливался 3-секундный запал, стали решением проблемы. В зависимости от расстояния, её бросали в идущий низом Ф-16 сразу или чуть погодя. Американцы сразу стали много терять. Когда разобрались, что к чему, дали пилотам новую установку – снизу к русским не заходить, держаться хвоста сверху.
Новое положение поставило новые задачи. Подкидывать гранаты вверх не давало эффекта. Даже вихревые потоки от взрыва не производили на «Фантомы» никакого впечатления. Предложение поставить на МИГ, как на тяжелый бомбардировщик, пулемёт было воспринято, как попытка приладить на скаковую лошадь паланкин для слона. Кто-то предложил взять оружие в кабину пилота. Но пулемет для кабины велик. А обрезать ствол? А не проще взять обрез? Сказано - сделано. Взяли старую немецкую двустволку Крупповского завода, обрезали и зарядили крупной дробью. Выстрел мощный, дверь разворачивает в дыру. Но его сочли недостаточным. Более крупной дроби не бывает. Кто-то предложил нарезать проволоки. В результате, дальность уменьшилась, зато разлёт и разрушительная сила выстрела за счёт вращательного момента увеличились в несколько раз. Из этого монстра и начали палить по Ф-16, привычно пристраивавшимся в хвост сверху. С первого же раза попали по кабине. Пострадал не столько пилот, сколько обзор, но этого хватило, чтобы сбить машину. Метод прижился.
Однажды наш вот так стрелял, но, промахнувшись, попал не по носовой части, а по крылу. Времени на перезарядку обреза не было, и МИГ попытался уйти. Американец настроился повторить манёвр, но вдруг закрутился и ушёл в глубокий штопор. Пилот, вернувшись на аэродром, рассказал об этом непонятном случае, но ничего кроме смеха не вызвал: «Это он от твоих газов ушёл!» Лётчик качал головой и божился, что не врёт. В следующий раз это случилось уже при выходе эскадрильи. Народ заинтересовался и пошёл за разъяснениями к механиком. Механики, посидев с бутылочкой, вынесли вердикт: «Возможно! Видимо, дробь попала по закрылкам, перебила гидропривод и нарушила механизм поворота. Правый закрылок вверх, левый вниз – разное сопротивление воздуха, вот тебе и штопор!". После этого наши уже сознательно и регулярно стали палить по закрылкам. Цель лёгкая, а промахнёшься и попадёшь по кабине - тоже хорошо.
В это время боевые технологии как раз повернулись в сторону ракет, и во Вьетнаме начался новый этап в истории истребителей-соперников. Ракеты начали устанавливать на самолёты. МИГи уже переходили на полупроводники. Русских во Вьетнаме не могло быть ни в каком качестве! Но самолёты испытывать надо, куда денешься? Помню, был тот ещё скандал, когда американский представитель в ООН принёс на заседание запись переговоров двух «вьетнамских» лётчиков. Мало кто понял эти яркие идиоматические конструкции: переводчики таких слов не знают, в словарях их тоже не найти. Но наш, аккредитованный при Совете Наций, лежал на столе и рыдал от безудержного хохота.
Во времена пушек и пулемётов, чтобы подбить противника, нужно было ввести его в три круга прицела. Самолёт входит сначала в малый круг: объявляется атака. Входит во второй круг: приближается, нужно увеличить скорость и готовиться к выстрелу. В третьем, большом кругу самолёт доступен выстрелу, тут-то и нажимается гашетка. Ракетами, за счёт большой скорости, можно было стрелять гораздо раньше, с более дальнего расстояния. От простых ракет МИГи довольно быстро научились уходить. Ракеты с радиоуправлением шли более прицельно, но американскому пилоту теперь приходилось или самолетом управлять, или ракетой вертеть. Она ведь тоже улететь норовит. Чтобы освободить руки пилота, Пентагон разработал схему, реагирующую на звук работающего мотора. Но в маневренности они всё равно уступали самолёту. Пилоты МИГов приноровились наводить ракету на другие препятствия, хоть самолёт при этом и выходил из боя. Некоторые асы во всеобщей свалке ухитрялись выводить такие ракеты на свои же машины, то бишь те, из которых сия ракета вылетела. Пытаясь хоть как-то достать этих неистребимых русских, разработали схему, наводящую ракету на тепловое излучение.
Мы такого ещё не делали. Работа на шум в торпедах – это пожалуйста. А в воздухе на тепло - никак нет. Катастрофически возросшие потери среди МИГов не давали времени на самостоятельные научные разработки. Партия и правительство поручили добыть американскую ракету, внизу ответили есть. Добыть её нужно было целенькой, неразорвавшейся. Пробовали ловить сетями, арканить… ничего! Срабатывал контактный взрыватель, гибла и ракета, и самолёт. Нужно было захватить с первого раза и держать «по-Жигловски»: нежно, но крепко. А если руками? Теперь представьте выражение лица американского пилота, когда навстречу ракете открылась кабина, оттуда высунулся мужик в рабочих рукавицах и прицелился ловить несущийся на него смертоносный снаряд! И ведь поймали. Как в сказке: с третьего раза, а поймали.
Над рекой тянули свою вечерню лягушки, тонко звенели комары. Я лежал, щурился на погасший костерок и думал, почему мне так хорошо с этими стариками, далекими от меня и годами, и опытом, и военным, строевым, образом мыслей. И вдруг меня осенило. Они все не просто военные, но, как и я, классные спецы! Они, как сейчас и я, были и остаются теми самыми людьми, что держат в руках волосок, а на этом волоске над головой человечества покачивается Дамоклов меч высоких технологий.