«I know the one who waits Satan is his name,
across the bridge of Death there he stands in flame»
Joey De Maio
МОСТ: Гордость.
Боль пришла сразу же после того, как он попытался открыть глаза. Вот именно попытался. Боль, прокатывалась по телу ритмичными волнами. Веки не поднимались, словно все лицо покрыла кровавая корка. И все же неимоверное усилие позволило пересохшим глазом узреть окружающий мир.
Пред стоявшим на коленях человеком простиралась равнина, выжженная до шлакового состояния, в воздухе серебристыми хлопьями летал пепел. Над головой, небо утратив свой первоначально голубой цвет, было серым, с набухшими черными тучами. Приторно-сладкий запах тления нещадно бил в нос. Впереди в шагах двадцати что-то светилось багровым. «Однозначно Ад» - промелькнуло в голове. «О нет, совсем нет»- мягкая, и в тоже время давящая своей силой мысль обрушилась подобно водопаду. В следующей отсутствовала былая мягкость, в ней был приказ «Иди ко мне». Секунда, и человек стоял рядом с обращавшимся к нему. Позвавший показался гигантом. Балахон цвета сажи с карминовой подбивкой, ниспадал мягкими струями до земли. Руки были спрятаны в широких рукавах. Жуткую пустоту на месте лица скрывал капюшон.
- Это не Ад, но вот что делаете здесь Вы, мне бы хотелось узнать?
Раздавшейся голос поражал скрытой мощью.
– Вы дьявол? - вопрос был жалок.
- О нет…..я не он.…И потом, я задал вопрос.
- Я … Я хочу пройти.
- Через это? - и только тут Человек обратил внимание, что за спиной у Привратника двигался поток алого жидкого камня - лавы, а за ним проходил мост - циклопическое сооружение из прозрачно-зеленого кристалла.
– Да, - твердость, звучавшая в голосе, казалось заставила безликую фигуру рассмеяться.
- Значит у тебя есть вопрос? - сарказм в каждом слове. – Вижу, что есть - - гордость.
-Да, да, она….
- Гордость, это то что заставляет созданного по образу и подобию вставать с колен снова и снова, отстраивать сожженный дом, выращивать побитые градом посевы, наконец не отступать пред самим создателем. Гордость, заложена изначально. Гордость за свой род, за свою страну, просто за себя - позволяет человеку смотреть на мир без тени страха, она возвышает.… Иди.
И он пошел, расправив плечи, высоко подняв голову. Голые ступни холодил изумрудный камень. И тут раздались удары колокола, мир подернулся пеленой тумана. Колокол бил все сильней, осыпавшись словно разбитое зеркало, все исчезло.
* * *
В то же самое время, его родители ломали дверь в ванную комнату. А за ней находился столик с лежащим на нем жгутом, шприцом и бритвой покрытой чем-то бурым. Ванна была полна остывшей багряной водой. В молодом сильном теле медленно угасала жизнь. И лишь два слова бились в затухающем сознании «гордость….жить….гордость…жить….горд…»
МОСТ: самое дорогое. (Две могилы)
Черный обелиск, цвета тьмы и зла, и белая мраморная статуя ангела. Две могилы, в которых покоятся отец и сын. «1973,6 марта - 2000,31 декабря», «1996,18 апреля - 2000,31 декабря» – выгравировано на памятниках, да фраза «Покойтесь с миром». И все. Две могилы и одна земля, в которой покоятся отец и сын. А было это так…..
…День начинался весело. Новый год, Новый век. Новое тысячелетие. Папа поставил елку, мама нарядила. Ярик поставил под нее толстого краснощекого, с огромным мешком, Деда Мороза и миниатюрную Снегурочку в голубом. За час до Нового Года мать вспомнила, что не купила шампанского, а какой же праздник без искрящегося Советского. Муж хотел пойти сам, но, подумав, что сама сбегает быстрее, Алла выскочила на улицу.
Ярик, сидя под елкой , иногда бросал счастливый взгляд на отца. А папа делал что-то странное. Пододвинув журнальный столик к креслу, разложив на нем одноразовый шприц, спиртовку, и яркую блестящую ложку из праздничного столового прибора – приговаривал:
«Уколемся немножко, и будет хорошо. Ой…хорошо»- в страшном предвкушении, словно забыв о ребенке.
* * *
Ближайшие павильоны были закрыты, и Алла побежала в круглосуточный супермаркет, всего лишние 15 минут. Дождутся, да и волноваться нечего, с Яриком Сашка…
- Папа, что это? - малыш стоял рядом и указывал пальчиком на шприц.
- Это? Подарок от Деда Мороза, хочешь? - отец поднял уже наполненный пластиковый цилидрик, - здесь хватит и тебе. Больное сознание Александра, уничтоженное наркотиком, шептало ему, что сыну надлежало сделать подарок.
- Давай малыш, это лишь комарик укусит и будет хорошо…
Ярику стало страшно, так, как никогда не было, до дрожи в коленках, но это был папа. Все сделал быстро, наложил жгут, нашел вену, и также по-деловому вколол 2 кубика, себе оставив в 5 раз больше. Мальчик лишь молчал и плакал жутко, беззвучно и без слез.
* * *
Вот оно: две бутылки, Алла подхватила игристое вино, вдруг улыбнувшись и тепло проговорила уже изрядно пьяному продавцу: «Да…с новым годом», на улице ее догнал крик: «...и Вас…»
* * *
В момент, когда отец сделал укол и себе, открылась дверь:
- Сашка, скорей давай бокалы…..
- Не успел, - хотел было подумать он, но героин уже ломал его разум, погружая в розовое озеро наслаждения. Звон разбившегося золотого напитка для него уже не значил ничего. Мать, как только подхватила обмякшее тельце сына, сразу поняла - умер. И Сашка тоже умер. «Передоз, передоз» – билось в уже потерявшей разум голове женщины, слово одного из друзей мужа. А в этот момент экстаз умирающего был разорван сгустком мрака, несущем боль.
- Мой, навечно.
И картина в доли секунды появившаяся перед мысленным взором, осталась с ним до конца.
Черная фигура, с темнотою вместо лица, в монашеском балахоне и громада прозрачной изумрудной дороги над потоком багрово-красной лавы.
А над великой страной бормотал что-то свое президент, раздавался звон хрустальных бокалов, слышались пьяные голоса. Часы отбивали полночь.
МОСТ: расплата. «Логик»
Иван подкурил очередную сигарету, приоткрыл окно, чтобы дым выносило ветром.
Сделал погромче радио, услышав Криса Ри и его «Дорогу в Ад».
Усталость давала о себе знать, ожидание длилось около 2-х часов, а кока заканчивалась. И постоянно начали наваливаться воспоминания.
Началось все на 3-м курсе, как раз тогда у них появился предмет под названием логика. А вместе с ней и друг Макс с вечно бегающим взглядом и парой «дорог» для друзей. И поехало, разгуляйся душа. Он богат, зачем ему деньги? Пора делиться. Она «пута» не убудет, в лес ее и на 7-х. Макс- братан попался,»отморозиться» он не наш, барыга проклятый, пусть сидит…Цветмет? Пожалуйста. Мертвые они, что? Мертвы. Так зачем им медь, алюминий?
Оградки, памятники, они денег стоят.
Так продолжалось восемь лет. Выстроенные Иваном причинно следственные связи, приводили туда, куда нужно. К деньгам. Логика и кокаин. Кокаин и логика.
Иван шел по жизни легко. Холод и презрение, выливаемые им на любое проявление эмоций, позволяли ему смотреть, не опуская глаз ни перед чем. Потекли деньги с икон, перепроданных за границей, с подставных бабушек в черном на рынке, с громадными фанерными ящиками на шее и надписями «На постройку храма». Враги его долго не жили, они просто исчезали бесследно.
«Братва» прозвала его – «Логик»…..И вот сейчас выходил Макс. Встречать его поехала Лара.
Потом они по законам логики должны были появиться у нас дома. Иван раскатал «дорогу» взял трубочку втянул с силой порошок. Еще чуть-чуть и они будут здесь. Ствол просунувшегося в окно пистолета заставил замереть наркомана. Подняв глаза, он увидел небритого осунувшегося Макса с «булыжниками» вместо глаз.
- Я здесь, и я хочу тебя убить – логично?…
Выстрел заставил Логика замолчать навсегда.
* * *
Обрубок человеческого тела: без рук, без ног пытался ползти. Но подняться даже на одну изумрудную ступеньку не мог. Голос, словно шуршание истлевшего шелка, был полон силы и презрения:
- Дурак, за все надо платить. Ничего в этой жизни не дается бесплатно, кроме любви матери - логично?
Хохот, казалось, заполнил собой весь мир.
* * *
- Максим, что…..что такое, опять кошмар? Ты кричал, смеялся страшно так…..
- Ничего, спи малыш, просто страшный сон. Спи.
Часть 1.
Реальность.
Из больницы его забирал отец. Все еще слабый Яр развалился на заднем сиденье, полузакрыв глаза. Отвечал на участливые вопросы односложным "да" и "нет".
- Ярик, после того как…ну после.
Отец не знал, как назвать сыновний суицид. Надо было помочь.
- После того, как я покончил с собой. - ледяной вьюгой несло от звуков голоса подростка. Мужчина бросил на него взгляд полный растерянности, но продолжил:
- Ну… да, у Кати был выпускной, и она решила поступать на журфак.
- Ну и что? - отец опять повернулся к нему, удивленно поводя глазами.
Не поднимая век, подросток произнес:
– Ты веди, веди. Второй раз мне в больницу не хочется.
- Я просто надеялся, что ты первое время ей поможешь?
Яр выдавил улыбку, отца требовалось успокоить, и он успокоил:
- Пап, неужели ты думаешь, я ей не помогу? Все будет хорошо, просто я устал, поехали быстрей. Хорошо?
- Как скажешь. Конечно – несмело проговорив, отец полностью сосредоточился на дороге. А Ярополк снова погрузился в себя. Ему необходимо было подумать.
МОСТ: жадность.
- Понимаешь, наркотики самый доходный бизнес. На каждый вложенный бакс с них получают десять. Улавливаешь? – два человека сидели за столиком, недавно открывшегося, модного бара «Эдельвейс». Первый, что самозабвенно вещал, был толстым, с громадной бочкообразной грудью и черным коротким ежиком мужчиной. Короткие младенческие пальцы унизывали перстни, в курчавых жгучих проволочках на груди, блестела платиновая цепь с распятым Спасителем. Щекастое лукавое, добродушное лицо, часто озаряла довольная собой и жизнью улыбка. Мальчику, что сидел рядом и внимал, не было еще и 17-и, копна растрепанных рыжих кудрей, худое бледнокожее лицо и живые, рысьи глаза, вспыхивающие при каждом слове толстяка.
Тонкие пальцы, обхватив приземистый граненый бокал, нервно подрагивали.
- Вот смотри, - в руках у рассказывавшего появился шприц. - Я даю тебе первую дозу бесплатно, так попробовать, грубо говоря я вложил доллар, следующие десять дозняков окупят этот доллар с лихвой. Единственная неприятность та, что потребитель загнется через некоторое время. Но это уже не мои проблемы. Ха-ха. Ты читал «Дюну» Герберта? - резкие скачки с темы на тему всегда раздражали Поэта, так звали юношу:
– Нет…
- Много потерял, почитай обязательно, там вся экономика гигантской Империи держится на наркотике, обладающим черте знает какими свойствами. Кто контролирует его добычу – контролирует Империю. Ладно…это долгий разговор, а теперь представь, введен закон, разрешающий продажу и потребление наркотиков, введен налог, акцизный сбор, а потом - бумс, и государство становится монополистом на производство и реализацию наркотической продукции. А дальше?
- Кто контролирует Меланж, контролирует Империю, - эхом ответил огневолосый Поэт.
- Вот именно монополия, и как следствие, какие угодно цены и баснословные барыши. Но благодарение Богу или Дьяволу – не знаю, наши правители не настолько мудры и дальновидны, иначе бы мы, скромные бизнесмены, потеряли свой кусок хлеба с маслом, а тут….- звонок радиотелефона не дали скромному бизнесмену закончить мысль, - да, ну и что? Угу, скидывай, что?… – в этот миг сухой треск автоматной очереди, раздавшейся с улицы, грохот раскалывающегося стекла и обыкновенный свинцовый сгусток, отлитый каким-то тульским умельцем, тоже зарабатывающим на кусок хлеба с маслом, оборвали жизнь, разжиревшего на чужом горе и не своей слабости паука.
* * *
Человеческое существо, совсем недавно облаченное в саван из власти, денег и гордыни, теперь умирало множеством смертей сразу, оно было и наркоманом, летящим с высотки, и медленно затухающим в своем ложе боли от СПИДа и…, и над всем этим слышался не переставая гомерический хохот, разбивающий саму небесную твердь; разрушающий основы мироздания; рвущий ткань времени, словно ветхое тряпье. Смех сущности не принадлежащий ни тьме, хотя облачающейся в нее, ни свету. Сущности, стоявшей выше понятий о добре и зле, хранителя «Дороги над пламенем».
- А выкормыш-то жив…..
* * *
Поэт держал выпавший из рук мертвеца липкий мобильник:
- Да…скидывай…в 2-а раза и быстрее.
Положив трубу в карман белоснежных брюк он окинул взглядом «театральные подмостки», залитые влагой жизни и окончание его фразы, произнесенной пересохшим ртом, стало словами вбитыми в камень могилы наставника:
- Да…контролирует Империю.
Ч2.
Реальность.
Ярополк щелкнул зажигалкой, сделал затяжку, и остановил блуждающий взгляд на угольке тлеющей сигареты. Ночь подходила к концу, чуть терпкая, как старое вино, теплая весенняя ночь. Пустая, выпотрошенная пачка валялась где-то в дальнем углу. Ночь, наполненная тяжелыми думами, смрадным дымом табака, сменилась новорожденным днем. На дороге робко перемещались оросительные машины, сонные интеллигентного вида старушки двигались от урны к урне. Мир просыпался. Яр провел рукою по лицу, с залегшими тенями и прорезавшимися мрачными складками около губ. Резким движением затушил в пепельнице окурок. Долго смотрел на исписанный лист бумаги, лежащий на столе с недописанными стихами, усмехнулся печально полным горечи ртом, и, так и не тронув ручку, чтобы завершить полуночное творение, еще раз сильно потер глаза ладонью и пошел умываться.
Через несколько минут он уже шел по безлюдной ещё улице с потухшими фонарями. Мимо него прошмыгнуло какое-то жалкое существо с неимоверном количеством сумок, кошелок и сеток, наполненных бутылками. Внезапно внутри вспыхнул огнь ненависти, страшный своей беспричинностью к таким вот людям. Сжав до боли зубы, впившись ногтями в мякоть ладоней, Ярополк подавил это в себе: «В магазин за сигаретами, потом домой - кофе, и в институт – сессия, как ни как». Последнее вызвало у не спавшего юноши все ту же усмешку.
Успокоившись, он продолжал идти, но скопившаяся злость не ушла, а затаилась, она требовала выхода.
* * *
Отец, подойдя к столу в комнате сына, читал неоконченные стихи:
- Встретил рассвет, залитыми кровью глазами
- Бессонная ночь, прошла темноты маята…
- Чувствую, воздух холодный словно руками
- Сбежала печаль, покинула горечь осталась лишь пустота
- Взгляд тишины застыл на сером стекле
- Окон слепые глазницы пялятся глупо
- Бродят сонные люди с темнотою в душе
- Сломленный, спившейся дворник замер – ступор.
- Розовеет антрацитовое небо. Дряхлое –
- Солнце светит лениво с края земли
- Облако мертвое как покрывало драное
- Вечное дня обновление словно КАНЛИ.
- Мстит бесконечное, безразличное время
- Родившись беспечно живет человек
- А Бог ведь заложил в нас доброе семя
- А мы? Безумен, бесцелен наш бег…
Пьяная парочка, возвращавшаяся с очередного затянувшегося гулянья была зла, «шкуры» привезенные не «дали».
Водка закончилась в самый неподходящий момент, денег на проезд не оказалось и пришлось идти пешком. Необходимо было «сорвать на ком-то злость», «погрузить» и всласть поиздеваться. А вот, как раз подходит «лох» какой-то. Парень шедший им навстречу был полностью погружен в себя. Руки в карманах вытертых джинсах, кроссовки на босу ногу и штормовка на голое тело. Опустив голову еще ниже, когда поравнялся со ждущими его. Ну вот, то что нужно:
- Слышишь, братан, угости сигареткой
- Нет у меня, - не останавливаясь, ответил он.
- Слышишь. Стой. - Парень остановился, не поднимая головы, один из обращавшихся начал говорить, опуская руку ему на плечо. - Ну, так сходи, купи…
- Что? - и вот тут Ярополк посмотрел в глаза пьяному «спортсмену», - что ты сказал?
Подросток до того излучавший уверенность и силу, вдруг, внезапно превратился в напуганного до дрожи мальчика:
– Слышь, ты п-п-прости, извини, хорошо?
И не дождавшись ответа, схватив товарища за руку, быстро рванул куда-то за дом Яра, а тот, постояв, успокоился, и так же быстро, не смотря на появившихся людей, пошел к магазину…
МОСТ: фея милосердия.
Это место располагается в живописнейшем месте России. Вольно раскинувшаяся река с отражающейся в голубых струях церквушкой. Всегда чисто вымытые белые камушки тропинок, ухоженный садик при женском монастыре.
Люди, населяющие этот маленький уголок Великой Руси, несут свет и добро любому страждущему, они дают ему испить той мудрости, которой не обладает человек, мудрости – всепоглощающей и всепрощающей, которой может обладать лишь один Создавший...
… Выскочившая из-за двери медсестра была немолодой, с печатью горечи на лице, с совершенно седыми волосами женщиной. Подойдя к окну, она долго смотрела на белокаменные стены монастыря. Блуждающий взгляд ее, лицо, лишенное морщин, без единой складки, отрешенное от «всего мирского», заставляли людей, работавших здесь в наркологической лечебнице, отступать перед любым ее требованием. Даже главврач, повидавший многое за свою жизнь, отказывался от принятых решений, если против была Вероника.
И все же, для всех без исключения, ее прошлое, да и она сама, оставались загадкой. То, что глаза Веры видели это небо долго, и видели не только хорошее, можно было сказать с уверенностью. А иногда оброненные фразы о хотя бы блокадном Ленинграде вполне могли привести к мысли, что сестре милосердия было далеко за шестьдесят. Длинные запястья с тонкими пальцами и всегда ухоженными ногтями выдавали в ней музыканта. Иногда она играла на белом обшарпанном рояле, что стоял еще с эпохи коммунизма в актовом зале лечебницы. Играла поздно ночью с зажженными свечами и только Берлиоза. За белым лицом с прозрачными родниковыми глазами скрывался мощный, несгибаемый разум…
… Устала, Вероника Викторовна? – Лидочка, медсестра, работающая всего второй год, имела привычку задавать вопросы с милой улыбкой, от которой появлялись ямочки на покрытых нежным персиковым пушком щеках.
- Нет. – Вера улыбнулась, обнажив крепкие белые зубы.
- Вы знаете, вчера привезли новенького…
Старшая медсестра посмотрела на Лиду с интересом.
- Наркомания, ломка началась сегодня, вы знаете, ему так плохо.
- Как всегда Лидочка, как всегда…
… Фигура, появившаяся поздно ночью в коридорах наркологического центра, оставляла за собой цепь мокрых следов, дождевая вода стекала с зонта и капала с серебряных волос. Быстрым решительным шагом она подошла к закрытой двери, за которой находился новенький, забывшийся тревожным сном, заполненным тошнотворной болью. Достав ключи и открыв дверь, она тихо зашла, плотно прикрыв за собой пластиковую дверку. Мальчик лежал на смятых, мокрых, пропитавшихся потом безумия и человеческого безволия простынях. Тело, даже погруженное в страну кошмарных грез, сотрясала судорожная дрожь. Липкая смрадная влага стекала со рта, искривленного болезненной гримасой. В тот миг, когда она зашла, глаза мученически распахнулись, глаза бессмысленные и голубые, словно глаза впервые увидевшего мир младенца.
- Мама?…
- Тише, я принесла тебе спасение от боли, от кошмаров, от всего.
- Мама…
Низкий, грудной голос женщины был не приспособлен к разговору шепотом. Подойдя к ребенку, серебряноголовая тень достала что-то заполненное сполохами лунного света со стальным лоснящимся жалом. Поднеся это к расслабленно лежащей руке с исколотыми венами и жесткой, но ласковой рукой прикрыв веки страдающим бессилием что-либо изменить, она надавила этим.
- Все… спи.
* * *
Живые струи магмы, под черным мертвым небом, кружащиеся хлопья пепла, зола мечтаний под ногами.
Горячий сухой ветер, отбирающий надежду цвета молодой весенней травы, или … или глубинной океанской волны, надежду пересечь бесконечную ленту квинтэссенции одной из стихий.
А на грани всех чувств тугое сплетение холодной ярости и безбрежного спокойствия, сплетение мрака и пустоты, сплетение развоплощения и хаоса. И слова, разносящиеся в тягучем воздухе.
- Я принял твою дань, Паромщица, и дарую тебе…
* * *
Туман, заполненный видением Моста, заставил подростка, спорившего с деканом своего факультета, пошатнуться. Мгновенно полившаяся из глаз кровь закапала на белоснежный ковролиновый пол.
* * *
Вера вышла в дождь, раскрыв старый, перекосившийся зонт. Походя, выбросив использованный одноразовый шприц, до этого заполненный героином, и отправилась домой к холодному ужину и не согреваемой никем постели. Она возвращалась в свое давнее одиночество…
Ч3.
Реальность.
Ярополк появился на крыльце университета, достал сигареты и закурил. Оглядел раскинувшееся многоголовое существо, гомонящее, смеющееся, пьющее пиво. Отдельные аксоны этой сущности находились в не проходящем возбуждении, другие были спокойны, словно ночной Байкал. Сделав затяжку, он окунулся в море чужих страстей и проблем. Кто-то сдал, кто-то не сдал. Его хлопали по плечам, удивлялись его долгому отсутствию, девчонки целовали в щеку и участливо заглядывали в глаза; друзья, знакомые говорили, что хотели заехать в больницу, но не смогли: - Сам понимаешь, сессия. – Студенчество. Вечно молодое, вечно хмельное от переполняющей его молодости и энергии.
Яр шел сквозь толпу, высыпавшую на время из душных аудиторий, как будто не видя бесконечные улыбающиеся лица, печальные лица, самодовольные лица. Боже, как их много. А вот и его группа.
- Ярик?! – это крикнула Полина. Она была среди них самая веселая и легкая, несмотря на свои 75 килограмм. Ворох теплых эмоций обрушился на него нескончаемым потоком, подобно горному селю, сбивая дыхание, сея неуверенность и недоумение. Они все, все были рады его видеть. На мгновение Решивший исполнить забыл о своих тяжких думах. Да, продлили. Ну, да, ругался. Кровь? - последствия болезни… И вдруг… подошла Она. Лицо совершенно без всякой косметики, глаза темно синие, сапфировые, бездонные как мировая бездна. Как мало в этом мире совершенства, сердце надрывно стукнуло по ребрам, во рту мгновенно пересохло. Но, ломая мощный стебель душевного порыва, он начал растягивать непослушные губы в саркастической гримасе.
Студенты затихли – подошел преподаватель.
- Вы болели, - не вопрос, утверждение. – Как вы? – Её лицо изменилось, свет, льющийся из глаз потускнев, исчез совсем.
Его ухмылка и дьявольски мертвые глаза загасили ее сияние ушатом воды, натопленной из грязного снега.
– Я вижу, с Вами все в порядке, – на лице появилось легкое облачко недовольства своим поступком.
– Извините, что помешала. Я пойду?
– Нет, подожди.
Но это лишь мысли, не слова. Яр кивнул и отвернулся, продолжая краем глаза следить за белым силуэтом.
К ней подошел высокий широкоплечий мужчина с густой шевелюрой коротких вьющихся волос и темно-зелеными глазами.
– Пойдем? – густой бас, отдающий силой и жестокостью и в то же время странной нежностью.
– Да, пойдем, – обернувшись к своему бывшему студенту. – Прощай.
И летящей походкой, опустив руку на мощную лапу своего героя, она ушла…
… Недосказанные слова, желание остановить бег времени и задуматься, что делаю я. Но нет, вперед, только к намеченной цели. Разошедшиеся дороги, тропинки, что бегут рядом, но не вместе.
Мир не жесток, безжалостны мы сами, к самим себе, к окружающим нас. Все дороги сходятся в одном месте и – у истока горя, боли и страха…
Новый приступ настиг его в маршрутном такси на заднем сиденье. Ударившая струей из носа кровь залила спинку сиденья перед ним.
МОСТ: нерожденный.
Сергей бежал как сумасшедший. В руке мелькал букет белых роз, коловших руку шипами. Но он не обращал внимания на боль. Всё его существо пело, как натянутая гитарная струна, пело радостно и счастливо. Сын. У него родился сын. Наследник.
* * *
Тварь, живущая там, где жизнь невозможна по незыблемым законам этого места, подняла голову и принюхалась. Окружающая субстанция разила ужасом и человеческим горем. Смрадные пары отчаяния пронизывали и наполняли сладостным предвкушением её дикий полубезумный рассудок. Она чувствовала, что еще миг и полученная добыча позволит навсегда оставить Врата в царство Мертвых, охраняемых с самого сотворения мира. Еще миг.
* * *
Отец ворвался в кабинет врача, принимавшего роды.
– Где моя жена и ребенок?
Доктор сидел за письменным столом, куря «Беломор». На обшарпанной полированной поверхности стояла наполовину пустая банка с прозрачной жидкостью, пепельница была до краев забита папиросными окурками. Человек, принявший роды, был пьян.
– Заходите. Вам налить?
На мгновение молодой мужчина с букетом роз опешил.
– Нет.. Н-не надо. Скажите, с ними все в порядке?
– Сядьте, – металл, прозвучавший в пьяном голосе, казалось, удивил самого ищущего в ядовитом зелье утешения.
– Вы точно не хотите? Чистый спирт. – Не дождавшись ответа, он продолжил. – Вы муж Анжелы?
– Да, я …
– Хорошо, – поднятая ладонь хирурга тряслась.. – Понимаете, – он посмотрел на Сергея и, до этого больше похожее на маску, дышащую хмельным холодом, его лицо изменилось. – Ваш сын умирает.
* * *
Тварь взвыла в голос. Цепь, выкованная неизвестно кем, начала рваться. Еще миг…
* * *
– Нет, не может быть… Боже, НЕТ.
Только что ставший отцом рыдал, закрыв глаза руками.
– Понимаете, – начав, врач еле мог уже остановиться. – Мы можем продлить ему жизнь еще дней на 7–8, мы так и сделаем, но сами понимаете… наркотик уже стал одним из составляющих обмена веществ ребенка, мы будем колоть его каждые 4 часа… О, Господи, за всю свою жизнь я не сталкивался с таким ни разу, я читал, да, но это было далеко, так далеко от нас, а теперь…
… Мать, бросив свое дитя, убегала, как можно дальше, в сумочке лежала еще одна доза, последняя, и все, тогда можно уходить, да простит ее Господь.
* * *
Новорожденный, лежащий в инкубаторе, плавал в наркотическом полусне. К маленькой ручке подходила капельница. Толстое стекло отгораживало его от звуков внешнего мира. Ребенку казалось, что он еще погружен в утробу матери. Он слушал молчание тишины.
* * *
Сергей вышел из кабинета врача сломленный, счастье, переполнявшее его до появления в госпитале, растворилось, как сладкая греза.
Продолжая сжимать зачем-то белые розы, не обращая внимания на шипы, проникающие глубже в кожу при каждом судорожном сжатии ладоней, он пошел к палате, в которой находился инкубатор с его сыном. Как сказали, ребенок страдал, а разрушенный рассудок Сергея подталкивал его к тому, чтобы навсегда избавить дитя от страданий.
* * *
Тварь поднялась на все четыре лапы, подняв голову., облизнув алым языком черную пасть. Бурая шерсть на загривке встала дыбом, овеществленная страданием людей, она почти вырвалась. Еще чуть–чуть подтолкнуть раздробленное жерновами рока сознание отца и ребенок её. Еще миг. Цепь порвалась.
* * *
Ребенок умирал, опускаясь всё ниже и ниже во тьму, уходя без боли. Сергей лежал рядом, засыпанный цветами, что хотел подарить ей.
* * *
Раздавшийся рык, казалось, заставил сойти с орбит сами звезды. Растянувшаяся в прыжке Тварь уже почти настигла свою жертву, солнечным зайчиком стремительно улетающую в голубовато-золотую высь. Клыкастое жерло открылось, готовое проглотить убегающий дух. Мгновение, и … удар, наполненный яростью и безграничной мощью, развоплотил и отшвырнул Стража Врат назад, порванная цепь обхватила и заковала это существо. В злобе она попыталась порвать ее снова, но слова, обрушившиеся на бешеное сознание Пса, заставили сжаться его в комок пред могуществом обратившегося к нему:
– Как смел ты, выродок, ублюдок Хаоса, тварь появившаяся по недосмотру Создателя? Как смел прикоснуться к тому, что тебе не принадлежит?
Ужас, ворвавшийся в него, был похож на тот, что пришел к нему тогда, два тысячелетия назад на Голгофе в момент, когда Пес взалкал душу распятого.
Пошатнувшимся сознанием он чувствовал слова уже обращенные не к нему и полные вселенской печали:
– Пойдем, малыш, тебя туда не пустят, а со мной ты увидишь чудеса всех миров, и вскоре с нами будет твоя мать…
* * *
Она уходила в страшных муках. Боль потери, боль понимания, а наркотик не принес того забытья и покоя, наполненного истомой, что так неистово искала Мать. Вторгнувшаяся мысль несла с собой только презрение, одно презрение.
– Вон, ты не получишь шанса пройти над пламенем.…А он не хочет видеть тебя и он мой. Навсегда, благодаря тебе.
Сон Ярополка.
Молчание мира. Вершина, обдуваемая всеми ветрами. Холодные, титановые лучи звезд. Туман, клубящийся у подножия Пика Судеб. Доли мгновений и всё меняется. Шум сорвавшихся в привязи пластов Аэра, свист рвущихся частиц воздуха в ушах. Безумство стихий, замерзающая до состояния абсолютного льда кровь в жилах. Две фигуры, застывшие на отвесно обрывающейся в бездну, покрытую туманом, площадке. Фигура сгорбленного человечка в белом, и тень в раздуваемом плаще цвета сажи, того, что чернее ночи, с кровавым подбоем. Взблеск клинков, серебристая сталь режет ткань ирреальности грез, звон разбиваемых хрустальных глыб, дорожки огня, оставляемые лезвиями в распадающейся субстанции мира. И спокойный голос, звуками своими заглушающий шум бьющегося в агонии смерча:
– Я не мировое зло, а ты – не Георгий Победоносец. Я лишь тот, кто может позволить пройти, а может и не позволить. Я не принадлежу ни добру, ни злу. Я сам по себе. Остановись, ты не можешь уничтожить меня.
Фигура в белом молчала, только в глазах, ясных, как безоблачное небо летним утром, бился океан ненависти:
– Ты Зло.
Сумасшедшая пляска смерти и пустота вместо лица у противника под капюшоном, ставшего индиговым плаща. Блеск, и клинок, отброшенный безликим, утонул в тумане.
Белый рванулся к нему, но в этот момент клубы белесого дыма поглотили и его самого и его порыв…
… Ярополк пытался унять кровь, хлеставшую из носа и глаз. Простыни были еже полностью заляпаны темно–алой жидкостью. Приступ настиг его во сне и сейчас продолжался.
МОСТ: в ожидании чуда.
Она лежала, не поднимаясь с кровати, уже несколько дней. Серая мутная пелена отчаяния, горя и жалости к себе покрывала разум девушки с того самого дня как… она узнала. Стон, наполненный жгучей водой горячих слез, сорвавшись с уст, канул в темноту безжалостной ночи. А ветер воспоминаний застлал уже пошатнувшийся рассудок Наташи.
… День рожденья праздновали долго и со вкусом. В третьем часу появилась лучшая подруга именинницы со странными сухими, блестящими глазами. В момент наполнили бокалы. Опоздавшая, подняв свой бокал, произнесла сакраментальный тост:
– Девчонки, я хочу поднять бокал за то, что в жизни необходимо всё испробовать, ведь живем один раз. За жизнь.
Звон голубого богемского стекла потонул в веселых криках и смехе.
– Наташа, пойдем покурим, – проговорила Ленка и грустно улыбнулась. – Только пойдем к тебе в комнату, ладно?
– Пойдем. Мы не надолго, – и 17–летняя виновница праздника вместе с лучшей подругой вышла из гостиной.
Началось с рыданий и невнятного бормотания, из которого можно было понять только одно, – он меня бросил. Закурив, успокоившись, Лена, наконец, все объяснила. Её бросил парень, с которым она продружила год. Поплакали, поговорили. Успокоились. И Ленка, махнув рукой: дескать, праздновать – так праздновать, достала одноразовый шприц и маленький пакет с белым порошком.
– Ну, что, подруга, попробуем?
Бесшабашная легкость, прозвучавшая в её голосе, казалось, передалась имениннице. Буквально несколько минут ушло на приготовления. И вот «баян» был полон чуть белесой мутноватой жидкостью.
– Пополам?!
– Пополам… – чуть испуганно, как эхо проговорила Наталья.
Дальше она ничего не помнила. Черная дыра наркотика, засосавшая девушку, выпила не одну память, но и будто бы саму душу…
Прошел почти год, и прямо перед самим выпуском на медосмотре тест на ВИЧ показал положительный результат. Ужас, охвативший Наташу, было не передать словами. Как? Откуда? У неё же никого не было. Горе, страх, отчаянье, слезы родителей – всё слилось в бесконечную череду дней, наполненных страданием.
Лежащая пластом, пред ликами святых мать; отвращение друзей, густо замешанное на жалости и брезгливости, окончательно сломили дух девушки.
… Пора. Сказала она себе. Пора. Отбросив одеяло, на подгибающихся ногах, сделать шаг к окну, еще один.
«Нет», – взвыл остаток разума в голове. Может еще…Хватит, больше ничего не будет, совсем ничего, еще шаг, ну же.
Окно нараспашку… Ночной ледяной ветер принял её в свои объятия. В тот же самый миг на пороге комнаты появилась бледная тень, бывшая её отцом. Пересохшие губы приоткрылись, непослушный, как обрубок кровоточащей плоти, язык прошептал:
– Папа, чуда не будет…
И белоснежной птицей, пытающейся опереться переломанными крыльями на непослушный воздух, тело 17–летней девчонки, ставшей парией для людей, понеслось к земле.
* * *
Пустоту под капюшоном расколола змеящаяся алая черта, чем-то отдаленно похожая на усмешку. Вспыхнули нестерпимым, безжалостным светом грани кристаллического зеленого Моста.
– Я ждал тебя… добро пожаловать.
Ч4.
Реальность.
Сидя на кухне, Ярополк, насильно запихивал в себя пищу. Есть не хотелось совершенно. Но два дня на одном кофе – это уже перебор.
Не чувствуя вкуса, проглотив всё как можно быстрее, запив чашкой кофе, он вышел на улицу.
Марина позвонила час назад. Долго извинялась за то, что не заехала к нему, когда он был в госпитале. В итоге попросила о встрече. Он нехотя согласился, чувствуя всю пустоту и бессмысленность этой встречи, но она просила…
Яр, развалясь на свежеокрашенной скамье напротив памятника Петру I, сквозь полу прикрытые веки рассматривал прохожих.
Слышался смех. Праздно шатающиеся парочки курили, пили пиво, целовались, кое–кто, собравшись кружком, задумчиво слушал юнцов с длинным немытым хэйром, что–то выдавливающих под хриплый скрежет гитары. Во общем, народ отдыхал всеми доступными способами.
– Привет, как ты? – Маринин голос вывел его из задумчивости.
Окинув взглядом присевшую рядом девушку, Ярополк произнес:
– Классно выглядишь.
– Ты тоже. Ты знаешь, я хотела извиниться…
– За что? – побольше удивления.
– Как? Ну, за то, что не навестила тебя. Все произошло так неожиданно. Я хотела, но понимаешь, – Марина быстро покрывалась румянцем.
Поднятая ладонь остановила нескончаемый поток сбивчивых объяснений, полившихся из уст Мары, так называли её друзья.
– Стоп. Ты ничего мне не должна, и не надо извиняться.
Яр с силой надавил на переносицу:
– Забыто, и … ты хотела меня видеть. Я здесь, у тебя дело?
– Да нет же…, я просто хотела тебя видеть, соскучилась… пойдем к парку. Приехал Цирк- шапито там сейчас все – Бендер, Степа, Юлис, Бакс, ну все, они спрашивали о тебе.
– Ага, скорбели без меня. Мар – друзья твои. К тому же, мне идти никуда не хочется – всё это…
Ярополк говорил невероятно усталым голосом отжившего своё старика. Но Марина ничего не хотела слушать:
– Ну, пожалуйста, пошли, пошли, ну очень тебя прошу, – широко раскрытые глаза смотрели с мольбой и со светившейся на дне лукавой улыбкой.
– Ладно, пойдем.
Встав, девчонка настойчиво взяла его за руку…
Точно шапито, рядом с парком творился настоящий балаган.
Не смотря на то, что начинало смеркаться, разноцветные палатки и не думали сворачиваться. Начинался никем не предусмотренный ночной карнавал.
– Вон, они рядом с палаткой, гадалки.
Мара потянула его за рукав. Повернувшись, Ярополк замер, резко дернув девушку. Да, рядом с грязной алой палаткой стояли её друзья, а над ними свисало какое–то полотнище, что–то вроде вывески, тяжелыми складками ниспадая поверх грубого материала. На нем было изображена с редким искусством сплетающаяся из миллионов изумрудно–зеленых лучей дорога, теряющаяся, где–то вдали. Мост. Больше не обращая внимания ни на Марину, ни на загалдевших радостно ее приятелей, он, откинув полог, вошел, чувствуя уже закипающую кровь и навалившиеся видения.
МОСТ: Свобода?
Два зека, сидя на корточках, передавали друг другу кружку с чифиром. Разговаривали медленно, тягуче, в манере, свойственной только людям, бывшим в гостях у Хозяина не первый год.
– Сколько? Как всегда?
– Нет, в два раза увеличь.
– Чего?
– В два раза увеличь. А тебя что–то заинтересовало?
– Нет, цену ты знаешь. Ладно, пока.
– Бывай.
Рукопожатие, и они разошлись: один уносил деньги, другой – белый порошок.
* * *
Он был стар. Подорванное здоровье с каждым годом било его все сильнее. Туберкулез, переломы, начавшийся рак разрушали его одряхлевший организм. Он был воровской элитой, и казалось уже привык к жизни на зоне, к пересылкам, к сытым харям «вертухаев», к небу, покрытому толстыми мертвыми прутьями решетки, ко всему. Но последние пять лет заставили его понять, что свободу «козырной» увидит только после смерти, и чем дальше, тем больше ему хотелось набрать полную грудь пьянящего и вольного воздуха. Это желание жгло, разгораясь все больше и больше. И он начал оглядываться назад, на пролетевшую мгновением жизнь. Друзья уже давно все умерли: кто в пьяной драке, кто от рака легких в смрадном тюремном госпитале, кого–то забили до смерти менты, а кто у себя в нищих коммуналках на пропитанных собственными испражнениями простынях. Но этим он не завидовал. Жены нет, детей тоже, родственников нет. Единственное существо – мать, которая любила его, угасла тихо и незаметно просто от бесконечного горя. Всё. Он знал, что делать. Просто устроить себе небольшой передозняк. И вот она – долгожданная свобода.
* * *
– А что–то кочет наш не квохчет. А?
Хриплый смех. Лежавший под нарами не слышал ни вопроса, ни жуткого издевательского смеха, уши с пробитыми барабанными перепонками не слышали ничего. Первое кошмарное унижение давно прошло. Лежавшее молодое существо уже потеряло какую–либо гордость. Оно уже перестало проклинать собственную глупость и слабоволие. После первого раза всю ночь он провел как смертельно раненое животное. Бессильная ярость, невозможность что–либо изменить, хотя бы отомстить. Потом постепенно всё притупилось. А после того, как его лишили слуха и выбили передние зубы, он полностью ушел куда–то в серую тьму. Однако в этот момент жалкие остатки человеческой личности пытались сделать самый, наверное, важный выбор в жизни. В кармане лежал фильтр от сигареты и восемь спичек в мятой, почти полностью ободранной коробке. Один вопрос бился в сознании – как же мать? А как он вернется к ней таким? Боже. Нет. Он знал, что матери без разницы, какой он. Главное – живой. Но он–то знает и помнит, и это не вычеркнешь из памяти, не затрешь пьяным весельем. Оставшийся срок, 67 дней, он не выдержит. Да. Оплавить фильтр и, при желании, им можно вскрыть вены. Да, будет больно, адски больно… Ну и что, боль физическая – это всего лишь боль темницы плоти, из которой он, наконец, вырвется на свободу.
* * *
– Уколи, – разбуженный среди ночи сосед всё сразу понял.
– Слышь, не надо.
– Коли, я сказал, – прорычал «козырной».
Огрубевшими пальцами с траурными ободками под ногтями, тот нашарил в темноте вздувшиеся перетянутые вены со множеством «дорог»: заживших старых и новых гноящихся. Рука была исколота вся.
– Куда…
– Коли, – рычание было такой ярости, что разбуженный, больше ни о чем не спрашивая, вколол иглу, чудом попав в вену, и вогнал поршень до самого устья.
* * *
Раздавленные пауки потных ладоней. Не зажигающиеся спички, и молитва, бессвязная, бессмысленная, беззвучная. Прерывающимся шепотом, заполненном сдавленными рыданиями: боже, ну. Боже, помоги, умоляю. Белые черви пальцев с обломанными ногтями дрожат, держа получившуюся пластинку. Он закрыл глаза, сдавил ее сильнее и взмахнул вдоль вен, поперек, раз, другой, сильней, глубже, иначе свернется…
* * *
Зеленое призрачное пламя костра танцевало на выжженной шлаковой равнине. Костер, пылающий нестерпимо, но не греющий, распространяющий вокруг себя один лишь холод пустоты.
Фигура, сидящая рядом, была скрыта, словно живым, плащом. Игравший огонь создавал блики и сумрачные тени на ткани балахона. Рука неподвижной глыбы темноты пошевелилась и неизвестно откуда взявшимся прутиком потрепала жадные пляшущие языки, пожирающие каменную твердь.
* * *
– Прости, мама, я … свободен…
– Мать… я иду к тебе, к воле.
Два одновременно умирающих человека, два стона из душевных глубин прорывающихся через режущую боль одного и сладкую истому другого… Беззвучный шелестящий смех и непонятные слова встретили их на Грани:
– Глупцы. Её не существует, живые не бывают свободными никогда, а мертвые… мертвые тем более… Глупцы.
Ч5.
Реальность.
Ярополк сидел в мягком удобном кресле. Напротив восседала та самая гадалка. В её лице одновременно чувствовались и сила и слабость. Чуть раскосые глаза, прямой нос, твердый раздвоенный подбородок и маленький безвольный рот. Над черными бровями вразлет шел высокий белый лоб. Волосы прикрывала ярко зеленая косынка. Глаза с набрякшими веками и сеточкой морщин вокруг были наполнены печалью, и где–то на дне в них томился страх перед ним.
– Ох, мальчик, мальчик…
Яр отнял от лица влажный платок, покрытый красными пятнами и, посмотрев на гадалку, проговорил уже в который раз.
– Ну что? Что?
После приступа и обрушившихся видений он открыл глаза, уже сидя на кресле с куском ткани в руках, а рядом стояла эта женщина и охала. Миг, и посыпались вопросы: что значит полог с вышитым мостом, почему она лишь качает головой и ничего не говорит? Наконец, прорицательница перестала причитать.
– Я видела…
– Что?
– Видела двух умирающих людей, таких разных и таких одинаковых. Видела существо Зла, заполучившего их. Но ты не делай того, что задумал, не смей… ты не сможешь. Он могущественен, нет пределов его силы.
В тот момент, как только Яр услышал всё это, в его голове помутилось. Рассудком он понимал, что приступы и видения – призрак болезни, которая поселилась в его теле после самоубийства, но что–то другое, не называемое и непонятное, словно древний инстинкт, твердило: это всё существует по настоящему и Привратник – не плод воспаленного разума.
– Кто он? – юноша задал вопрос, мучивший его с самой первой встречи с Привратником.
Гадалка на мгновение замерла и внезапно заговорила страшным, прерывающимся шепотом:
– У него много имен, Малах Га–Мавет, Аваддон, Гильтине, Велиал. Люди разных народов зовут его по разному, но суть его остается той же самой.
Женщина, закатив глаза, заскребла ярко накрашенными ногтями по столу, в уголках рта у нее появились клочки пены.
– И–и–а–а… он страж… я вижу…страж Дороги–Над–Пламенем… он великий обманщик… он хозяин чумы…
Ведьма изогнулась дугой так, что казалось позвоночник не выдержит, и рухнула на спину, простонав, будто бы кого–то звала, совсем уже непонятное:
– Бутадеус…
Ярополк, вскочив с кресла, остался неподвижным – в проеме, до этого закрытом вишневой тканью, за спиной у гадалки стоял человек. Посмотрев на Яра, словно он был дождевым червем, случайно выползшим на белый свет, проскрежетал надсаженным хриплым басом:
– Сядь.
Ярополк сел, ничего не сказав.
Мужчина, наклонившийся над только что вещавшей гадалкой, излучал власть. Её ореол окутывал всю его фигуру. Громадные ладони потерлись друг о друга, и он с силой надавил ими на виски Пророчицы. Через несколько мгновений та, придя в себя, поднялась и, поклонившись, проговорила:
– Прости меня, Бутадеус.
В ответ, кивнув, человек произнес:
– Оставь нас, – и, посмотрев на подростка, добавил, – нам есть, о чем поговорить.
Когда ведьма вышла, он, усевшись в опустевшее кресло, чуть улыбнулся, хищно обнажив в оскале зубы и произнес:
– Рассказывай. Всё.
Яр лишь покачал головой:
– Вы кто?
Снова та же мертвая ухмылка.
– Зови меня Бутадеусом. Так, как назвала меня эта… Пророчица. Я хозяин этого цирка.
– Она правда… – Яр замялся.
– Видящая? Это уже второй.
– Что второй?
– Вопрос. Ну, да ладно. Сначала – я, потом ты. И да, и нет. До сего момента она занималась жульничеством, что постоянно приносило доходы и неплохие, надо сказать. И вот доигралась. А теперь рассказывай ты, если, конечно, хочешь, чтобы я дал тебе совет. Ведь ты пришел сюда за советом?
Яр думал недолго. Была – не была.
Он рассказал всё: о самоубийстве, о видениях, сопровождаемых приступами, о своем почти сформировавшемся решении. Обо всем. Он рассказывал, ничего не утаивая и не изменяя, а сам во время повествования рассматривал своего визави, и всё больше осознавал – сидящий перед ним был не просто хозяином цирка. Громадный бугристый лысый череп покрывала частая сеть шрамов. Кустистые седые брови скрывали маленькие яростные глаза, тяжелую челюсть скрывала густая жгуче–черная с проседью борода. Покатые плечи борца переходили в громадные, дышащие силой руки, и широкие ладони кузнеца. И всю эту фигуру окутывала мантия, сотканная из силы, не только физической, и власти.
Когда Ярополк закончил говорить, Бутадеус внезапно заскрежетал, затрясся и начал вытирать полившиеся из глаз слезы. Через секунду юноша понял – чернобородый смеялся. Сквозь скрежет начал прорываться смех, и, наконец, он захохотал в полный голос. Яр, полный гнева на собственную глупость и красный, как маковый цветок, начал подниматься. Но лысый, покрытый шрамами человек, резко оборвав смех, сказал, обрубив.
– Сядь, – в его яростных глазах всё еще плескалось веселье, но лицо оставалось мрачным и собранным. – Сядь и слушай… Первое – то, что ты задумал, по меньшей мере, – глупость. Уничтожить ты, дитя смертных, не сможешь. Это не под силу даже мне.
С языка молодого готов был уже сорваться гневный вопрос: да кто ты такой? Но Бутадеус не дал Яру даже просто открыть рот.
– Я тот, кто видел больше веков на этой грешной земле, чем ты и твои предки вместе взятые. И поэтому молчи.
– Итак, – пауза словно позволила юноше высказать свои возражения, но тот молчал. Кивнув, чернобородый продолжил. – Итак, первое, как я уже сказал, уничтожить это существо ты не сможешь. Второе, кто он – не знаю, к тому же, природа эго силы, цели и желания неясны. То, что говорила тебе Ведьма, лишь бред, но в нем есть зерно правды. Третье, отговаривать я тебя не стану, вижу, что бесполезно. И, наконец, последнее, самое главное – второй раз попасть ты к нему все–таки сможешь и силу его отнять тоже. Есть, есть у этой твари уязвимое место, а уж найдешь ли ты его, зависит только от тебя и того, позволит он это тебе или нет.
Бутадеус откинулся в кресле, достал уже набитую трубку с головой Мефистофеля, и снова оскалился.
– Всё. Теперь уходи. Ты один на один со своей судьбой. Я и так сказал слишком много. Уходи.
Ярополк поднялся, повинуясь неясному порыву поклонился и, ничего не говоря, вышел из шатра Ведьмы Зеленого Камня…
… Он мало что помнил о том, как добрался домой. Помнил лишь удивленно со страхом смотревшую ему вслед Марину, когда он, ничего не говоря и не объясняя, поймал первую попавшуюся машину и уехал. И помнил удивленное лицо отца в тот момент, когда Яр зашел в квартиру. И опять же, ни слова не говоря в ответ на обеспокоенные расспросы, заперся в комнате, закурил и начал искать телефон, что записал год назад. Телефон молодого человека с вечно растрепанными кудрями и всегда чуть безумными глазами. Номер телефона того, кого называли Поэтом.
Ритуал.
1437
– Да…
– Поэт, это ты?
– Кто это?
– Это Яр.
– Ба–а, какие люди.
– Надо поговорить.
– Ты знаешь, я сейчас очень занят.
– Я знаю, но это необходимо.
– Для кого?
– Поэт, я думаю, что ты не забыл…
– Ладно, не дергайся, Эдельвейс 1800. Всё.
* * *
1512
День, ставший последним, пролетел, как одна секунда. Родители и его взбалмошная сестра стали вдруг такими родными. Его попытки быть хорошим сыном хотя бы последний день были насквозь пронизаны фальшью.
Сначала Яр хотел избрать местом ухода дом, по потом понял, что сделать это в ванной, как прошлый раз, не сможет. Взяв ключи от квартиры друга, он решил сделать это у него. Мысль о том, что его труп, может быть, найдут родители парня вызывала тень усмешки на его лице. До 1600 Ярополк действовал практически ни о чем не думая, но после голова как будто взорвалась от суматошных мыслей, переполнявших ее: «Безумец. Что, что ты делаешь? Какой уход? Назови это самоубийством, и будешь прав. Привратник? Плевать. Для всех ты умрешь и станешь лишь трупом, который отпеть-то и похоронить по-христиански нельзя. Ты пойми: узнай они о твоих мыслях – и останется лишь запихнуть тебя в психиатрическую лечебницу. То, что ты собираешься сделать – это только суицид в чистом своем проявлении и всё. Ты просто сошел с ума».
* * *
1720
- Ярик, - мать, - звонит Марина, ты подойдешь?
– Скажи… – а что сказать? Ярик решил убить себя и поэтому занят, прощаясь с Миром? – Скажи, что меня нет.
– Но… ладно, хорошо… Мариночка, вы знаете, он сейчас не может подойти.
* * *
1745
К шести часам он был собран, как никогда. Он чувствовал хмельную безрассудную легкость, сидя в новом диско–баре под названием «Эдельвейс». А напротив Яра находился мальчик, которого звали Поэт.
* * *
1800
– Привет, у тебя ко мне дело?
– Да, нужен «белый».
– Извини, я этим больше не занимаюсь.
– Поэт, я знаю, что он у тебя есть. И я знаю, что сегодня, сейчас я его у тебя получу.
– У–у–у, какие мы. А лавэха у тебя есть, герой?
– Она мне не нужна. Я получу его за бесценок, в счет твоего долга.
– Что?
– Да. После того, как я получу порошок, ты мне ничего не будешь должен.
– Сколько? Как обычно?
– Нет, больше в 3–4 раза. И в ближайшие полчаса.
– Ну… ай, ладно. Хорошо, через тридцать минут у входа сюда же, понял?
* * *
1832
Хмурый неулыбчивый парень, стриженый под полубокс молча передал запаянный брикет. И также молча, незаметно исчез.
* * *
0009
Попадет ли он к Привратнику просто от смертельного «дозняка» – он не знал, поэтому на ванне с горячей водой лежало бритвенное лезвие.
Ярополк, совершенно обнаженный, держал в мокрой ладони уже наполненный шприц. Перетянув руку жгутом, он прикоснулся к вене острым жалом. Нет. Мощный выброс адреналина практически подбросил его. Нет. «Что ты делаешь?!!», и, давя в себе последние вспышки ясного разума, он, вогнав иглу, надавил поршень до отказа….
Через какое–то время, плавающий в водоеме истомы, юноша задвигался и, ломая себя, разрывая вязкую тину навеянного наркотиками наслаждения, вялыми руками взял лезвие. Закрыв глаза, неожиданно резко рванул лезвием по руке и по другой. Всё.
* * *
0017
Немолодая уже женщина проснулась от собственного крика. Спавший рядом муж услышал только последние слова, после которых сердце, измученное не одним инфарктом, остановилось навсегда:
– Ярик… Боже…Нет.
* * *
0017
Марина в это время проклинала Ярополка, уже изрядно пьяная, в компании друзей пробующая фирменный коктейль в новом диско–баре «Эдельвейс». Она вдруг остановила блуждающий взгляд на намалеванной кем–то из модных художников картине, изображающей мост странного зеленого цвета на черной, словно выжженной равнине и рассекающей ее пламенной реке, зажмурилась и, чувствуя невыносимую сердечную боль, зарыдала, не утирая слез, бесконечным потоком хлынувших из глаз.
* * *
0017
Паромщица, проснувшись в своей пустой холодной постели, раскрыв широко серо-стальные глаза, начала быстро, словно в один миг пролетало миллион лет, стареть. Кожа с нее сползала клочьями, глаза иссохли и ввалились, кости превращались в пыль. Разум её до последнего мгновения ощущал всеми чувствами адскую, пахнущую разложением, боль. Доли секунды, и на белых свежих простынях осталась только лужа смрадной жижи.
* * *
0017
Проснувшийся среди ночи Поэт, не будя лежавшую рядом девчонку, подошел к окну. И долго стоял там, ощущая смертную тоску. Выкурил две сигареты подряд и также тихо лег в постель, понимая: что–то сейчас закончилось. Раз и навсегда.
* * *
Тварь, живущая у врат, подняла морду вверх и завыла страшным, нагоняющим ужас и холодящим кровь голосом.
ЭПИЛОГ.
Циклопический изумрудный Мост возносился ввысь, тысяча граней кристаллов сверкали нестерпимыми оттенками зеленого. Алый, пышущий жаром поток жидкого камня лениво ворочался под ним, словно живое существо. Мертвая, черная, базальтовая пустыня под мрачным, всех цветов Ночи, небом казалось жила своей странной непонятной жизнью. В воздухе носился, казалось осязаемый, запах тления, постепенного умерщвления всего живого.
Ярополк стоял у подножия первых изумрудных плит. Мост был прекрасен. Вот она – Дорога–Над–Пламенем.
Яр потрогал маску застывшей крови на лице. Посмотрел на белые свободные одежды, в которые был облачен. Всё как тогда. Но не было Привратника. Печать его силы, что лежала на этом мире, сейчас отсутствовала. Юноша завертел головой, напрягая все свои чувства, дабы заметить хотя бы след Стража. Не было ничего. Тогда, недолго думая, он встал на первую ступеньку, видя, как кристаллы вспыхнули с новой силой. От подножия словно прошла судорога по гигантскому телу сооружения. Яр до мельчайших подробностей ощущал поверхность: гладкую, ледяную и дышащую смертью. Он почти увидел течения колоссальной силы внутри, тугие сплетения энергетических смерчей, в которых плескалась незамутненная ничем сила. И тут взгляд, тяжелый, полный холодной ярости, взгляд в спину. Яр обернулся. За спиной стоял Страж. Плащ цвета сажи с кровавым подбоем и капюшон, скрывающий пустоту вместо лица. Шелестящий голос, словно тихий, напоенный жаром вулкана ветерок:
– Я ждал тебя.
Яр молчал, впившись глазами в неясное пятно, скрытое капюшоном.
– Ты хочешь убить меня, – утверждение, не вопрос. – Но как? Как ты, дитя человеческое, сможешь уничтожить меня?
Человек с коркой запекшейся крови на лице, повинуясь внезапному порыву, сказал внезапно севшим, сдавленным голосом:
– Нет, я лишь хочу пройти.
Огненная черта, зазмеившееся на сгустки ничто под тканью балахона, походила на усмешку:
– Ну, что ж, ты сделал первый шаг, иди же, тебе первому даю еще один шанс… ИДИ!!!
Ярополк почувствовал, что запекшаяся кровь осыпается безвредной пылью, исчезла боль, оставшаяся с ним с самого появления, тело наполнила нутряная тягучая мощь, созданного по образу и подобию, и он шагнул на следующую ступеньку, не обращая внимания на жестокий горячий пустынный ветер, нещадно стегающий его.
* * *
Привратник долго стоял неподвижно, смотря вслед белой фигурке, постепенно пропадающей в изумрудном сиянии Моста. Потом, наконец, отвернувшись, произнес сгорбленному женскому существу, соткавшемуся из серых хлопьев пепла:
– Ты хочешь пройти… Значит, у тебя есть вопрос.
– Да – Вера…