—1— Никрономикон
Ну, для начала здрасьте. Привет из облачного ада.
Эй, приспособленцы! Вы всё ещё жрёте свою картошку? Может, у вас мигрень? Али меланхолия? Вот мне представляется, у вас просто жаба.
Здесь, на сотом кругу обнищания, одичания, опустошения я ем сандалы, пью метели, да стреляю зависть. Хочется дождика и форели. Ах, как же мне хочется форели! Вот и вы по виду интеллигент, а всё материтесь на славянском.
Всё произошло постепенно. Как именно? Думаю, что не случайно. Я не пророк и не рубль, чтобы нравиться всем. Могу лишь вкратце рассказать, почему всё было так плохо и мерзко, так верно и злобно.
Начну с того, что сейчас происходит 2000 год, ноябрь месяц. Я вас не обманываю; с тех пор, как я написал имя Агибалова на листке тринадцать раз, пожелав ему смерти, прошло много лет. Факт в том, что Ворота Сентября открылись в тот момент нараспашку и слетели на фиг с петель. Ох, кто бы их поставил на место, лишь не я. Агибалов умер в шестнадцать лет, и я понял, дело не чисто. А вот что произошло потом, смотрите сами: Рома Ходунов бьёт меня однажды в одиннадцатом классе в почку, в тот же год Курский цирк сгорает дотла, где погибает всего лишь одна женщина – его мать. Что, Ром, хочешь ещё? Сам он попадает в тюрьму. Когда мне было семь лет, одна девушка подошла ко мне и побила. Её нашли изуродованной, убитой напрочь в 1955м, в том же году. В 1996м году брат бьёт меня в лицо, и неизвестно по какой причине, через минуту после того, как я закричал, что убью его, он вскрывает себе вены. Волков Михаил в пятницу ссорится со мной из-за моих длинных волос, и я посылаю его на ***. В тот же день он разбивается Навсегда – ах, досада, токо щас вспомнил.
Волобуев Дима в пятом классе ударил меня ногой в грудь, и в сентябре 2000 ему в машине из-за подложенной кем-то мины отрывает эту ногу.
А теперь внимание: человек, которого я так шарахался, по неизвестной причине едет в Петербург и там его просто убивают. Этот человек – Дима Алифан, ах жаль, теперь место в моём романе будет пустовать.
Может быть вы когда чем-то обидели меня? Эй, я вас просто разрежу на части.
Теперь у меня есть сила, у меня есть душа, у меня есть власть.
Но так или иначе, мы их помним:
Шарапа, Сибиля, Котю, Башлыка, Башкира, Ромеллу, Колпака, Лукича, Фунтика, Беса, Зуба, Волобуя, Рыбу, Кису, Шибая, Кузю, Куру, Ходуна, Агибалова, Алифана, Колю-Рэфа, Красникова, Дюдина, Сапрыкина, Мартынова, Рыбака, Шишу, Вовсю, Нару, Руцкого, Суржикова, Путина, Ельцина, Жириновского, Баркашёва, Слепцову, Семёнову, Лунева, их много, их достаточно, их ещё будет валом.
Я не жалею. Я не скорблю. Лишь знаю одно: теперь всё становится на свои авоськи.
* * *
Некрофилия, некрофилия.
—2— Понтикопей.
Курортный городок. Знойные воскресенья, раскалённые пески, самые прекрасные женщины в мире.
Поначалу я увидел понос.
Просторный туалет с высоким потолком, кафель и маленький раскладной стульчик.
Вот как всё было. Помещения закрывались, они были очень, очень закрыты. Холод наркотика, блаженствующие души. Мы продвигались по катакомбам, крысы мчались с писком вблизи, и не было ни конца, ни края. Я часть той силы, что вечно хочет зла, и вечно совершает зло. Пещеры пёрлись наружу. Мы делали вершины доступными человечеству.
Как нельзя их не полюбить: вещие глаза, стремление к жизни. Это не то чтобы опухоль мозга моей матери. Но движение к карюю непостижимого простора пропастей. Я двигаюсь, чтобы не упасть, он идёт рядом. Человек, окутанный в саван. Я расчленяю трупы и пою. Посреди комнаты висит повешенный, висит себе, отдыхает. На солнышке загорает. Слова мечутся, как икра. У нас происходят разговоры.
— Вергилий бы сошёл с ума, увидев это.
— Ты не Вергилий.
— Я тоже поэт.
— Но ты – не он.
— Знаешь, Вадик, мне хочется корвета, немного звёздного рома и семь дюжин сумасвода.
Мы слышим Лед Зеппелин и каемся во грехах. Случилась катастрофа, я был неимоверно болен, когда увидел нечто. То красный дракон мчал по небу с семью смерчами и десятью ветрами. Потом море вышло из берегов, потопив часть города, из него вышел зверь, подобен барсу. Ноги у него как у медведя, и пасть подобна пасти льва. Это был мой дядя. Семь десниц имеющий во взоре, семь рогов и десять голов. Семь рогов потому что он был сумасшедшим, и имел семь имён богохульных. Каждой катастрофе по имени. И десять голов, ибо десять городов были вокруг, создавая звезду новую и последнюю. Я же имел два рога, подобно охотничьим, потому что две личины сидело во мне. Дракон и зверь, вышедший из моря. Я же стоял на земле, зверь подошёл ко мне и сказал:
— Отвергни.
— Отвергаю…
И небеса без дождя не стояли ещё никогда, но было так, и не было никого, кто бы мог остановить нас.
Нам с тобой голубых небес на лес.
Мы становились реликвией, находкой для крематория или же мы просто радовались той блажи, что снизошла на нас.
«А свою любовь я собственноручно освободил от дальнейших неизбежных огорчений…»
Я не имею власти избегать горя. Не смей уходить от меня, я ведь могу и рассерчать, я могу произвести выстрел бессмертием.
За что ты бросила меня? Неужели я никто, неужели я ошибался, и всё только трёп неверного? Я букашка, безмозглый ублюдок лия, всё такое ничтожное, и где смысл всего этого? Где ответы на вопросы, и почему всё такое мерзкое?
Спросите сами.
Она встречает меня, она ходит со мной, она получает меня, она вселяет надежду, она обещает бросить всех ради меня, она не выдерживает меня и бросает. Всё.
То же самое происходит везде и всюду. Не отрицаю того, что и я поступил так с кем-то. Но бог мой, ну не в 22 года. Когда мы уже столько раз обжигались.
Я помню, дядя подошёл ко мне и расплакался.
— Никто меня не любит, я никому не нужен…
— Я тебя люблю, мне ты нужен.
Знаете анекдот. Идёт парень по пляжу, слышит – плачет девушка. Подходит и видит одно туловище без ног и без рук. — Чего ты плачешь? — Да вот, я убогая, меня никто никогда не поцеловал.
Он наклоняется и целует её в рот нежно и страстно, потом собирается уходить и опять слышит плач:
— Что, опять?
— Да вот, я такая убогая, а никто меня так и не трахнул!
Тогда парень подходит и кидает эту девку со всего размаха оземь.
— Ну что, достаточно, или тебя ещё раз трахнуть?!
К чему это всё. К тому, что я был той девкой, по мнению мужа моей любовницы. Да, он был несомненно умён в таком вот доводе. Но на самом деле я был теми недостающими частями тела этой девушки, если вы можете себе это представить. Хотите – представляйте, но всё понапрасну. Ведь кто сбился с пути, уж знают навек: никаких путей нет, никаких путей нет.
Я горькая настойка травы, «медвежьих ушек».
А ещё в детстве у меня болела жопа.
* * *
Как-то мы с Вадимом прогуливались по Набережной.
— Я хотел бы здесь жить, и увидать когда-нибудь Керченскую осень.
— Когда-нибудь, хм. Возможно, Миша. Да.
До сих пор я не помню эту войну. Воевали ли люди, или же кто иной.
Он мне признался в своих деяниях, как и почему у него погибла надежда к жизни.
Тем временем близился шторм.
— Экий ты гадкий, дядя!
— Всему своё время.
«Вот и ты говоришь, руки, руки».
Безлюдные пустые улицы. Безлюдные пустые мы.
«А где ноль, ноль суммы воль, ноль горизонта».
Молния ударила в Понт, и багровый закат обнажил преисподнюю.
— Ты не понимаешь меня, не хочешь понять. Я всю жизнь рос без папы, и ты мне казался больше отца. Ты плачешь от безысходности, хотя я ещё более плачевен, чем ты.
— Что произошло в Курске, Миша? Ты убил собаку? Своего Дика?
— Нет, он просто убежал.
«Мухи, там были мухи».
— Вадим. Скажи мне то, ради чего я должен жить?
— Маму. Люби свою маму.
И меня затрусило.
Это был Овчинников Вова. Из-под воды.
* * *
Не плачь, малыш. Не плач в серой ерунде. Я долго шёл средь голытьбы и не понимал, зачем мы живём.
Этот мир так прекрасен. Девушки с ногами до неба, но они не для меня, для меня ничего нет.
В этом свете света нет, значит это свет. Многое становится ненужным, как история для онаниста, или мне кажется грозой это затишье. Мой дядя убил 666 человек.
—3— Возвращение Басо.
Я ничего не помню, только Сатану и его глаза. Она меня забрала в свою вечность – утробу. Что ж здесь такого безысходного, я получил возможность прожить жизнь изначально, но Ворота сентября – это договор со смертью, Ворота – это двери, двери – это миф. И когда я увидел мёртвых тигров у неё в квартире, я не смог больше жить.
Порою сходишь с ума незаметно. Незаметно для всех, и даже для себя. Путник ходит у края пропасти, изначально падая вверх.
Несметность, таинство, загадка Семи апрелей. Кто поможет мне разобраться в этом океане пророчеств? Я конечно понял, кто она, не сразу. Я знал действительно это уже давно, но вот осознание пришло ко мне только недавно.
Это как таблица Менделеева, явившаяся во сне, или повод самоубийце вернуться из петли.
Надежда вернуться меня убила до смерти.
Я стоял как раз с Пашей Ефимцовым у себя в комнате, и мы говорили о дьяволе:
— Я душу не продам, — повторял Яфа, как заклинание. — Никому не продам свою душу. Ни богу, ни сатане. Я поклоняюсь самому себе. Всё.
— Знаешь, Яфа, а он и не купит твою душу, и знаешь почему – она ему неинтересна. Ты раб своего стремления не быть рабом. И дело даже не в твоём вечном страхе перед ним. Знаешь, он даже не будет смеяться над тобой, потому что ты недостаточно смешон, и не станет даже говорить с тобой, потому что ты видишь в Сатане только скупщика душ. Он выше и больше всего этого, для него нет тебя.
— Я не буду ничьим рабом, — не унимался он. — Меня мать родила, а не бог, и я не буду ничьим рабом.
— Без рабства не было бы свободы. А ты даже не раб свободы, ты просто потерялся и заплутал.
— Я не продам душу дьяволу. Фигушки…
Я хотел крикнуть «Заткнись!», он просто доконал меня. Но часто видел я в нём действительно заблудшую душу, и пытался спастись немного: не слушать его, послушать музыку и сменить тему, и вдруг:
— Паша!
— Что?
— Я знаком с Сатаной! Это девушка. Я говорил с ней много. Вот к примеру, о нанесении на руку и на чело трёх шестёрок, знаешь, что она ответила мне?
— Ну?
— Три семёрки на член нанеси. Или три восьмёрки на жопу. Пойми, ему смешно до этого, Сатане нет дела до сего факта. А то что христиане придумали, так это только знак, чтобы потом можно было вычислить сатаниста и прикончить. Давай убьём всех христиан, Паша.
— И родителей?
— И родителей.
— А кто же мне есть будет готовить?!
Чёрт, я попал. Я почувствовал сумасшествие у себя в башке и вспомнил, что мне немедленно необходимо позвонить Оксане, или же у меня случится кровоизлияние в мозг.
Когда Паша уходил, он мне сказал опять о неприкосновенности своей души. И я позвонил Басо.
* * *
Иногда я чувствую эту силу. В погоде за окном, кто-то ждёт сегодня ночью, кто-то ТАМ ЕСТЬ.
Здесь, в толпе жутко и страшно. В толпе я чувствую себя маньяком, выслеживающим своих жертв. Я конечно не Чикатило, но мне всегда мечталось поймать пару-тройку девой и трахать их.
Длинные ноги, короткие юбки. Я хочу их всех. Я – злыдень писюковый. Миндальное небо заставляет меня нервничать, это словно мокрый колючий свитер на голое тело.
В то время я курил сигареты «Bond», к сожалению, на «LM» мне не хватало постоянно по два рубля.
Я стоял на рынке и замечал этих сексуальных тварей. Было б у меня много денег, я б просто трахал шлюх, но их у меня не водилось. По сему факту я числю себя безгрешным в том, что имея страсть не могу её удовлетворить. Однако, постойте.
Что это за ноги? Как такие можно вырастить? Девушка – безумно красива. Я в ауте.
— Выеби мнея, Глагол! — Овчинников пролетел над ларьком, весь в сперме, и в наглой «обломовской» позе.
— Еби свою мать, — сказал ему я, правда тихо. Никто не услышал.
«Я сирота». — А мама, папа есть? — « Мама, папа есть». Движенье к Рейну. Мы все стремимся к фашизму и уничтожению целок. Я вспотел и прислушался к утру.
Треск автомобилей. Говор толпы. Что-то ещё. Я чувствую.
Сатана вот-вот должен появиться здесь, среди смертных. Может он будет в виде прыщавого мальчика, может старухой, но я знаю Его Шаг
* * *
— Привет, Оксана. Это Мишка.
— Привет.
— Ты мне мысленных посылов не делала никаких?
— Да нет.
Сумасшествие отступило. Я исцелился.
— Чего пропадал?! Или нюх вообще потерял, что ли? — это было сказано без злобы. Сатана, сатана, я узнал тебя, Оксана. Кто же я…
— Или ты обиделся?
— Что ты, нет.
— Чего в институте не появляешься?
— Я его бросил.
— Дурачок… Я не звонила тебе, потому что сам знаешь почему.
— Титул не позволяет, — я польстил ей, намекая на то, что знаю, КТО ОНА на самом деле.
— Ну… да. Чем занимаешься?
— Роман пишу.
— Для кого? В смысле, посвящаешь?
— Да никому, просто так пишу. Автобиографический.
— Что ещё нового?
— Бороду отпустил.
— Ещё?..
— Сделал мелирование волос.
— Аха…?
— Две серьги в ухо вставил. Золотое кольцо надел. Я теперь ещё, ко всему прочему, кольщик.
— Кто?
— Ну, наколки бью. Себе вот три шестёрки набил. А у тебя как дела? Как Пашка?
— А вот лежит с голой задницей. Рассказывай.
— Группу разогнал, балдею тихо. Вот сделал себе вечные каникулы. У меня здесь новый друг Пашка есть, мы с ним чёрной магией занимаемся. Нда. Значит, я ошибся.
— Насчёт чего?
— Да я думал, что ты мне телепатией просила позвонить.
— Я тебя обманула.
— Всё-таки просила?
— Да.
(Я не сомневался. Я Оксану слишком сильно осязаю среди вечность).
— Завтра концерт Шевчука будет. 20 лет ДДТ.
— Я знаю.
— Буду записывать.
— Позвонишь завтра?
— Хорошо… Спокойной ночи, Оксанка!
— Звони.
Я медленно положил трубку и сел у ракиты.
Тишина. Ветер, рвёт ветер. Небо огромно и безлюдно. Да, несомненно я мёртв.
—4— Поиск.
Любовь – это безграничное чувство, оно найдёт тебя везде и всегда, и заставит выжить. Нужна лишь маленькая вера в успех, и чуть-чуть реальной доброты для себя.
Мне хотелось встретить свою половинку снова. Конечно, это была не Оксана, не потому что я её не любил, я её любил, а потому что мне нужна была просто девчонка к жизни.
Поэтому-то я и стал звонить каждый день, каждый вечер ей во что бы то ни стало, моей единственной и неповторимой, моей Басо.
Разговоры были очень осмысленные на этот раз, на этот раз да. Я не мог её потерять, мне нужна была она. Только говорить с ней большая часть, поверьте мне, если вы хоть когда-то говорили с дьяволом. Мне было абсолютно плевать на то, что я песчинка среди её знакомых. Она меня спасала, моя мучительница. Она действительно знала, что такое любовь. Секс всё портит, она же с самого начала берегла меня от этих шагов. Она растила во мне сааме чистое и самое главное чувство. Не предать любимого человека, ни за какие обиды, ни за какие горы золотых гор. Только во тьме познаешь свет, только в молчании слово, и только Сатана, Луи Сайфа Люцифер сможет научить любви. Потому что он и есть Любовь.
Сегодня, в день двадцать седьмой этого светлого месяца ноября я сидел напротив солнца и призывал к себе всез духов зла в жилище. Духа Каина, и духа Еноха, и много других духов, и демонов, и бесов, и всяких ведьм.
Я представлял, что легионы их ходят там, за окном, и ждут одного моего зова, чтобы воспрянуть от вечности.
Ирод, Понтий Пилат, Иуда, Я звал всех – добро пожаловать в моё прибежище.
Вечером были кошки. Так выли, как маленькие дети воют без родителей; и мне показался этот вой самой чудесной музыкой на земле.
Солнце зашло неожиданно, за полчаса. Очень рано для захода. Вот поэтому я стал верить, неудержимо верить в успех.
Немного успеха, немного доброты к себе, и смысл бытия не заставит вас долго прозябать.
Живите день.
* * *
От телячьей нежности сохнет мрамор. Поэтому-то я и родился в год Лошади. А Оксана – в год козла, да и сама она была Овном. Если раздувать историю из этого, то я её уже раздул. Но мне хотелось бы донести немного иного смысла до читателя, совсем иного.
К примеру, я живу ради звонка отныне. Звонка в посёлок Маршала Жукова, и если вы имеете другой смысл, то напрасно. Я не хочу показаться жадным и тем, кто вылез из дерьма и теперь толкает всех туда, хватая воздух ртом. Нет. Я тот, кто прежде чем порезать себе вены, взялся поначалу за трубку телефона.
Упаси вас, я не трус, и тем более не бог, молящийся, чтобы узнать о распятии. Конечно же, нет. Может быть, я вор. Я украл сам у себя жизнь и не знал, куда её деть. Вы просто часть своего разума, непонимающие, к чему прикоснуться. Я стал слышать музыку, её слышал Яфа и Джон – мой сосед. Казалось, она была всюду. Но однажды она взорвёт Хиросиму и Город Ангелов. А после всего наступит весна, откуда и весь мир произошёл.
Днём ещё я взглянул в зеркало, право, глупо – посмотреть наконец, какого же цвета мои очи. Я увидел, вокруг они были небесно-голубые с непостоянной каёмкой, в середине зелёные, общий тон – серые. Правый глаз был таким, а в левом я увидел три пятнышка тёмно-карего окраса. Всматриваясь я заметил, что это было число шестьсот шестьдесят шесть. Я не вру, я не выдумал это. Они Действительно присутствовали от рождения. Чело. И снова я загрустил.
* * *
Фаллический символ в храме любви – бред.
Твоё утреннее затмение скола – бред.
Карточный шулер – бред. И солнечный бред отразится на обратную сторону радуги, мой бред; стоит шагнуть туда, за горизонт. Чтобы больше не психовать и не буйствовать. Но духи стремятся прочь от радуги, ибо Хиросима близка. Ибо время здесь и его не остановить.
Помню стол, кухню. Вечер кладбищенски чист, словно трагедия, только заслуга Шекспира. А мы маленькие детки у костра газовой плиты.
— Мама?
— Да, сыночек.
— Кто такая Афродита?
— Афродита это богиня.
— А сатанюга?
— Сатанюга это ты.
( Мы ходили за грибами и вымокли, а я был сильно вымокшим, поэтому мать назвала меня ещё в лесу так, она сказала: «Ты мокрый, как сатанюшка».)
— А Афродита красивая?
— Да.
— А Он?
И всё. Если она ответит «Нет», значит она обидит сына, а если «Да», то обидит бога.
Вот о чём я хотел вам сказать, друзья.
* * *
Ещё я был знаком с поэтом из села Зорино. В нём было больше Есенина и больше меня. Он не жил стихами – стихи жили им.
Я полюбил его сразу. Думайте что я голубой, что угодно думайте, но он мой возлюбленный.
Мы писали друг другу письма и спасались этим. Его звали Серёжей, и я думаю, ему надлежало быть моим братом более, нежели брату моему быть моим…
Вспоминаю немощность. Народ гниёт заживо. Из нас делают котлеты – гамбургеры. Мы похожи на священных индийских коров.
Вот в один из летних светлых дней Сергей навестил меня. Я был очень счастлив видеть его снова. Мы долго говорили о делах текущих, а потом он рассказал мне о своих вечных духовных муках, и я «сошёл с ума». Я стал видеть сатану везде и всюду. Он ходил под окнами. Он сидел в каждом из моих друзей. Я помешался.
Это было плохо. Можно было уже тогда бронировать место в психушке. Стяжательству моему не было предела.
Потом я стал издеваться над матерью. Я унижал её, доводил до нервных срывов, я ходил ногами по её гордости. А она говорила, что любит меня больше жизни, что я единственная отрада её на земле. В конце концов я её убил. Это случилось к новому году. Шёл 2001 год, и я как последняя сволочь добил её, как раненую птицу.
Кто не остановит тебя? Бог добрый и светлый, Луи Сайфа Люцифер. Кто не убоится тебя в тиши молчаливых ночей? Пред небом ли ты распростёр свою самую чистую светлую память? Память уничтожить религию, и бога, и нежную материнскую благодать, и время года в городе, духовно называемом Садом, или новый Египет, где и Господь Бог распят.
Когда я свёл мать с ума, умер и сам, и уже не было во мне ничего человеческого и доброго, и только зверь холодный, бранный ходил по комнате в раздумьях завоевания планеты.
Ненависть проявлялась всюду. И столько девушек разбили свои сердца у своего порога, и друзья остались все не пущенными ныне в мою религию-утробу. Я плотская чаща бесов, я глаз еретика, семи звёзд прорва, омут бытия. Я, я, я.
Я – БЕСКОНЕЧНОСТЬ.
Я – бесконечность.
И больше всего на свете я возненавидел Бога.
—5— Ювиналий.
— Почему я должен любить Христа?
— Потому что он создал тебя и остальных, и дал жизнь, и умер потом на кресте за наши грехи, и дал жизнь вечную.
— А почему сразу нельзя было дать жизнь вечную?
— Пути господни неисповедимы.
— Владыка, вы сами верите в бога?
— О, конечно же.
(Ювиналий это это — сатана)
— Скажите, в библии сказано «сын за отца не отвечает»?
— Да.
— Почему тогда рождаются дети – уроды, Дауны?
— Они такие за грехи своих родителей.
— Но ведь сын за отца не отвечает.
— Это не так. Здесь грехи всех людей.
— Но ведь Христос умер уже за наши грехи, Владыка!
— Он умер ради жизни вечной.
— Для себя?
— Для нас всех.
— Почему тогда рождаются уроды?
— Из-за грехов.
— Из-за чьих?
— Из-за людских.
— Но ведь они безгрешны.
— Почему?
— Христос же умер за наши грехи, значит мы безгрешны.
— Отрок, ты не прав!
— Отчего же?
— Пути господни неисповедимы.
— Почему?
— Потому что они господни.
— Почему?
— Потому что Бог всё создал.
— И Сатану?
— И Сатану.
— Зачем?
— Во испытание смертным.
— Значит, он служит Богу? Он его правая рука?
— Сатана отвернулся от Бога.
— Но он же нужен Богу.
— Зачем?
— Испытать смертных.
— Да? Значит, Сатана – Бог?
— Нет.
— А кто же он?
— Сатана.
— А кто сильнее, Владыка?
— Господь.
— С какой стати?
— Он Создатель.
— Но ведь смертных испытывает Дьявол?
— Да.
— А что делает Бог?
— Спасает.
— В чём смысл?
— Всех спасти.
— Зачем тогда Сатана?
— Показать людям зло.
— Это как фильтр в сигарете?
— Ну…
— Вы попадёте в рай?
— Я уже в раю.
— Не богохульствуйте, отче.
— Я имел в виду, что имею выбор – служить Богу.
— Это значит, что вы его правая рука?
— Все священники – правые руки Господа!
— Значит, вы Сатана?!
— Нет!
— Но вы служите Богу!
— Во спасение человеков.
— Значит, вы Бог.
— Я его правая рука.
— Вы Сатана!
— Ты дьявол!
— Я его правая рука.
— Значит, ты Бог.
* * *
Когда Ювиналий пал смертью храбрых, я превратился в камеру смертников. Каждый, кто попадал в меня, умирал незамедлительно. И день, и ночь, и вечность, и душистая шелковица — всё стало благодатью, снизошедшей от мук адовых.
* * *
— Я схожу с ума, — сказал Серёжа.
— Не говори мне об этом!
— Ты самый чистый бес!
— Я люблю тебя.
Спустя момент я поведал ему о своём времени, проведённом в Искре. Он плакал, и назвал меня спасителем. Потом мы расстались, и больше никогда не виделись до самого конца света.
* * *
Вечером, 30 ноября моя сущность должна была поговорить с Оксаной — ибо время близко! Ибо случился знак, и демоны вошли в дом мой, ибо я очистился от зла навязанной христианской религии, ибо кровь моя вышла из тела и окропила стены.
Я двигался из плена.
—6— Обыкновенные антихристы.
Владимир Вялых, Александр Леонов, Ситников Евгений, Куликов Саша, Дима Гуляев, Ефимцев Павел, Жанжаров Андрей, Денис Коркин, Сергей Звягинцев, Геннадий Шишкин, Сергей Жданов, Олег Страшнов, Роман Забелин.
Мысленно мы знаем друг друга. Мысленно мы не желаем зла друг другу. Но кречет бьёт у гроба господнего седьмую печать, и небо становится ядерно-белым. Пир. Чума. Смерть.
Утром следующего дня ваш покорный пастух направился в лес. Ничто не волновало моё сердце, и это отчасти оттого, что вчера я не дозвонился ей. Пусть сын поцелует за меня её, и пусть мать накормит за меня её, и пусть ангел мой останется по другую сторону дверей. Так во всяком случае думал я, благоговейно плутая средь клёнов, пытаясь найти ворота. Белый снег лепил от шагов моих кровавые разводы, и мороз веселил обезьян. К челу дня я нашёл автобус.
Мультипликатор был мёртв.