—1— Гроб.
Кто ждёт тебя, сатана? Кто рад будет твоему визиту? Гость ты или да!
Эти люди здесь, на вокзале, такие злые и алчные, чванные, бездушные. Каждый пытается урвать своё. Немысленно. Ты мчишь навстречу удаче и радости, ловишь каждый миг жизни. Но они провожают тебя равнодушными взглядами, плюют вослед и погружают в скорбь. Лишь проститутки, сломленные морозом, греют ласковым зрачком своей открытой любезности. Тебя бесят эти уроды, глупые тупые оригиналы. Ты проходишь сквозь лабиринт коридоров и входишь к трону. Посреди золотой комнаты стоит хрустальный унитаз – трон Люцифера, а за окнами живёт республика психопатов, республика зомби, коммуна зеков. Из ихнего числа ли ты? Навряд ли. Ты был добр, ты был чист и свят с самого начала.
Божественная мать целует напоследок. Все родственники в сборе. Иди. В путь. Вот дом в последний раз мелькнул от поворота, и всё.
Ты освобождён.
Зимовье будет долгим, нелёгким, тебе предстоит продлить теургию. Возможно будет новая верфь, ибо мир лишь взмах ресницы твоей сестры. Может быть что-то решится – твоя судьба. Но только небо оправдано, а земля нет, и пройдёт немало вёсен, прежде чем ты решишься к главному шагу – пасть вверх!
* * *
Они шли молча, понурив головы. Лес рвался от немощи и пустоты. Они шли снова..
Сердца замирали, вздрагивали, бились в холод. И души их осиротели от его Ухода.
Глагол нёс топор и всё время бранился, проклиная себя. Яфа шёл в грусти.
Они положили его в осеннюю мягкую листву и оставили так. И было так.
Потом взошёл Глагол на холм и молился. Яфа же стал рубить один из клёнов. Шёл выворотень.
Денница не появлялся нигде. Не было сил, и раны его были, как раны от ножей.
Глагол увидел свет:
— Господи! Взываю к тебе мои молитвы. Прав ты, Боже, и всемогущ, и имеешь власть. Так и Сатана не выжил. Дай Господи мне сил, и власти, и времени наказать народ твой, кем и сам являюсь. Дай мне произвести суд, ведь нет теперь у тебя никого, кто бы так ненавидел их.
Знаю, поносил имя Твоё, и убивал, и врал. Но имею к тебе мольбу о помощи, ибо не просил никогда, дай мне отомстить и за тебя, и за сына твоего, кто Христос и кто мёртв ныне снова, и что не узнали его, и что предали во второй раз, и что убили. Помоги мне. Люцифер!
Свечение усиливалось и обличалось в форму. Видишь?! Глагол увидел Волкова. Слышишь! Они говорят, и небо стонет злобно.
Восковое солнце ядерно беспечно. Голоса сливаются к прелюдии чумы и превращаются в ветер.
Армения.
Люди просыпаются от криков под бетонными плитами, умирая во сне. Стихия. Океан, делящий полусферы миррового света Дафнии и Апараши.
Кладбищенский Ангел – Мо. Серый подвал. Внизу камни – кирпичи.
Резкий звук.
И был ли ты здесь? И осень ли здесь? И кто бы это мог быть? Отец?
* * *
Как хребты вырывались от тела, как нехристь останавливал время, как нежными губами ласково целовала тебя грязная лярва.
И никто не узрил, не подумал о том, что ты пришёл лишь раз в последний. Ради улыбки сестры, ради доброты старших. Воистину педант. А где ж вино, обещанное злато? Всё скисло, всё сгнило. Да только крылья стратостата утюжат дно. Постой. Мы шли не к этим ли вершинам? Того ли ждали мы? Засыпая и просыпаясь каждую ночь, потухая вместе с солнцем, как будто нет иных миров, иного измерения. Мы мчимся в потоке эскалатора в подземелье метро и никак не можем узнать друг друга.
Поиск продолжается минуты, часы. Кто создал зверя-человека, получеловека-полуобезьяну.
Мелодия цветов, рождённая началом. И вот снова она где-то рядом. Видишь её? Ты ищешь маленькую ящерицу, чтобы уйти с ней в пустыню. Ты приближаешься к свету и гаснешь вместе с ним.
* * * Разговор с Волковым.
— Миша! Я погибаю, я никто! Я ничего не могу, у меня нет власти и сил, у меня нет дара. Я просто тварь.
— Не говори так.
— Да-да, я никто теперь. Да и раньше никем не был. Всё лишь наши иллюзии, наш бред. Мы мечтали о свободе и силе, после знания, но у нас ничего не вышло.
Я паразит. Я деградирую. Моя жизнь ничего не стоит. Я просто ем, сру и сплю, и всё ради того, чтобы тело моё гнило вместе с гробом. О Боги! А где ноль? Ноль горизонта. Где смерть моя, и где гроб. Гроб ли эта земля? Весь мир мёртв. Люди – это зомби, киборги, они живут ради жизни, ходят по планете, продают, покупают, трахаются, напиваются, и что ж! Мы – ходячие гробы. И даже глаза родной матери не возрадуют меня, ибо возненавидел её за то, что родила на свет. Более всего на свете ненавижу и сру, и дрочу, и курю. Эра отвращения вселилась в меня. Сплин поразил моё темечко. Я эталон нечеловечества. Знаешь, я буду пить. Буду пить безбожно, до смерти. Я залью глотку спиртом и сойду с ума, и обязательно покончу с собой, да так, чтоб не родиться вновь.
* * * Разговор с Ефимцевым.
Глагол взял топор и двинулся ко второму клёну.
— Миша!
— Да.
— Что тебе сказал Бог?
— Он сказал «Рубите».
* * *
Ты встаёшь рано утром и видишь: за окном декабрь. Ты видишь. Что ещё ты видишь?
Видишь, ты КАЛЕКА!
Когда ты был молод, ты никогда не придавал значение декабрю. Ты рассматривал декабрь как Новогодний праздник.
Ты был мудрым и весёлым. У тебя всегда находилась свободная минутка для счастья и родных. Всё раньше казалось правильным.
Ты можешь бросить всё, уехать и шляться по городам. Но теперь ты не найдёшь выхода. Ты увидишь, что суд вершится и люди ещё живы, но уже мертвы. Всё сгнило. Они оживают только тогда, когда ты ходишь среди них.
Это ВСЁ.
А Что ещё?
Что?
Ну?
Меня никто не ждёт. А те места, где ждут меня, очень похожи на публичные дома. Это был конец. Конец начала. И продолжение скорее повлечёт лишь крах всех постулатов и умозаключений прошлого. Возможно из-за этого тебе будет лучше закрыть гроб рукой к очередному паломнику и рассказать всё до эпилога, если это уже не эпилог. Мнения ошибочны всегда, их невозможно предсказать. Лично я хотел бы, чтобы по прочтении этого романа вы выебали себя в жопу. Вам станет легче, жизнь покажется не бессмысленной и кто знает, может сам Христос воспрянет в ваших глазах и станет добрее.
* * *
— Я предлагаю тебе отвлечься.
— Как же?
— Начни колоться.
— Ну это же так низко и губительно!
— Кто сказал тебе это?
— Все говорят.
— Уколись. Пойди переспи со всеми желающими. Устрой группенсекс. Стань голубым, а ты стань лесбиянкой. Греши отныне и по веку. Матерись. Пей вино, кури табак, траву, дрочи, еби свою шлюху, сам становись грязью, коль всё вокруг так плохо. Я не призываю тебя к распутству, преодолей барьер. Попробуй педофилию, некрофилию, попробуй человека на вкус. Бей тех, кто тебе не по нраву. Начинай ****ить их. Убей в себе героя, ради гения.
Стремись всегда поиметь самое лучшее. Разбогатей, не работая, уничтожь все стремления к светлому.
Они все ждут примера, им нужен символ, сила им не нужна. Это как слово Бог, оно всегда звучит с особым почтением. Изнасилуй невесту друга, избей своего лучшего друга, удави наконец брата, а на могиле матери успокойся, плюнув.
Будь самым чистейшим олицетворением зла. Кто пойдёт за тобой?
Ха! Ты ещё не догадался?! Их много, их миллиард! Твоя Армия ждёт тебя. Они все ждут, и не зря. Сколько городов и поселений, и везде тюрьмы, зоны, все твои солдаты на взводе. Разожги искру. Сруби последнее дерево, Михаил…
Покажи им ***.
* * *
Я вижу план в плане. Три враждующих города и остроги, бритоголовые мальчишки на фотографиях хроники по ТВ. У них должно быть что-то. У них должна быть надежда, некий тюремный Господь. Они ждут его, когда срок подходит к концу. Вот что это – СВОБОДА! Кто отомстит за этих людей, за моих людей, которых я боялся с самого детства? Кто принесёт им сигарет, кто навестит меня в психушке?
У них у всех есть ненависть ко мне. Так вот, я думаю, если бы это была любовь и симпатия, то ничего бы не вышло. Поэтому я стал делать то, о чём мне сказал Всевышний.
Я сколотил себе «гроб».
Дерево рухнуло. Ворота воплотились в нас. Мчи!
—2— Деяния.
Ты знаешь о том, что теперь сказочно богат. Богат не тем плотским богатством жизней – ты богат мудростью. Мудрость пьянит, как водка, дурманит, как трава, мстит за тебя. Она твоя пища, загробная, тоскующая, вечно голая.
Если бы ты был мудр с самого рождения, ты бы остался нерождённым. Но молоко матери заставило явиться глупости. Ах ты, глупость моя…
Не теми помыслами богат некий Соломон. Экстравагантный английский поцелуй, безбрачный торг и вот романист полон жизненного эликсира, совершает самоубийство. Итог анабиоза.
Тебе никто не даст совета. Конкретного дружеского наставления пред выбором. Всё приходится решать самому, а те другие лишь повторят тебя, как шакалы, предающие мать.
Волобуй садится в машину. Взрыв. Хочет выйти — а ноги-то нет.
— Глагольев, скажи, мы будем вместе всегда?
— Да, Света. Расскажи мне про деревню.
— Прости меня за те цветы.
Ласковый бриз сдует тебя с верху до верху, и стащит к праматери сквозь июльские сугробы. Ты начинаешь сосать грудь. Очередной сучки, потом трахнешь её звонко и весело, пока картонный сосед не явится вас прервать. Жизнь можно провести и так.
Возможно ты не заметишь самого главного, это то, как быстро тебе захотелось прыгнуть в бесконечность.
Путь начнёт кружиться. Комната превратится в коридор и выведет к виселице.
Наблюдая за какой-нибудь молоденькой мамой, что так бодро шагает по просторам, отчаянно бесишься, рисуя ужасные картины про то, как скажем, сын вырастает и бьёт её, и терзает, и она, видя лишь своё дитя, прощает ему всю ненависть.
Вот как ты приехал в Киев к отцу.
Ты спал на кровати сестры и поедал пищу странной женщины, очень похожей на жену твоего отца. Ты внимал отцу, и мечтал о красивой и не бессмысленной жизни. Ты стал занимать чьё-то место.
Утром, просыпаясь в первых числах декабря, уходишь курить на кухню, в малодушии помышляя о самоубийстве. Хочешь напиться вдрызг и прервать довольно долгий болезненный путь своего существования.
Так можно Стенаться. Тельбин – небольшое, но уютно-доброе озеро, очень оригинальное, иногда с чайками или же с утками, не то плачет по утрам, не то смеётся над тобой. Ты шагаешь с бидоном за артезианской водой, и мир беспечен. Ты идёшь с таксой на прогулку, и куришь «Бонд», и что-то недоброе косится на вас со стороны водоёма.
Новоапостольская церковь всё время намекает на присутствие дьявола в этих переулках. Может, это ты? Помнишь ли о своей миссии? Проходя дальше, к другому берегу, замечаешь Православную церквушку. Что же это? Они взбесились, или это чья-то прихоть.
Сестра всё время говорит о том, что ей надоело учиться в школе, и что английский язык её удручает, ей надоело даже притворяться хорошей.
И ты сидишь и видишь её – самую красивую девчонку Украины. Отец, страдающий подагрой, спит днями в твоей комнате, и тебе ничего не остаётся, как записывать неумные клипы с телевизора.
Иногда едешь в метро и наблюдаешь, что наблюдаешь, и всё.
Декабрь слишком тёплый к этому году, что даже и ноябрём-то его сложно назвать.
Потом ты начинаешь быть мудрым.
* * *
Метро – это большая тоска. Всё начинается у входа. Люди шагают в своих направлениях, и ты думаешь о том, как правильнее вставить пластиковую карточку. Метро это жизнь. Подземка. Там деньги мчатся вместе с пассажирами. Причудливые мелодии баянистов, попрошайки. Поющие армянские инвалиды.
Сатана Придэ, придэ Сатана.
Настанэт мор, зажгутся свечи.
Держите светильники! Ничто
Ещё не упало всё в наших руках
Придэ голод, придэ Антихрист
Но держитэсь! Зажгите свечи.
Ты входишь в безграничные пути. Садишься на порожки; цветы, продавцы газет.
Разделавшись с турникетом, подымаешься или опускаешься на эскалаторе. Можно начинать грустить. Никто не остановит тебя, шагающий в безъядерную зону, курящий американские сигареты.
Ты должен идти. Задом наперёд, хромая, как пожелаешь. Граждане смотрят на тебя, задумываются. В зависимости от величины станции возрастает богатство её убранства.
Ты подымаешься на «Левобережье» и замечаешь длинноногую брюнетку, молоденькую и прекрасную, как Клеопатра. В душе ворочается убийца, насильник. Она бросает резкий, добродушный взгляд. Ваши глаза встречаются. Потом ваши тела никогда не увидят друг друга.
Зелёный поезд скользит по рельсам, в точности как Алифан к своей смерти. Киев крутится мельком. Мясорубка.
Выходишь на Крещатике. Видишь на площади гигантский экран – видео. Наги ватные, магнитные. Уходишь в грусть.
И здесь появляется волк, белый и огромный. Он движется по дворам, и выходит тебе навстречу. Ты останавливаешься. В зубах у волка голова той симпатичной незнакомки.
— Фауст! Ко мне!
Кто это кричит? Волк подходит к тебе и садится у ног, отдавая трофей.
Разве ты звал Его? И ты понимаешь: это финиш.
Медленно приседаешь, берёшь в руки голову.
— Привет, Мультипликатор! — говорит девушка.
— Здравствуй, Белла.
Помогаешь ей подняться. Роскошное платье не пострадало, шуба из белого волка так идёт к её чёрным волосам.
— Эдакая ты неосторожная девчонка, — говоришь ей и улыбаешься.
— Мессир, это от счастья.
— Есть кто-то ещё?
— Да. Харон.
— И…
— И Левиафан. Они ждут нас в «Да Винчи».
Она берёт тебя за руку, и вы идёте в бар.
* * *
— Дура! — кричит Левиафан. — Я просил просто картофелин, просто варёненького клубня. Шо ты мне притащила. Шо це таке?!
— Картофель Фри, — отвечает испуганная официантка.
— Ну вы подумайте! — не перестаёт возмущаться Левиафан. — Не успели приехать, как пожалте, конфуз. Всё, иди, дурка, иди и подумай на досуге. Ну, фу, здесь всё так несерьёзно. Всё расскажу папе.
Увидев тебя, мчится с места, радушно улыбаясь.
— Мишель! Здесь кормят отвратно. Попьём водки, и сейчас же уйдём. Эй, Харон, неси бутылку. Ну что же вы молчите?
— Давай.
Харон идёт к стойке, перелезает через неё, и выбрав самое дорогое пойло, преспокойно возвращается. Вы просто ощущаете друг друга и пьёте. Всё неизвестно наперёд. Киев будет сожжён в душах и сердцах.
* * *
Они увидели Его. Он шёл из земли.
Из-под ног вылетали демоны и вселялись в людей. Люди начали убивать друг друга, и взрослые, и дети. Они стали резать и насиловать.
Они падали с мостов, с крыш. Они крушили рынки, магазины, сжигали за собой поселения. Они падали вверх. Они стали как Он. Безмятежный, идеальный, отрешённый дьявол. Повелитель иллюзий. Мультипликатор.
Рядом шагали ещё трое: Левиафан, Харон и Белла.
В Тишине Хрустальной Тишины.
Маленькие незащищённые властелины Вселенной.
—3— Второе письмо.
Здравствуй, Оксана! Это Я. Здесь, в Киеве, такая нелепость быть. Люди полны жадности, чванства, они бездарнее всех других. В Курске у молодёжи хоть какие-то стремления, стремления быть лучше, чище. А тут полный Krazy House. Я теперь здесь живу немножко. В том, что все здесь зомби, есть и хорошая сторона – никому нет дела до тебя. Всё происходит автоматически. Автоматически они покупают и продают, думаю смогу здесь заработать, ага, геморрой на голову.
Стал мудрее, и вот казус, понял своё место. Так голимо на душе стало. Впрочем, я никто, так сказать, ни черта у меня нету: я не умею воспламенять вещи взглядом, летать… Мне так нужно было уметь это. Ну что ж.
Остаётся спиться до чёртиков, на фиг плюнуть на всё and haraciri и что ж.
Очень знакомый эпилог.
Меня никто не ждёт. А те места, где ждут меня, похожи очень на публичные дома.
Оксана, знаешь, я благодарен тебе, благодарен за то, что оберегала меня от лжи и близости. Просто раньше у меня никого не было и стыдно сказать, до нашего «разрыва» этим летом я был девственником. Если и что не так, то прошу свалить всё на это. Я не вру, первый раз в жизни я перепихнулся как раз в 22 года. Просто. Всё оказалось просто.
Теперь не могу никому доверить себя. А те места, где ждут меня – публичные дома. Их взгляды всегда порочны. Порочны и ласковы одновременно. У проституток самые чистые чувства и длинные ноги. Шатаясь по бабам, я и понял, от чего ты меня спасла. Это надоедает – быть с одним и тем же человеком, надоедает до смерти. Зато от платонического секса ржавеют кульки. Становится ясным неожиданно то, что ты – отец всех детей, и чуть ли не искупитель.
Мы маленькие человечки на остановках. Однажды, просыпаясь в декабре, идёшь на кухню курить, в малодушии помышляя о самоубийстве, потом прёшься с таксой на прогулку с бидоном для артезианской воды.
НовоАпостольская церковь намекает на присутствие в этих дворах Дьявола!
И кто же Он, и кто бы Он мог быть. А в левом глазу у меня, под зрачком, в зелёном свете есть три маленьких пятнышка из карего цвета, 666.
Потому-то я и умер перед смертью,
Стараясь никому ничего
Не сказать.
Киев 2000 8 декабря
Надеюсь увидеть тебя
Ведь если я угадал Тебя,
Найдётся время для встречи.
Твой друг Мишка.
Навечно.Forever.
P.s: «Странный Стих мой»
Возможно ли отразить не отражаемое,
Твои поцелуи — звёзды,
Твоё детское лицо.
Котёнок, ты больше чем вся моя жизнь!
Словно черёмуха стала цвести
В моём сумеречном саду.
Мой Египетский снег будто пошёл,
Это сверхмудрость.
Мы впиваемся когтями пальцев
В сладкие ощущения тел,
И всё равно не можем постигнуть
Друг друга.
Твоя душа такая светлая,
Что я не ощущаю себя рядом с тобой.
Ты действительно сияла И я померк.
Я понял, что не могу быть
Даже огоньком у реки Около.
А ты девственна,
И девственность твоя внутри меня.
Это не та девственность, о которой
Мы все знаем.
Как же Я не мог поверить в твои
Искренние глаза о Любви!
И вдруг я понял, почему и бога
Не узнали Не узрили.
Никто не смог поверить.
Я гадкий, я пошлый,
Я Глаголев.
(Когда всё закончилось).
* * * Голгофа.
Мы станем как-нибудь каплями росы. Криками весны на рассвете стен у радуг.
Звёздной улыбкой моего киллера.
Вечнозелёной радугой глаз Мультипликатора.
Ты сидишь в комнате совершенно один, и думаешь о том, что тупик Моррисона – твой тупик. И мысль о смерти – самая чистая и честная мысль.
Ты окидываешь комнату взглядом и видишь вместо потолка океан.
Мир – это ещё не земля.
Для начала тебе хватит на дозу, что будет потом? Плевать. Ты берёшь бутылку вина, сигареты и уходишь в Центр. В центре можно потеряться. Начинаешь, как всегда, с кокаина. Тебе не страшно; где-то в подземелье вдыхаешь наркотик, и понеслось.
Метро исчезает, ты находишься на мокром пшеничном поле, как тогда, когда ты в первый раз выпил водки. Идёшь по полю, и кузнечики прыгают вокруг, как воробьи.
Потом картинки меняются, что-то тяжёлое на плечах и народ вокруг. Ты – Христос, и ты идёшь с крестом на Лысую гору. Лобное место. Какая-то девушка кидает тебе в лицо яйцо и кричит:
— Меня зовут Магдалина, Ха-ха. Выеби меня, пидорас!
Рас рас рас
Вот голгофа, и кто-то ходит там, печален и радостен одновременно.
Они вбивают тебе в руки и ноги заточенные кисти мамонтов. Крест кажется уже тяжким и мраморным.
— Эй, Царь! Сын божий!
Они подымают тебя, и ты видишь…
Мир распят. Тебе весело, Ты распял их всех и хохочешь, да так, что лица их в страхе мечутся друг к другу. Ты кричишь:
— Люцифер! Я Люцифер, Ха ГА Суки. Мрази сосите жопы.
Мудачьё, вы попали. ****ые ослы.
Распяли только что себя, зазнобы вонючие евреи, бля. Я сатана. Я бесконечность.
И ты сходишь с креста. Люди визжат и убегают прочь. Гроза. Бегущие кони. Ты хватаешь первого попавшегося легионера и отрываешь ему голову.
— Если я не Диавол, то кто же я?!
После, гуляя по Иерусалиму, ты начинаешь убивать их по одному, человека за человеком. Раз за разом. И не успокоился ты, пока не уничтожил всё население города. Ии вот Голгофа позади. Ты возвращаешься вместе с шумом электрички.
Ещё доза. Надо приобрести Героин. Кто-то окликнул тебя…
И ты увидел Земфиру.
* * * Земфира.
Она звала тебя около пятизвёздочного отеля. Чёрт, и как же ты там оказался. Не узнать её было трудно. Кажется, вы были знакомы раньше.
Ты находишься с ней в лучшем номере отеля, и лениво целуешь губы.
Земфира обнимает тебя, как мужчина, и влечёт на кровать. Вот её язык проникает тебе в рот. И вы любите друг друга.
Раздеваешь её, осыпаешь поцелуями. Рамазанова стягивает с тебя джинсы и целует в напряжённый член, после сосёт его и ты закрываешь глаза. Правой рукой она мастурбирует себя. Ты спускаешься к груди и лижешь упругие соски. Вот ты добрался до лона и целуешь её в половые губы, касаешься языком клитора. Она стонет, и ты входишь в горячее лоно. Секс, что может быть прекраснее? Кто может тебе поверить, что ты **** саму Земфиру Рамазанову, что ты трахал её во всех позах Камасутры? И тебе показалось вдруг, что это был лучший секс в твоей жизни. Ты понял, что это была твоя Настоящая любовь, которую ты не ждал; но пришла она и ты возрадовался, демон. Ты стал одеваться.
А мы тебе не поверили, и забыли, и не вспомнили до самого лета, до того дня, когда Ты объявился
На Соловьиной Трели.
До тех пор, когда ты обошёл вокруг сломанных клёнов, призывая Ад на землю. До тех самых минут, когда Ворота Сентября открылись навечно.
* * *
Отвернись от могилы.