Зюскинд по нужде.
Клянусь, эмоции, только эмоции и ничего кроме эмоций.
Я сидел и смотрел телевизор, как вдруг увидел в нем людей. Оба в очках, насколько я понял, говорили о литературе. С их слов выходило, что жизнь проходит мимо. Все фигня, кроме «Парфюмера» Зюскинда. Еще мужик в очках сказал, что Стругацкие после Зюскинда не писатели, а беллетристика. Ну, вот настал и мой день, - подумал я. Наконец-то мне сказали, кто пишет лучше Стругацких. После этого я рассмотрел говорящих. Один из них был Гордоном, второго я не знал, но догадался, что передо мной человек знающий. Он говорил такие слова о литературе, что я сразу согласился с ним, что к «Парфюмеру» приближается только Чехов и то не близко. После слов очкастого незнакомца я понял, что до сих пор зря жил, читая там всяких Воннегутов и прочее барахло. Я смутился, мне стало неудобно перед очкастым. Как я жил. Но ведь дожил-таки до светлого дня. Выясняется, что вопреки.
Что «Парфюмер» шедевр, я согласился сразу и бесповоротно. Особо проверять не собирался, и прочесть его решил только для того, чтобы в следующий раз при упоминании Зюскинда мне было легче войти в экстатический транс. Раздобыть нужную книгу в наше время нетрудно. На следующий день, украв Зюскинда у друзей, я помчался домой. Предвкушая наслаждение, устроился поудобнее, любовно разгладил на первой странице заветную книгу и приник.
Мужик накануне подробно рассказал о том, как замечательно структурирован роман, о том, как он выгодно отличается от постмодернизма, после чего постмодернизм полное дерьмо. Но этот мужик совершенно не объяснил, как не стошнить с первых строчек «Парфюмера». Хорошо я сидел в это время на горшке. Иначе бы я упал.
Меня начало забирать, я ощутил запах Зюскинда. Превозмогая спазм от его пахучего дыхания, я решил вчитаться. На пальце, пахнувшем после обеда кислой капустой, я занемог. Я не был готов к хорошей литературе. Меня вырвало и остановиться я уже не мог. Встал я с горшка через час, бледный и обессиленный. Шедевр остался в сортире. Он и сейчас там лежит. Я, иногда оказываясь там по делам, открываю наугад и узнаю, как что пахнет.
Теперь я с ужасом думаю о нужде, ведь я не могу сидеть там с пустыми руками. И каждый день одно и тоже - шедевр не идет. Не могу. Я пробовал пить, не помогает. Пробовал читать с другого конца, еще хуже. Пробовал даже по-еврейски, может в этом секрет. В постель с Зюскиндом так и не решился лечь, брезгливо как-то. В уборную гостей теперь не приглашаю, потому что веду себя там странно. Я там принюхиваюсь.
Кто бы дал мне таблеток каких-нибудь, чтобы я мог узнать, чем кончилось.
В разные времена у меня было разное отношение к порнографии, от теоретического обожания, до физической от нее зависимости, но никогда на моей памяти физиология не эксплуатировалась с таким гигантским отрывом от ума.
Одно непонятно, зачем Гордон раскручивает этот вонючий феномен, да еще под видом единственного примера в литературе. Он что думает это Гарри Поттер, что ли. Или за деньги?
За деньги я и сам что угодно сделаю. За деньги я могу даже работать. Но читать Зюскинда я не могу. Да, я слабый человек. Если из таких делать гвозди, то получатся кнопки.
До чего массовое оболванивание может дойти. Даже до последних островков веры, которыми оставались передачи Гордона. А сам Гордон сидит и видит, что чушь несут чудовищную, а поделать ничего не может.