У Богомила Райнова его герой любил ужин с пивом и солидной дозой размышлений. Я — нет. Лично я предпочитаю хорошо заваренный крепкий чай. Я люблю вечером пить чай, сидя за маленьким столом у широкого, во всю стену окна в квартире моей матери на тринадцатом этаже. Где-то в другой комнате включён телевизор, через неплотно закрытую дверь сюда доносятся приглушённые звуки музыки, а за окном открывается заманчивый мир вечернего города с его ритмом, звуками сирен, мерцающей рекламой. Всё это и неяркий свет бра, при котором предметы обретают какие-то мягкие очертания, — даёт ощущение уюта, когда приятно размышлять и вспоминать.
В памяти, как в кино, медленно сменяются сцены. История наших встреч. Она кажется мне выдуманной или взятой из красивого фильма о любви. Но она была, эта история. Произошла со мной и с тобой.
...Вот я и ты сидим в квартире у С.К. Я его давно знаю, мы вместе работаем. Но назвать его своим другом мне что-то мешает. Может, его способность давить на собеседника, втягивать в спор на те темы, которые интересуют только его, и решать спор по принципу “выиграть — проиграть”, причём непременно выиграть. А может то, что не было у него настоящего дела. Помню, однажды я спросил его: “Слушай, Сергей, зачем ты ходишь на работу? Тебя ведь она не интересует”. И сам предложил ему на выбор пару ответов: надо работать, кто не работает — тот не ест; труд сделал из обезьяны человека — чтобы не стать обезьяной. Сначала он спросил у меня: “Гм... интересно, а где работала обезьяна?” Потом ответил, что ему больше подходит первый вариант. Ну, может и так, но тогда он ест не слишком много.
Так вот, тогда у С.К. мы сидели на кухне, что-то пили и играли в преф. Я делал вид, что учусь играть (я на самом деле давно не играл), но больше меня интересовала ты. В общем, С. К. так мне и сказал, что приглашает познакомиться с девчонкой, которая хорошо знает английский. Почему-то он считал меня помешанным на языке и думал, что знание английского — это то, что привлекает меня в женщинах больше всего. Но что такое даже очень хороший английский по сравнению с твоими чёрными, как смоль, длинными волосами, твоими огромными губами — узнать бы как они целуют! Хотя, конечно, ты не тот тип женщин, что привлекал меня раньше. Лично мне больше нравились женщины “шведского” типа: голубые глаза, длинные светлые волосы, длинные ноги и т. д. и, конечно, худые, как привидение. Тогда ты была какая-то грустная, уставшая и тоже только делала вид, что увлечена игрой. Правда, и мной не интересовалась. Уже потом, через много дней, вспоминая тот вечер, ты скажешь, что у тебя была менструация, и ты думала, как бы поскорее смотаться. Я этого тоже хотел: в квартире у С.К. был страшный холод, и сидеть неподвижно за игрой было довольно утомительно. Ну, и потом, я хотел остаться с тобой вдвоём.
Ты называла С.К. своим другом и искренне так считала. Правда, позже ты говорила мне, что когда-то давно он тебя очень хотел, но ты ответила “нет”. А тогда, в тот вечер, мы закончили играть в преф, и ты стала просить, чтобы С.К. тебя проводил.
"Странная девчонка, — подумал я. — Я ведь тоже ухожу.”
Ну, короче, мы пошли вместе. Это был самый первый раз, когда мы остались вдвоём.
Долго не было автобуса. Мы мёрзли на автобусной остановке. Ты рассказывала об Индии. За два года ты успела увидеть в Индии столько... И был такой контраст между твоими рассказами об индийской жаре и сугробами снега вокруг, что становилось нестерпимо холодно. Я решил поймать какую-нибудь машину — не мёрзнуть же бесконечно. Тёмно-лиловые “жигули” затормозили и остановились метрах в двадцати от нас. Я быстро пошёл, даже побежал к ним. А ты сказала: “Не беги, пусть сам подъедет”. Мне это очень понравилось. То чувство достоинства, что было в твоих словах. Я подумал: эта девчонка может себя поставить. Но сказал я другое: “Ты что, холодно. Побежали!” — Надо же было как-то выйти из этого положения.
...Прошло много дней. Конечно, если месяц можно назвать так. Мы бродили с тобой по городу, ходили в театры, в кино, были вместе в постели. В постели ты была класс! В какой-то из декабрьских дней решили поехать на дачу. Это было так. Ты сказала, что хочешь увидеть зимний лес, хлопья снега на ёлках, что ты бог знает сколько не была в зимнем лесу.
— Что может быть проще, — ответил я. — Давай поедем ко мне на дачу в Звенигород.
И ты согласилась.
Вечером, когда приехали, ты не захотела сидеть дома — в этой клетке для двоих, как ты обозвала наш дом. И мы пошли в пансионат, что совсем рядом с дачным посёлком. До Нового года было ещё две недели. В пансионате его приближение никак не ощущалось. Там был обычный вечер танцев. Мы бродили по бесконечным лабиринтам коридоров среди дородных дам и мужиков, от которых несло спиртным. Потом ты куда-то убежала, и я тебя потерял.
Когда я вошёл в зал, на зеркальном паркете которого танцевали ещё в прошлом веке, я почувствовал, что ты здесь. Ты стояла на втором этаже, облокотившись на перила, и смотрела вниз — в зал. Я подошёл к тебе.
— Девушка, у меня такое впечатление, что вас зовут Люда. Вы обещаете мне следующий танец?
Мы спустились в зал. В этом зале ты была не такая, как все: ты была сказочная. Твои иссиня-чёрные волосы были самые прекрасные в этом зале. На твоей рубашке был напечатан рассказ на английском. Это был рассказ о любви. Он начинался на твоей груди, на маленьких бугорках, которые манили меня. А заканчивался... Прочитать конец можно было, только сняв с тебя эту рубашку.
Мы говорили ни о чём. О Боге, который... конечно, есть?! О мелодии, под которую танцевали — Эль Кондор Паса. Это была твоя любимая мелодия, и моя тоже. Сегодня ты улыбалась мне, правда, я не знал почему. Но мне показалось, что я нужен тебе.
Когда мы вышли на улицу, в лицо ударил терпкий морозный воздух. В тусклом свете фонарей медленно кружились и падали снежинки. Было тихо и спокойно. И в этой тишине слышался твой голос и твой смех. Твой сказочный смех, потому что ты сама была как из сказки...
Я привёл тебя в лес. В этом лесу среди белых от снега елей и чёрных сосен, на которых даже в снегопад, при оттепели не лежит снег, тебе было страшно. Казалось, огромные страшные тибуроны выйдут на тропинку и никогда не выпустят тебя из этого леса. И тогда наши губы коснулись друг друга как-то по-особенному, как-будто в первый раз. Сначала неуверенно и осторожно, но каждый новый поцелуй приносил ещё одну частицу свободы и понимания друг друга.
В лесу стало совсем светло, как только может быть светло ночью в зимнем лесу от нежного, только что выпавшего снега. Красная птица вспорхнула рядом с нами; она была такая ослепительная на белом фоне снега; вспорхнула и полетела. Говорят, только раз в жизни видит человек красную птицу...
А потом мы вернулись на дачу. Я не стал включать свет. Зажёг свечи, которые предусмотрительно поставил на стол перед уходом. Стол был накрыт — пара бутылок пунша, твои любимые миндальные трубочки и пористый шоколад.
— Конечно, неплохо бы пунш подогреть, — бормочу я то ли про себя, то ли вслух и неторопливо выливаю одну бутылку в кастрюлю, стоящую на нагретой печи. — Ну, вот и всё. Теперь можно пить.
Однако ты не согласна с моим прозаическим решением. Ты ставишь кассету в свой “Сони”. Это, конечно же, Эль Кондор Паса. Вытаскиваешь из сумочки спички, “Кэмел” и придвигаешь ближе к себе пепельницу.
— Ну, вот теперь — можно, — говоришь ты.
— Людка, я буду пороть тебя за сигареты, ремнём, — уточняю я.
— Сигареты, один раз за вечер — можно, — смеёшься ты.
Я смотрю на твои иссиня-чёрные волосы, твои губы, они меня волнуют. Я никак не могу ими насытиться, хотя, казалось бы, что особенного — уже столько раз они были моими, так же как и вся ты сама. Проходит ещё немного времени, и я ласкаю эти волосы, лёжа в постели, целую твои огромные губы, раздвигаю твои ноги и толчками вхожу в тебя. Мне с тобой всегда очень хорошо: рядом с тобой, над тобой, под тобой. Сегодня ты рядом со мной. И так продолжается долго, на твоём лбу появляются морщинки, брови приобретают форму какой-то невообразимой дуги, и всё твоё лицо становится одухотворённым и словно неземным...
Лицо женщины, которая любит. Наверно, это самое красивое в любви — видеть такое лицо. Женские лица, которые я видел. Их было не очень много. Ровно столько, чтобы понять, что такое любовь, чтобы запомнить, их милые черты, добрые, любящие глаза, волнующие меня формы женской груди, овальных точёных ягодиц, и чтобы понять, как это просто и сложно — любить женщину. Ну, а твоё лицо я ждал очень давно. И вот теперь оно есть. Я вижу, что тебе хорошо со мной. Ты приоткрываешь глаза, смотришь, говоришь: “Ну, иди же ко мне, милый!”, крепче обнимаешь меня, хочешь повернуться, и мы…падаем с кровати. Это так неожиданно. Такого у меня никогда раньше не было. Мы лежим на ковре, рядом с кроватью, голые и смеёмся. Смеёмся беззаботно, громко, долго.
Так всё было. Мне нравится это вспоминать. Помнишь утро перед Новым годом? Тогда у тебя в Ясенево, в квартире на тринадцатом этаже (почему-то близкие мне люди живут именно на тринадцатом этаже) я подошёл на кухне к окну и стал разглядывать ясеневские кварталы. Всюду — девяти-шестнадцатиэтажные дома-новостройки, рядом с некоторыми из них ещё стояли башенные краны, а где-то, почти на горизонте, сквозь мелкий утренний снег вырисовывался контур очень высокого здания.
— Слушай, Людка, в Ясенево строят даже двадцатипятиэтажные дома, — говорю я наугад относительно числа этажей этого дома.
— Ты что, не читал “Тайме”?! Это же русский шпионский центр. В “Таймс” было именно такое фото. Все говорят об этом, — отвечаешь ты.
Диалог почти как в детективном романе и весьма смелый для восемьдесят третьего года.
Потом мы сели завтракать. Ты любила готовить завтрак, когда я приходил к тебе. (Или делала вид, что любишь готовить. Если так, то это получалось у тебя довольно убедительно.) Налив чай, ты взяла большой ломоть хлеба и стала делать бутерброд с маслом и копчёной колбасой. А потом... ты протянула его мне. Это было так неожиданно — твоя забота...
* * *
Я сижу за маленьким столиком у окна в квартире моей матери. В памяти, как в кино, медленно прокручиваются сцены этой истории. Я спрашиваю себя: что будет дальше?
Вчера ты сказала, что купила билет в Штаты. Через месяц ты улетаешь. К отцу. В Америку. Навсегда. Странно, ты никогда не рассказывала об отце, я и не думал, что он у тебя в Штатах.
Ты продашь свою кооперативную квартиру в Ясенево. Ту самую, где на кухне я так любил завтракать вместе с тобой. Попрощаешься со своими друзьями. Покрепче обнимешь меня, поцелуешь напоследок. А потом... сами собой раздвинутся двери в Шереметьево-2, ты войдёшь, через мгновение двери сомкнутся — сработает ёмкостное реле, чуть позже бесстрастный таможенник плюхнет печать в твою кастомз декларейшн, ты обернёшься и бросишь последний прощальный взгляд на этот глупый, бедный, безумный мир, который ты теперь будешь называть Раше.
В котором остаюсь я. В котором билет в Америку — как выигрыш в лотерею.
1984 год.
____________________________________
Рассказ представлен в редакции 1992 года: сборник “Билет в Америку”, М., 1992, Тип. ЛИ.