Аукцион

 «Дамы и господа! Разрешите объявить наши аукционные торги открытыми, с чем вас и поздравляю!», - Аркадий Ильич во весь рот светился новыми золотыми зубами, так что ни у кого из присутствующих не возникало сомнений в его респектабельной чуткости. Бывший работник Совбеза, он и на пенсии чувствовал свою венценосную жилу, на доли мгновения опережая скользкие перепады нашей теперь уже «капиталистической» действительности. За это его и уважали, но никогда не любили. Единственный раз, когда отказала былая хватка, был воистину исключительным: его дражайшая дочка от третьего брака Сусанна, вероятно, унаследовав от своего предполагаемого папочки наилучшие качества, без страха и совести выперла старика из двухкомнатной квартирки на Печерске, предварительно туда прописавшись. Как говорится, враз и без выходного пособия. С таким ударом «идейный комбинатор» не смирился и бросился в судебные, но, увы, безрезультатные, тяжбы. После двух лет мытарств по судам и знакомым, растратив все свои нетрудовые сбережения, Аркадий Ильич был сломлен банальным сердечным приступом. А положительный результат был практически гарантирован! Выйдя из больницы, он понял, что все нити возврата к прежней жизни оборваны. Товарищи и знакомые превратились в бывших, союз ветеранов Печерского района его не признал, охарактеризовав как «хитрого еврея и тыловую крысу, со своей липовой грыжей не закрывшего Родину грудью». Старик был отвергнут всеми: бывшими женами, бывшими детьми, бывшими льготами, нынешними социальными работниками. Он стал обыкновенным бомжем. Еще чистым, но уже потерянным. Резко состарился, осунулся, оброс волосами, и, печально втянув щеки, пошел в люди, но, в отличие от великого литературного гения, это была жалкая и вынужденная траектория судьбы. Пройдя вниз, по спирали бездомного ада, он примкнул к небольшой команде бомжей, уверенно контролировавших городскую свалку, и, тем самым, добывающих себе скромное, но регулярное пропитание. Через пару месяцев Ильич, как прозвали его свалочные «однополчане», был уважаемым и влиятельным членом коммуны, где в силу совбезовского опыта контролировал дележ «особо» ценных находок. Недели три назад его осенила идея распределять «скарб» с открытого для всех «свалочников» аукциона, что пришлось по душе многим, особенно Кольке Кресту, незыблемому «помойному» авторитету с тремя судимостями. Возле него верной тенью всегда крутился Гнус, непомерных размеров дружок лет сорока, немногословный, но конкретный. Аукцион проходил дважды в неделю в самой сердцевине свалочного быта, прямо перед рукотворным настилом из ржавых автомобильных капотов. Сегодня тут собрались почти все «старатели», человек сорок. Заметно волнуясь и нервно переминая ноги, они ждали начало «совбезовского распределения»:
- Итак, все готовы? Можно начинать? – Ильич самодовольно провел рукой по гладко выбритой щеке и уважительно посмотрел в сторону Креста, гордо восседавшего в старом Обкомовском кресле, слева от импровизированного амфитеатра. Крест благодушно кивнул лысой головой и смачно почесал библейскую Великомученицу, едко вписавшуюся в копченое лагерное плечо.
- Как начнешь, так и кончишь! – съязвил кто-то из собравшихся.
- Куда там все! Обожди чуток!
- Так нельзя, еще четыре минуты!
- Не гони лебедей, начальник! – народ отчаянно загомонил, что больше походило на многолетнюю привычку возмущаться всему, что тебя окружает, независимо от личной заинтересованности. Со стороны это больше походило на детсадовские «гуси-лебеди» или пионерский сбор макулатуры. Ильич опять посмотрел влево.
- Хорош бакланить! Кто не успел – тот опоздал! – вполголоса прохрипел Крест, вальяжно подняв над головой замусоленную руку. Народ мгновенно смолк, только чьи-то несвежие губы тихо продолжили бубнить у себя под носом. Крест многозначительно покосился на Гнуса, всегда готового к «особо экстренным мерам». Тот расплылся в похотливом оскале, противно сморщив сальные щеки. Он только что потянул стакан дешевого молдавского портвейна и теперь был непредсказуем до неприличия.
- Итак, первый лот. Самый галантный. Пальто драповое, женское, без дыр и подкладки, но с вечно модным норковым воротником. Прямо то Юдашкина, – Ильич был, как всегда, в ударе. Еще бы, ведь предварительный осмотр аукционной утвари заметно пополнил его скрытое благосостояние. Конечно, приходилось изгаляться, «подмазывать» Креста, поить Гнуса, но, по сравнению с совбезовскими интригами, это зрелище выглядело бы слишком просто и несолидно, если бы не мрачная реальность всего произошедшего за последнее время. Но, как говорится, на безрыбье и рак рыбой пахнет.
- Давай мне, у меня давно ничего стоящего не было, – робко произнесла пожилая «скромница» в школьной курточке и красном берете на всю голову.
- Еще до свадьбы успеешь! Лучше мне, у меня в среду день рожденья был. Так хоть задним числом, но от всех, как подарок. Мне приятно будет, и вам совесть спокойно даст уснуть – третировала ее расфуфыренная до неприличия соперница, пышногрудая Валька-душа.
- Да у тебя всегда через заднее число делается! Совсем стыд потеряла! – вежливо смутился «красный берет».
- Ей лишь бы приятно, а другие по утрам мерзнут, - поддержали ее другие.
- Да у нее каждый месяц день рожденья! Поимей совесть!
- Я сейчас тебя поимею, хрыч недоделанный! – Валька никак не сдавалась. Прослеживались житейская хватка и бурное прошлое.
- Тебе что, своего гардероба мало? Ты лучше людям расскажи, как ты его отработала! – «красный берет», явно окрыленный такой общественной поддержкой, пошел в решительную атаку.
- Да она с Гнусом живет, вот и разоделась, профура вокзальная!
Ситуация накалилась до предела, что было заранее спрогнозировано Ильичем. В целях, так сказать, отвода коллективного внимания в сторону от спрятанных в куче с тряпьем четырех килограммов меди. А свара обрастала новыми участниками. Оголились плохо скрытые клановые противоречия, в самой гуще произошла стычка Вальки и Жоры-танкиста. Гнус хотел было вмешаться, но «понятийный» взгляд Креста охладил его закипевшую страсть. Гнус смачно выругался и пообещал «всем желающим» языки оборвать. Даже «чучи», по наитию доживавшие свой бездомный удел, кое-где стали вмешиваться. Выдержав паузу и дав возможность каждому выплеснуть пар, Ильич уверенно вклинился в разборки. Не корысти ради, так сказать, а во благо дела:
- Тише, господа, без рукоприкладства. Не беспредельничайте! Еще ментов тут не хватало, как в прошлом месяце. Тогда всем по мозгам достанется, - Ильич подобострастно всмотрелся в Креста, который при слове «менты» аж побледнел.
- Ша, я сказал. Вы че, бакланы! Беспредела не допущу! Значит так, слушать меня прямо сюда! Или я не пахан в этой навозной куче?, - грубо бросил он, покосившись на Гнуса. Тот аж вздыбился  от злости, вдавив кулаки поглубже в карманы. По лбу предательски пробежала капля взволнованного пота. – Пусть Ильич разберется, а я вас рассужу. На кой зеленый нам тогда этот аппаратчик хренов, если у него проблемы с распределением? – продолжил Крест и просверлил глазами наигранно смущенного аукционера. Тот убедительно моргнул бровями.
- Мне, конечно, трудно быть предельно честным, но уж если коллектив доверит, то я постараюсь не подвести, - Гнус аж врос в землю, пьяно поглядывая на Валькину гримасу, с яркими тенями и губами в пол-лица. «Будь – что будет. Не впервой!» - сверкнуло в Ильичевской голове.
- Давай, распределяй! – затараторил «бомонд».
- Попробуй обмануть, мы тебя самого на пальты пустим! – встрепенулся Жора-автомобилист, явно смущенный Валькиной оплеухой.
- Да не слушайте вы его, этого прихвостня Колькиного, - ляпнул кто-то в центре.
- Значит так, кто министра слушать не станет, враз в лоб получит. По понятиям! – от подобной наглости Крест зашипел редким однообразием прочифиренных зубов. Страсти угомонились так же непринужденно, как и начались.
Наступил звездный час Аркадия Ильича, житейского комбинатора и просто хитрого человека. Вопрос решился довольно быстро: Валька-душа осталась в добром теле и новом пальто, на радость Гнусу, опрокинувшему свой очередной стакан «красненького». «Красный берет» получил добротный мужской плащ на подкладке и лыжные ботинки 44 размера в нагрузку, еще нескольким особо резвым пришлось выдать турецкий свитер, рыболовный спиннинг, молодежные джинсы «на дырах», торшер и «новый», но уже прогоревший набор кастрюль. Крест, как «хозяин светской жизни», нехотя принял кожаный пиджак и старенький компьютерный монитор. Гнус «остался» наедине с необъятной болоньевой курткой и «брусом» подпорченных, но мерзлых куриных окорочков.
Лоты разлетались молниеносно. Войдя в раж, Ильич распределял верхнюю одежду, нижнее белье, сгоревшие тостеры и радиолы, просроченные, но нетронутые продукты, треснувшие вазы, битую посуду, забракованную отечественную обувь, многолетнюю домашнюю утварь. Руки мелькали, рты злословили, эмоции – то закипали, то гасились опытным «свалочным менеджментом». Крест «молча отобрал» себе еще кожаный ремень, серебряный портсигар и целую упаковку неопределенных медикаментов, Гнус – еще 2 упаковки «ножек Буша» и косметический набор для вожделенной Вальки. Себе Ильич «скромно придержал» мужской костюм времен собственной молодости, туфли-дырочки и теплое армейское белье. В сторонке, под тряпичными обрывками, «мирно покоились» уже вышеупомянутая медь, промышленный аккумулятор и роскошная песцовая шкурка. Но это так, «для души». Что же это за повар, что не принесет домой кусок мяса?
Все бездомное сообщество осталось довольным «материальному пополнению», но виду никто не подавал. Наиболее активные были «при своих», а ропотным тихоням и не имевшим права голоса новичкам, ожидавшим в сторонке и догрызавшим последние остатки ногтей, тоже кое-что перепадало. В основном то, что и так валялось повсюду, благо свалка являлась тем бездонным дном, что обеспечивало всех «местных», а чужаков в «хлебные края» не допускали. Иногда даже доходило до серьезных разборок, завершавшихся поножовщиной или банальным убийством. Цена здешней смерти нередко равнялась себестоимости ношеной куртки или упаковке просроченной тушенки. Как говорится, спрос рождал предложение.  Никто не знал, сколько пропавших без вести бомжей «затерялось» в труднодоступных свалочных «забоях», но все знали, что они там покоились. Да и кто их искать-то станет, на свалке, кому они нужны? Разве что таким же бездомным и отчаянным собакам, в изобилии бродящим повсюду. Мир брошенных и неимущих был жестоким, но не глупым. Он был движим инстинктом самосохранения, что матушка-природа заложила в их непутевые головы. А, может, это было то самое жертвенное отречение, что гнуло их сутулые спины в отместку за всех, в общем, и ни за кого в отдельности? Ведь это был целый мир, свой мир, а приходящий извне, посягнувший на «священную корову» чужак был обречен. Ведь это была не просто свалка, это были религия, дом, работа и семья, вместе взятые. Это было ВСЕ! Это была их РОДИНА! Плохо пахнувшая, но СВОЯ. Кормившая -  кого плохо, кого как Креста, но кормившая ВСЕХ! Это был единый мозг, что держал этих разочаровавшихся в капиталистической справедливости людей на грани безумия, но не выпускавший их за пределы допустимого сумасшествия. Это был их БОГ, утешавший «по возможности». Это был тот обрывок некогда могущественной империи под гордым названием СССР, в котором все эти люди существовали до сих пор. Все это являлось нашей теперешней ПРАВДОЙ, как бы того ни пыталась скрыть повсеместная неправда в прозападной упаковке.
А назавтра эти давно утраченные нашим переменчивым обществом люди, приведя в товарный вид лучшее из множества, распределенного Ильичем, придут в скупки, барахолки и на рынки, где «честные» перекупщики обменяют их на скудные, но независимые гривны. И осколки некогда «нерушимой и социально-справедливой» цивилизации попадут, но уже втридорога, к ностальгически малоимущим пенсионерам, безработным и просто «неудачникам». Тем, кто хочет, но не может, проживает, а не живет, делает, но не верит. Кто не успел хитро приноровиться, не поимел возможности приспособиться, не захотел насильно стать счастливым. Всем тем, кто, имея крышу над головой, так и продолжает жить остатками той, «единственно допустимой и честной», молодости. Менее разрекламированной, но никак не волчьей. Тем самым, которых устремили к рынку, а бросили на базаре. Ведь таких, как Аркадий Ильич, и в сегодняшней власти хватает. Их даже больше, чем было «тогда», при «застое». А что теперь? Властный произвол, «грабь награбленное», «совковый капитализм»? Наступил период «отстоя», при котором вся наша жизнь незаметно становится беспощадной свалкой, где вершат самосуд и правят балом подлые, безжалостные и «пробивные» особи. Остальным же достается право* «копаться в собственной никчемности», временами пожирая крохи с властного стола. Но это уже другая история, вложенная мною в уста слепого, но независимого философа: 

Умирающий с голодухи всегда рад целительной крошке, даже если она с «барского» стола.