Пашка с детства был правильным пацаном.
Нет-нет, не таким пацаном, как теперешние пальцанутые дядьки, а нормальным мальчиком, который знает, что можно, а что нельзя.
Пашка был правильным потому, что у него было правильное детство. У него были дедушки и бабушки, была мама, и был папа, который был офицером Военно-Морского Флота.
Пашка учился в школе и не знал, что такое клей «Момент», водка и постоянное чувство голода. Зато он знал, что такое постоянное чувство любви.
Потому что его постоянно любили семья, школа и Родина.
От семьи он получал подарки на дни рождения, Новые Года и просто так.
От школы он получал разнообразные отметки в дневник и иногда по попе от папы за «этакое разнообразие». А также от школы он получал грамоты, вымпелы, значки, галстуки и прочую заботу.
От Родины Пашка получал пионерские лагеря, симпатии тамошних девочек, и весёлые, хоть и не совсем приличные песни.
Самым лучшим подарком за весь год была, конечно, первая (а если повезёт, то и вторая тоже) смена в пионерском лагере.
Смена в пионерлагере – это не только три с лишним недели без родителей, а с пионервожатыми.
Смена в пионерлагере – это не только те развлечения, которые показывали в фильме про Костю Иночкина.
Смена в пионерлагере – это целая отдельная жизнь, в которой были такие приключения, которые в остальные времена года были просто немыслимы.
Ну, подумайте сами, - разве, скажем, осенью возможно закутаться в простыни и пробираться в девчоночью палату с тюбиками зубной пасты наперевес? Чтобы на выходе из этой палаты наткнуться на воспидрилку? И потом объяснять ей, что девчонки украли эту пасту у тебя неделю назад, и ты, наконец, решил выяснить, кто из них это сделал?
А разве можно, скажем, зимой, через дырку в бревенчатой стене подсматривать за тем, как девчонки моются в бане?
Конечно, в пионерлагере можно было подсмотреть и за тем, как моются тёти-пионервожатые и воспидрилки, но этого не давали делать прикомандированные к лагерю матросы срочной службы, которые наслаждались этим зрелищем без свидетелей.
Откуда были матросы? Так ведь пионерлагерь был для детей военнослужащих, а Пашкин папа, как вы помните, был офицером.
- Капитан 3-го ранга, между прочим! Подводник! – говорил в таких случаях Пашка.
Правда, в моря и океаны папа уже не ходил, а, закончив Военно-Морскую Академию, трудился на каком-то секретном подводном заводе в Ленинграде.
А Пашка каждое лето отдувался за папу в пионерлагере на берегу Ладожского озера, недалеко от Разорванного Блокадного Кольца.
Это кольцо фашисты хотели надеть на руку Ленинграда, чтобы поженить его на своей Германии.
У Германии ведь не было своих таких бравых Городов-Героев, вот она и хотела завоевать Советский Союз, чтобы Ленинград поженился на ней и стал отцом-героем её будущих городишек.
Но Ленинград не хотел быть германским городом, и не хотел надевать на себя Кольцо Блокады, которое ему навязывала Германия.
Пашкин родной город худел, болел, тощал и даже местами умирал, но жениться на Германии никак не соглашался.
И тогда обиженные фашисты набросили это кольцо на горло Ленинграду, и стали бомбить его сверху огромными бомбами, чтобы он нагнулся, и его можно было прибить к земле миллионами осколков от снарядов.
Но даже с кольцом блокады на шее Ленинград не сгибался, и уж тем более не вставал на колени.
Такие же, как Пашка, ленинградцы, дежурили на крышах домов, и тушили подлые бомбы-поджиги.
- Им было всего лишь трина-адцать, но были они ленингра-адцы!, - пел Пашка на торжественной пионерской линейке каждого 22-го июня.
Когда Ленинград совсем уже исхудал, фашисты рывком стянули кольцо блокады с его шеи ему на пояс, и ленинградцам стало совсем худо.
Потому что единственной дорогой, которая стала связывать Ленинград с жизнью, стала дорога через Ладожское озеро.
- Яволь, натюрлих, разве можно ходить по озеру? - удивились идиоты-фашисты.
Ха-ха! У них же в ихней Германии нет таких морозов, которые есть у нас в России!
Наши русские морозы быстренько сделали на Ладожском озере дорогу изо льда, по которой Большая Земля (остальная Россия, то есть) посылала Ленинграду буханки хлеба.
Правда, за эту помощь морозы взяли большое количество жизней ленинградцев, оставшихся в городе, но тут уж ничего не поделаешь.
Дорогу, по которой в Ленинград стал приезжать хлеб, стали называть Дорогой Жизни.
Дорога Жизни помогала Ленинграду выжить холодной зимой, и город был благодарен дороге за это, даже несмотря на то, что весной много людей вместе с машинами тонули на этой тающей дороге.
И вот однажды Ленинград почувствовал, что он уже достаточно окреп для того, чтобы разорвать Кольцо Блокады.
Город взял в руки Дорогу Жизни и, что есть силы, рубанул ею как мечом, по проклятому кольцу, мешавшему дышать.
Полудохлое Кольцо Блокады еле слышно пискнуло, разорвалось и навеки исчезло.
А город-герой Ленинград навеки остался жить.
Примерно так каждый год говорили на торжественной линейке около Разорванного Кольца, 22-го июня.
А потом моряки в белых перчатках давали торжественный салют в честь победы города-героя Ленинграда над подлой и жадной страной – фашистской Германией.
В один из таких салютов Пашка и понял, что он будет офицером. Но не подводником, как папка, а пограничником.
Потому что пограничники стоят как раз там, где морда врага видна прямо в лицо, то есть на самой с ним границе.
И ещё потому, что Пашка очень любил играть в Брестскую Крепость, которая почти всю войну не сдавалась фашистам, а победили её только потому, что у неё не было своей дороги жизни.
Папа одобрял выбор Пашки, потому что «защитники, сынок, всегда важнее нападающих».
Папа и научил Пашку, что надо делать, чтобы быть правильным пацаном, чтобы стать потом правильным офицером.
Это оказалось совсем не трудно, надо было только начать жить по правилам, по которым жили многие поколения русских офицеров. В примерном пересказе эти правила звучали так:
- Сильных не бойся, слабых защищай;
- Лежачего не бей, с девчонками не связывайся;
- Дают – бери, бьют – давай сдачи;
- Одна из половин всегда больше. Её дари другу;
- Потрудился на учёбе – не боись на экзамене;
- и многие другие.
Ах, да… Самое-то главное правило и забыл! Вот оно:
- Честное слово не каждому давай, а раз уж дал, – умри, но сдержи!
Пашка знал, что такое «честное слово».
Об этом ему рассказал его гайдаровский ровесник, а Пашкин отец добавил от себя, что всегда нужно понимать, что обещаешь, а главное, КОМУ обещаешь.
Иногда после этих слов отец крутил обручальное кольцо и почему-то надолго замолкал.
Но Пашка знал главное: он пообещал себе, и он знает, ЧТО он пообещал.
Он пообещал себе стать пограничником.
Погранцом.
Погранцом ему хотелось быть даже больше, потому что слово «погранец» рифмовалось со словом «сорванец», которым его называли с самого детства.
Но вот это самое детство закончилось.
Оно закончилось в тот день, когда на Пашкину маму, которая работала воспитательницей в детсаде, напали какие-то сволочи и, отобрав все деньги, пырнули ножом, и мама скончалась по дороге в больницу.
Пашка как раз поступал в пограничное училище.
От пережитого шока Пашка забыл всё, что необходимо было знать для поступления в училище, и не прошёл по конкурсу.
Его отец слабо отреагировал на это событие, потому что уже начал тот запой, который в конце концов увёл его от сына Пашки к какой-то давно любимой женщине.
Короче, в офицеры Пашку не взяли, а детство навсегда показало язык и унесло свои ободранные коленки незнамо куда.
- Не взяли в погранцы? – сказал Пашка, глядя куда-то в небо. – А мы для начала в армию пойдём!
И он пошёл.
Правда, ни в погранцы, ни в десантуру его не взяли по причине недостаточного здоровья.
По этой же причине его не взяли на флот и в лётчики.
На Пашкино счастье, его здоровья всё-таки хватило хоть на что-то. А именно на стройбат.
Но Пашке было плевать, как называется его род войск.
Он знал, что отныне всегда и везде он будет охранять границы от подонков, похожих на тех фотороботов, которые ему показывали в милиции.
Ведь это границы бывают разные, а подонки всегда одинаковые.
В первый же день эти подонки сказали ему:
- Э, слющай! В туалэтэ вода валяэца, иды, падбэры!
Пашка подумал, что так отдаются приказы, и пошёл.
В гальюне было грязно, темно и ещё несколько дедов фотороботовской национальности.
- Э, слющай! Пачэму мэдлэнно в туалэт ходыш? – успел услышать Пашка, и больше ничего не запомнил вплоть до того момента, когда очнулся от вылитой на него воды.
- Рядовой! Идите в санчасть! – брезгливо сказал ему лейтенант. – Ишь, сколько крови тут наделали!
Летёху Пашка тоже причислил к фотороботам.
Потом ещё много всяких офицеров ему приходилось причислять в славный отряд внутренних врагов.
В отряд «Перешедших Границы Дозволенного», и окопавшихся в «Стройных Рядах Борцов».
Два года в стройбате пролетели незаметно.
Пашку так часто били за то, что он отказывался подчиняться мудакам всех национальностей, что в конце концов отступились, и разрешили просто копать ямы и котлованы.
Пашкины ямы и котлованы всегда соответствовали своим размерам, потому что он относился к ним, как к врагам своей земли.
Пашка знал, что стоит только дать яме поблажку, как она тут же начнёт жрать столько его родной земли, сколько в неё влезет, поэтому он всегда тщательно следил за тем, чтобы яма не вылезала за те линии, которые её ограничивали.
Он всё время как бы рыл ровную и красивую могилу для тех, кто положил в землю его маму, на чьей могиле он даже ни разу ещё не был.
И вот эти два года пролетели.
В Ленинграде, который уже стал Питером, Пашку никто не ждал.
Бабушки и дедушки как-то сразу все умерли, а отец был всё время настолько пьян, что даже и не живой он как будто бы был.
Да и жить отцу было особо негде.
Какие-то умники успели, пока Пашка служил, так хитро расселить родительскую коммуналку на канале Грибоедова, что после дембеля Пашке было негде даже переночевать.
Потому что отец пропил все деньги, полученные в результате обмена, и теперь был недоступен для Пашки, потому что жил у женщины, от которой когда-то ушёл к Пашкиной маме.
И Пашка пошёл в милицию.
Он пошёл туда не жаловаться, а устраиваться на службу участковым, чтобы заодно получить хоть какие-то метры для горизонтального положения после работы.
Много лет его опасная и трудная служба на этом поприще шла параллельно развитию кооперации в России.
Хитроумный народ богател и жировал, а Пашка всё это время жил в милицейской общаге и ждал, когда подойдёт его очередь на квартиру.
Очередь шла так медленно, что однажды Пашка возмутился этим фактом перед своим высоким начальством.
- Да что вы говорите! – изумилось начальство. – А кто же это, по-вашему, лезет без очереди?
- Да ваши сынки и родственники, а также все те, у кого есть деньги на взятки вам! – ответил прямодушный Пашка.
Примерно сразу после этого разговора на Пашку было заведено дело по поводу непонятно, на какие деньги, приобретённого им автомобиля иностранной марки «Запорожец».
И действительно, откуда у участкового деньги на иномарку?
Так Пашке и не дали продолжать борьбу против вселяющихся в его город родственников того фоторобота.
И теперь Пашка работал пограничником на складе.
Теперь он охранял самую настоящую границу.
У него теперь был самый настоящий пограничный пистолет, пограничная форма и пограничная койка прямо на том складе, который он охранял от внешних врагов.
Ну и что, что периметр границы совпадал с периметром склада?
Дело ведь не в протяжённости, а в целости и сохранности. А также в неприкосновенности.
Пашкина мимолётная супруга с ребёнком устроилась гораздо лучше. Она жила на квартире у одного из тех, из-за кого Пашку убрали из Органов, и даже, кажется, числилась женой того счастливчика.
Но Пашка тоже был счастлив.
После дежурных суток он заваливался на складскую койку и читал, читал, читал…
Он читал всё, что приходило на склад, ведь склад, который он охранял, назывался «Книжный».
И Пашка, к своим 30 с лишним годам не скопивший ничего, кроме неработающего «Запорожца», жадно копил в себе знания об окружающей его действительности, не забывая по графику охранять от этой действительности приходящие на склад знания.
На складе был душ, удобства, телевизор… Вкупе с коробками книг это было огромным богатством, и Пашке было плевать на то, что у него не было прописки и постоянного места жительства.
- Пашка, пойдём поклубимся? – звали его сослуживцы.
- Не, ребята, мне ещё книгу прочитать надо! – виновато отвечал им Пашка, после чего садился на койку, закуривал сигарету, и погружался в увлекательный мир волшебных приключений, которые ему дарили книги, предназначенные для других.
Но с некоторых пор Пашка не читал.
С некоторых пор он играл.
Дело в том, что однажды ему достался «Самоучитель Игры».
Да, именно так называлась книжка, которая была подарена предыдущей смене «каким-то дурачком с бритой башкой».
- Ребята! Подарите, а? – спросил Пашка сменщиков.
- Да бери, конечно, мы чё, музыканты, што ли? Нам твои ноты читать не интересно! – весело ответили уходящие в ночь пацаны.
Обложка книжки была, конечно, оборвана, ведь ежу ясно, что книга называлась «Самоучитель Игры…»… Эх… Вторая страница тоже была оборвана.
И вообще в книжке не было страниц с указанием автора, типографии, тиража, и всего того, что обычно печатают в книжках, чтобы люди знали, с чем имеют дело.
Но Пашка и так догадался, что держит в руках самоучитель игры на гитаре.
Дело в том, что Пашка умел играть на гитаре. И гитара у него всегда была рядом. Даже те два года, что он охранял землю от котлованов.
Гитара и сейчас висела на стене над кроватью, над портретом мамы, за могилкой которой Пашка не забывал ухаживать в свободное от работы и книг время.
Пашка решил вспомнить молодость и побренчать аккордами.
В юности это дело у него очень даже получалось.
Немало девичьих сердец было «поломато в дрызг» от его пения под гитару, да… С голосом и слухом у Пашки всегда было отлично.
- Щас, маманя! Щас вспомним, как это мы делали! – радостно сказал Пашка маминой фотке. Он всегда говорил маме обо всём, что с ним произошло или произойдёт. Кроме того, конечно, как он проводил время с другими женщинами.
Ведь это маме было неинтересно.
- Щас, щас, мама! Щас мы как брямкнем по струнам-то! – продолжал радоваться Пашка, беря в руки гитару.
- Хотя… Может, мамка, я прям щас и начну по нотам учиться, как ты когда-то мечтала? – и Пашка сел на кровать перед положенным на стул самоучителем розового цвета.
Да-да, самоучитель был почему-то розовым, как будто его весь окунули в марганцовку и закрепили чем-то портвейновым.
Ну, да Пашке было наплевать на цвет страниц, главное, что ноты, как и положено, были чёрными.
- А может, в типографии белая бумага кончилась! – пошутил он сам себе и начал расставлять пальцы левой руки по грифу.
- О-па… - выругался он. – А чё это с пальчиками-то?
Пальчики отказывались ставиться на гриф.
- Ну, ваще! – сказал Пашка. – Как ребёнок! Гы-гы!
Его явно радовал тот факт, что ему придётся начинать с самого начала, с правильной посадки и постановки пальцев.
Это словно погружало его в детство, в котором, всё-таки, лучше, чем в любой хорошей взрослой жизни.
С этого дня Пашка не читал книг.
С этого дня Пашка в свободное от работы и поездок к маме время только учился игре на гитаре «по-взрослому и всерьёз».
У него уходило на это ВСЁ свободное время. Да-да! Никаких девушек!
Ну, он же не виноват, что учиться играть на гитаре гораздо сложнее, чем в детстве!
А главное, гораздо интереснее!
Настолько интереснее, что Пашка стал выходить из склада только за продуктами и сигаретами.
На данный момент он жил так уже целых полгода.
Никто из его сменщиков, и тем более из начальства, не видел в этом ничего плохого. Но не потому, что всем было наплевать, как он живёт, а просто потому, что… Ну, просто потому!
Работает человек? Работает. Претензии к его работе есть? Да нет, всё в порядке, во время его дежурств происшествий не происходит.
Бледный, много курит и мало ест? Это его личное дело.
Похудел и стал неразговорчив? У нас тоже бывает плохое настроение!
А Пашка, тем временем, уже мог играть все-все пьесы, которые были напечатаны в самоучителе!
У его коллектива даже появилась дежурная шутка:
- Павел Василич! Ну когда же, наконец, Вы порадуете нас своим сольным концертом в офисе?
- Да скоро уже, скоро! – неизменно отвечал им Пашка.
И вот («Ну, наконец-то!») «скромным гитаристом-виртуозом» был объявлен день премьеры.
Концерт был назначен на вечер пятницы, как раз, чтобы все подошли за зарплатой и, послушав Пашку полчасика, довольные, разошлись.
Этот «концерт для гитариста-одиночки» слушателям запомнился надолго.
Все двенадцать человек, присутствовавшие при Пашкином «оглушительном успехе», долго потом смеялись. Потом.
Но на концерте они были серьёзны.
В общих чертах, концерт выглядел так:
Пашка: - Пьеса №1 ! (начинает играть).
Вместо ожидаемых привычных звуков гитара вместе с Пашкиными пальцами издаёт звуки пилы по пенопласту, напильника по стеклу и штопора по фарфору… Недоумение слушателей… Окончание звуков… Гробовая тишина в офисе…
Пашка: - Пьеса №2! (начинает играть, как будто всё предыдущее не выглядело, как пародия на сумасшедшего музыканта).
Те же звуки из гитары и та же реакция из зрителей.
Больше Пашке играть не дали.
Его «зааплодировал» сообразительный кадровик, чью бурную овацию дружно поддержал весь коллектив.
Опытный кадровик понял, что так будет лучше для всех, и на всякий случай взял этот концерт на заметку.
Все похлопали, покричали «Молодец!», «Ну, ты даёшь!» и тому подобное.
Только когда все, получив зарплату, разошлись, единственный друг Серёга, оставшись с Пашкой наедине, спросил:
- Слушай, а сыграй мне чё-нить нормальное, а?
- Не понял… - отреагировал Пашка, подняв брови.
- Да понимаешь ты всё… - улыбался Серёга. – И остальные, кроме директора, тоже всё поняли…
- Что поняли? – без тени улыбки спросил Пашка.
- Не понял… - протянул Серёга. – Ты чё, не назло директору, что ли, так играл?
- Как «ТАК»?
- Н-ну… Как будто… Как будто кошку мучал… - подобрал сравнение лучший друг. – Не назло, что ли? Так, получается, что ты тогда хреново научился!
- Получается, что или у тебя нет слуха, или ты нарочно так говоришь, чтобы позлить меня! – Пашкины скулы вспухли желваками. – Я ни разу за полгода не сыграл лучше, чем сегодня!
До Серёги, наконец, дошло, что надо закругляться.
- Да пошутил я, пошутил! Ну чё ты! Во даёт, шуток не понимает! Да нормально ты сыграл, нормально! Всем же понравилось!
И в полной ответной тишине Серёга почти убежал со склада.
Но Пашку такая рецензия на его творчество не устроила.
- Ну, ведь врёт же! Ведь все хлопали! – бурчал он, сидя перед телевизором, который почти полгода не смотрел, - мешали занятия музыкой.
- Или, всё-таки не врёт? – отхлёбывал он чай через пятнадцать минут. – Или они и вправду, не хотели меня огорчить?
- Да чтоб вам всем!!!! – кричал он ещё через полчаса, уже после очередной репетиции. – Я же слышу, что играю просто классно! По крайней мере, то, что выучил! А выучил я весь самоучитель!!! Кстати, а где он?
Но розовый самоучитель в Пашкиной каморке не нашёлся.
- Значит, в офисе остался, - сказал Пашка и решил спать.
Но заснуть он не мог, пока не решил завтра же с утра (благо, что выходной был) пойти в переход метро и там поиграть выученные пьесы:
- Хрен с ними, с деньгами, я туда не зарабатывать иду! Я туда узнавать иду, кто мне мозги пудрит, - коллектив или друг!
Решив так, Пашка спокойно заснул до завтрашнего позорного утра.
Да-да, дорогой читатель, утро было самое позорное в жизни Пашки.
Несчастного гитариста чуть было не побили за его умение владеть инструментом не так, как все остальные виртуозы мира.
- Ты чё, парень? Белены объелся?
- Ты где это так научился? В детдоме для глухих?
- Эй, слышь, козёл! Харэ коту яйца крутить! Где он у тебя?
- Ты как пальцы-то ставишь, Паганини!
…………….
Вне себя от стыда и бешенства, Пашка не вошёл, а влетел на склад и побежал к офису.
- Андрей, - обратился он к директору, которого все звали по имени, - ты не видел мой самоучитель?
- Розовый такой? Нет, не видел, - ответил директор и посоветовал, - спроси у Сергеевны, может, она выкидывала!
Сергеевна ничего не выкидывала, и Пашка пошёл на помойку, порыться.
Уж больно ему захотелось разобраться, что с его манерой исполнения не так, а, главное, кто за это может ответить. Он имел в виду издателя там, или автора…
Стоп.
Он же прекрасно помнил, что никаких страниц с выходными данными у самоучителя не было. Так…
В мусорном баке мусора было мало, и розовых страниц там явно не было. Можно было даже не шерудить по дну бака палкой…
Но Пашка в задумчивости пошерудил…
Так… А откуда вообще взялся этот розовый самоучитель?
За два следующих дня Пашка так достал всех своих коллег расспросами о человеке, забывшем самоучитель, что они уже недобро на него смотрели.
А кадровик о чем-то говорил с директором наедине…
На третий день Пашка принёс новый самоучитель, купленный в Доме Книги на Невском.
Весь склад, включая покупателей, слышал, Пашкин крик из каморки:
- А-а-а-а-а!!!! Сука!!!!! Я убью его!!!!! Гада!!!!
Опытный кадровик уже набирал две телефонные цифры, а Пашка продолжал бушевать:
- Значит, полгода я всякой …… учился, мать твою так-растак??!!! Значит, лысый хрен собачий, полгода коту под хвост???!!!!! Значит, сука лысая, никто не знает, кто ты и откуда на складе появился???!!!! Значит, я, как дурак, по какой-то неизвестной волшебной книжке музыке учился???!!!!
А на склад уже заходили люди в белых халатах…
Так Пашка узнал, что такое «дневной стационар».
Правда, пробыл он там, благодаря стараниям директора, совсем недолго.
Правда, по возвращении из «дневного стационара» Пашка узнал, что теперь он не работает на складе.
Правда, директор за это время успел сделать ему прописку и снять комнату в коммуналке у магазина «Океан».
И теперь безработный погранец-гитарист жил там, будучи совсем никому не нужным в свои с небольшим 30 лет.
Как занозу, буквально ощущая в мозгу фразу с первого листа розового «Самоучителя Игры»: «УМЕЙТЕ СЛЫШАТЬ ВСЕ НОТЫ»…