ДОМ
Страшно стало, когда сломался единственный топор – от сильного удара по мерзлой колоде раскололось топорище, и мы в растерянности столпились вокруг чертового пня, лишившего нас долгожданного отдыха. Топор безнадежно застрял в дереве, а мы успели наколоть только щепок на разогрев печки. Мороз крепчал (где-то минус 25), опускалась ночь, и под свитера вместе с холодом заползал страх.
А вокруг зимняя благодать – старый сосновый лес, высокие корабельные сосны стонут под напором ветра, и это единственный звук, высекаемый кромешной темнотой. Еще покрикивают ночные птицы, и есть во всем этом что-то зачаровывающее, что сковывает все мысли, желания, волю, притягивает к себе, манит неизбежностью, и в то же время отпугивает. Тем более, когда падает снег.
С другой стороны притихло городское кладбище – темное и холодное. Молчат мертвые, смотрят с грустью на наши потехи. Сурово молчат, тревожно. Ждут чего-то, таятся в каждой грудке земли.
Ночами здесь очень одиноко. Все соседние дома, куда не кинь взглядом, пусты. Зимой здесь никто не живет. Холодно, странно. Вокруг только лес, темнота и густая тишь. Светится всего один дом. Это мы, потерявшие всякую надежду на долгожданный отдых. У нас лопнуло топорище на единственном топоре. Мы лихорадочно думаем, что можно предпринять в этой ситуации, ведь утром проснуться хочется всем. Если не растопить печь, мы ночью замерзнем. Но без топора дров не наколешь. Тем более что они на морозе отсырели. Мы стояли в замешательстве, прокручивая в головах возможные варианты выжить. У нас оставалась еще пила. Одинаковая мысль пришла всем одновременно. Мы посмотрели на беседку, стоявшую в дальнем конце двора. Не произнося ни слова, мы набросились на нее, разобрали в один миг, и начали распиливать тонкие и сухие доски некогда красивой беседки. Вскоре мы уже топили печь. Передавая по кругу бутылку с водкой, мы сказали первые за весь вечер слова. Вместе с теплом к нам приходила надежда, на лицах появились улыбки, мы заговорили громче и уверенней.
Дом наполнялся теплом. Мы сидели за столом, пили, закусывали, говорили о событиях последнего дня. Он действительно выдался самым тяжелым из всех. Сильный мороз, пронизывающий ветер, череда неудач в этом большом и холодном городе, который казался теперь чужим и далеким в этом лесу. Но у печи все неурядицы постепенно забывались, границы реальности размывались, становилось тепло и уютно. Уже не пугали ночной холод и подземные взоры мертвых. И выйдя на улицу, я долго слушал ветер, заблудившийся в скрипучих соснах. И что меня больше всего удивляло – в округе не было ни одной собаки.
В доме обитало пятеро – студент-кинематографист и будущий великий режиссер, который сторожил этот Дом, журналист центрального ТВ, его коллега оператор и попутно иконописец, и мы – двое музыкантов, что приехали покорять это город. Утром мы расходились каждый в свою сторону, а к ночи собирались в этой глуши. Каждая ночь давалась нам с трудом – мы боролись с темнотой, холодом и голодом, но в этом был свой глубокий смысл: мы были счастливы. Рубить дрова, колоть щепки, топить печь, пить обжигающий чай, курить одну за другой сигареты, говорить о новостях мирового кинематографа, слушать последние столичные сплетни, рассказывать об особенностях местного шоу-бизнеса, засыпать на печи под треск горящего дерева.
В соседней комнате писал иконы Максим. Там пахло красками, везде были разбросаны кисти, бумага, книги. Иногда приходили странные люди, у них была водка, и они о чем-то беседовали со сторожами Дома.
Дом был сам по себе. Он хранил тишину и воспоминания предыдущих обитателей. Время здесь остановилось навсегда. Оно шумело в колодце, хлюпало из ведра, превращалось в лед. Время высыпало звездами на черном небе. Время превращало Дом в дым. Тлела сигарета, потрескивали дрова в печи, слышались обрывки фраз моих друзей. Мне хорошо здесь. Я вечен и неуязвим, я наполнен теплом и силой, я дорожу каждым мгновением этой ночи и этого дня. Мне легко, невыносимо легко.
Когда закончилась бумага на растопку, мы нашли Акутагаву. Читали. Печь растопили другим. Книгу я потом забрал с собой, ей еще рано в огонь.
Так проходили дни. Я глядел в замерзшую даль и молча курил. Так проходили ночи. Даль становилась сном, сон становился эхом, эхо светилось в снежинках. Наверное, летом здесь благодать. Но к лету нужно дойти. А впереди еще вся зима, холодная, вязкая, черная.
Святые в образах всегда улыбаются. От этого становится горячо. Хочется лечь подле образов, свернуться клубком, и заснуть, глубоко-глубоко. Чтобы дышать ровно и спокойно, чтобы видеть разноцветную явь, чтобы слышать приближающийся звук твоих шагов…Я хочу проснуться утром, я хочу снова увидеть лес и вдохнуть морозный воздух столицы. Но это будет потом, потом…
С трудом открываю глаза, которые вроде бы уже и не мои. В утренней дымке угадываю знакомые очертания. Изо рта валит пар. Пора подниматься, пора. Новый день наклонился и дышит в лицо. Только лицо это тоже не мое. Моего здесь нет ничего, потому что я далеко. Но я скоро буду…