Изящная и хрупкая, с тонким носиком и грустными, уголками спускающимися к переносице серыми глазами, она была похожа на лисичку. Не на рыжую плутовку с огненным хвостом, а на маленькую неудачницу-лису, сунувшуюся было в курятник, но получившую трёпку от здоровенного петуха и сейчас зализывающую раны. И в комнату она вошла настороженно, опасливо покосившись - нет ли тут кого-то, агрессивно охраняющего собственную территорию. Мы с Аленой переглянулись и одновременно телепатически хмыкнули: этакая тихоня, да в наш горластый и «спитый» коллектив! Нонсенс, однако.
Девушка - а мы звали девушками всех сослуживец, хотя среди них были и сорокалетние кандидатки в бабушки – представилась Машей. Во время чаепития Алена и Лерка выспросили Машу и узнали, что ей двадцать девять лет. Разведена, воспитывает восьмилетнего сына, живет в спальном районе в малогабаритной «двушке». Короче – овца божья, зачуханная жизнью и бытом.
Как объект для потенциальных интрижек Маша мало кого привлекла. Только Петюня, наш записной ловелас, сделал было стойку, но и то скоро расслабился, потеряв к Лисичке всякий интерес.
Работала новая девушка как все – чертила, сдавала листы в светокопию, была в меру общительна, но о себе рассказывала немного. Сидела тихонько за кульманом и вязала кофточки, если смежники не несли задания.
Первый звоночек прозвенел примерно через месяц. Маша стала опаздывать на работу. У нас дисциплина отнюдь не железная, и отпроситься уйти пораньше или с утра припоздниться можно. Но Лисичка принялась каждый день являться часам к десяти, когда мы уже накрывали стол к кофию. Шеф пару раз погрозил пальчиком, а потом намекнул, что лишит злоупотребительницу премии. Реакция Маши была душераздирающей – она побелела, вскочила, кусая кулачки, и низким, совершенно несвойственным ей голосом заявила:
— Я покончу с собой…
— Что? — не понял шеф.
— Я выброшусь в окно, — глухо произнесла Лисичка и выбежала вон.
Шеф остолбенел, потом всплеснул руками, и Василий Кузьмич с Петюней бросились вслед. Нашли они Машу мирно курящей под лестницей, но памятуя об этом инциденте, шеф про лишение премии больше не заикался. Только вздыхал, глядя, как она тихонько проскальзывает бочком в дверь, когда все давно поливают потом ватманские листы и смахивают с носа грифельную пыль.
Мне Лисичка не нравилась с самого начала, было в ней что такое… тихушническое. Никогда она не участвовала в общем веселье, розыгрышах и перебранках, наполовину шутливых, наполовину ехидных. Если мы оставались после работы отпраздновать чей-то день рожденья, Маша отговаривалась необходимостью делать с ребенком уроки. Дело понятное. Но когда мальчика отправили летом в лагерь, ничего не изменилось – Лисичка не осталась с нами на пирушку по поводу сдачи громадного, надоевшего всем до чертиков проекта и тихо исчезла, ничего не сказав.
Впрочем, это её дело, возможно, она просто не любила выпивать в компании и имела право решать сама – уйти или остаться. Но вот то, что наши «девушки» стали в последнее время часто ссориться, мне не нравилось совершенно. А Маша тут совсем вроде бы и ни при чем, но я заметил, что после курения с ней девчонки возвращались в комнату какими-то взвинченными. И вскоре начинались разборки. Перессорились почти все, даже Лерка с Мариной Павловной, пять лет просидевшие на соседних стульях и ставшие ближе родных сестер.
Лисичка была в стороне от этих конфликтов, но откуда-то постоянно появлялась информация: кто о ком что сказал, как назвал или на что намекнул. А ведь раньше ничего такого не наблюдалось, никакого наушничества. Теперь же происходило тихое и незаметное стравливание одних с другими. Когда Лера в очередной раз резко высказалась в адрес Марины, и та выбежала из комнаты чуть ли не в слезах, я схватил грубиянку и за рукав вытащил в коридор, к кадке с филодендроном.
— Признавайся, кто тебе гадостей про Марину наплел?
— Неважно. Она про меня говорила, что я – проститутка, — хлюпнула носом Лерка.
— Опа! — обалдел я. — Ты, подруга, больше врагов слушай! Марина только и сказала, что с твоей фигурой сам бог велел мини носить. Это я сам слышал. А вот кому нравится вас до белого каления доводить, я разберусь, мне с вами по восемь часов день приходится проводить, и терпеть вашу ругань уже просто надоело. Так кто это тебе на ушко шепнул? Машенька?
— Угу, — мрачно подтвердила Лера. — И про тебя она говорила, что ты на меня сальными глазами смотришь.
— Вытри нос, иначе я на тебя вообще смотреть не буду, — пригрозил я и вернулся в бюро.
Через полчаса Лисичка, прихватив пачку «Мальборо», отправилась в курилку. Я потопал следом, шикнув на Лерку, чтобы сидела на месте.
— Маша, — сказал я, закуривая свою «Яву», — Меня совершенно не интересует, зачем ты это делаешь…
— А что я делаю? — прищурилась она и настороженно скосила глаза.
— Нушничаешь, плетешь небылицы, стравливаешь людей. Возможно, тебе это доставляет удовольствие, но я намерен положить этому конец.
— Ну-ну, — протянула Лисичка и выпустила дым из ноздрей.
— Именно. Мне не нравится то, от чего ты ловишь кайф.
— И как ты это собираешься сделать? — в её словах звучало откровенное издевательство, я не узнавал нашу вечно пришибленную тихоню.
— Да просто поговорю с народом, и на твои домыслы перестанут обращать внимание, — ляпнул я, понимая, что мои слова пугают её не более, чем падение столбика пепла с конца сигареты.
— А ты не боишься?…
— Не боюсь, — быстро ответил я. Помня об эпизоде с шефом, я заранее был готов к угрозам и истерике.
Маша молча докурила, аккуратно потушила окурок в металлической баночке из-под кофе, служившей пепельницей, хмыкнула и вдруг принялась рвать на себе блузку и царапать ногтями собственные плечи. Я растерялся. А Лисичка пару раз ударила себя по губам так, что брызнула кровь, потом рывком задрала юбку и, упав на стоящую у стены дерматиновую кушетку, дико заорала.
Стоя столбом посреди курилки, я начал понимать, что она задумала, но было поздно.
На непрекращающиеся крики и визг примчалась сразу толпа народа.
Маша безостановочно рыдала, размазывая по щекам тушь, меня схватили за руки и куда-то тащили. Помню только изумленный взгляд Леры и энергично лохматящего собственные волосы Петюню. Где-то за спинами мелькала вытянутая физиономия шефа.
А на меня вдруг напал приступ безудержного смеха Потом мне рассказали, что моё дурацкое хихиканье на фоне окровавленной Лисичкиной физиономии было расценено общественностью, как верх цинизма.
Меня освободили из сизо через день под подписку о невыезде – хорошо иметь школьного приятеля–адвоката. А через неделю хмурый майор сообщил мне о прекращении уголовного дела о попытке изнасилования гражданки Щуровой гражданином Вакулиным в связи с отсутствием состава преступления – под моими ногтями не было обнаружено следов кожи и крови гражданки Щуровой, да и из остальных пунктов заключения экспертизы следовало, что к Лисичке я даже пальцем не притронулся.
Когда Маша после недели отсидки на больничном вошла в нашу комнату и увидела меня, она только носиком дернула. Шмыгнула на свое место и до обеда из-за её кульмана не доносилось ни звука, кроме шуршания карандаша. Народ общался, как обычно, только с Лисичкой никто не заговаривал.
После обеденного перерыва шеф пригласил её к себе в кабинет. Можно догадываться, о чем они там разговаривали. Выбежала наша Маша оттуда в слезах и отправилась прямиком к директору. Через четверть часа к входным дверям института подрулила, воя дурниной, скорая помощь. Белую, как полотно, Лисичку вынесли на носилках и загрузили в машину.
А потом началось…
Вначале в городской газете появилась статья о несчастной матери-одиночке, которую третирует руководство, негодяи-коллеги пытаются изнасиловать в стенах родной конторы, а сослуживцы и прочие уголовники изводят ночными звонками с угрозами.
В красочном описании я представал олигофреном-маньяком с садистскими наклонностями. При этом, в друзьях у меня ходило все Управление внутренних дел нашего славного города, а так же, почему-то Департамент экономики (очевидно, автор статьи крайне не любил указанный департамент и старался ему подсуропить при малейшей возможности). Всё своё рабочее время я проводил, гоняясь за несчастной жертвой по этажам и коридорам, избивая и домогаясь её, а схваченный за руку, принимался раздавать взятки следователям и названивать высокопоставленным дружкам.
Потом прошел слух, что директора вызвали повесткой в суд – Лисичка вчинила институту иск на огромную сумму за причиненный моральный и физический вред.
Потом нагрянула проверка по жалобе о финансовых злоупотреблениях и получении незаконной прибыли.
В довершении всего нашу контору попытались лишить лицензии опять-таки по доносу о несоответствии квалификации специалистов и низком качестве выпускаемой документации.
Начальство заметалось. Наняли ещё одного юриста и принялись отбиваться. На горизонте маячили налоговики, санэпидемстанция, пожарный надзор и ещё с полдюжины всяких фискальных контор. Мне предложили подать встречный иск о клевете и лживом обвинении, но я был не в духе и послал предлагальщиков подальше.
Лисичка на работе не появлялась, никому не звонила, и ей никто звонить не решался. Шеф при её имени менялся в лице и начинал говорить с каким-то зловещим пришепетыванием.
Меня хотя уже ни в чем не обвиняли, но считали отчасти виновным во всем этом абсурде. А Милка из секретариата даже высказала идею о безответной страсти Маши ко мне, которая и вылилась в такой уродливой форме. Лерка выступала сочувствующей стороной и постоянно гневно бурчала о тлетворном влиянии либидо на неустойчивую женскую психику. Популярен, особенно у женской части нашего институтского коллектива, я стал необычайно. Но никакой радости от этого не было – я чувствовал себя мухой в янтаре и даже загубил начинавшийся роман с милой девчушкой из смежного отдела.
То be continued…