Говорят, что думать полезно.
А размышлять?
Размышлять, удаляясь, все дальше и дальше?
ОН был пространством, и пространство было им. Опустив голову и подтянув колени к подбородку, плыл он, переворачиваясь, в безвременье, медленно кружась осенним листом в белесом тумане. Ничто не нарушало покоя. Ни один звук не пробивался сквозь пелену забвения. ОН, в конце концов, попал туда, куда стремился всю жизнь. Год за годом ОН торопился, бежал, но оказалось, что достаточно сделать всего один шаг и дверь захлопнется за спиной со звуком орудийного выстрела, и наступит абсолютная тишина. Это означало, что всю жизнь он стучался не в те двери, не те руки касались его волос, не те губы закрывали его глаза поцелуем, не те слова звучали в душе.
ОН ходил проторенными дорогами, изредка сворачивая в сторону. На глухих тропинках камни летели из-под ног, бурные ручьи преграждали путь, ветки били по лицу, во рту появлялся привкус горечи, и распухший язык терся о сухое нёбо. ОН терпел и надеялся, что путь сам приведет куда-нибудь. И путь приводил. Снова приводил на проторенную дорогу. Солнце стояло в зените. Пели птицы. По обочинам, в прохладном сумраке колодцев, отражала небо черная вода.
"...Настоящее почему-то не стыкуется с прошлым. Прошлое существует как бы само по себе, пробиваясь на поверхность сознания плутоватой мордочкой обиженного лисенка. А Настоящее смотрит на него с высоты мгновения. Настоящее уверено - только оно и является истиной, не понимая, что каждая секунда перемещает его в Прошлое.
Будущее не предсказуемо и многовариантно. В нем присутствует Тайна и Надежда.
Можно говорить, что Судьбу не обманешь, разглядывать линии собственной ладони, повернувшись спиной к свету. Но кружат над головой три грации, три эфирных создания,- Прошлое, Настоящее и Будущее. Развеваются белые балахоны, и из-под них выглядывают то ножки в балетных пуантах, то кирзовые сапоги. Но улыбки не сходят с лиц. Легкость движений. Быстрая смена картинок. Движение идет помимо воли, и, мелодия, пробивающая сквозь паутину времени, оставляет за собой рваный ритм. Подчиняясь ему, голова летит впереди тела, а ноги "выписывают кренделя". Руки переплетаются, как лианы, и в вечном вопросительном пожатии плеч сквозит озноб. Что это? Прошлое? Настоящее? Будущее?..."
Мог ли кто-нибудь указать ему направление? Наверное, да, но навстречу попадались только лисы и волки. Они путали собственные следы, разрисовывая землю узорами стремительных лап. Не обращая внимания на усталость и голод, они годами кружили по ограниченному куску пространства.
Разве они могли указать путь? Они могли подарить звериную сущность. Научить скалить зубы и поджимать хвост. Кидаться на добычу при первом проявлении слабости и пьянеть от вкуса крови. Они могли научить жить стаей, и добивать ослабевших. Уходить от погони и выкусывать блох. Совокупляться под полной луной и верещать, попав в капкан. Больше ничего они не могли дать. ОН понял это, и прошел мимо.
"...Возвращаясь с работы,- опять спешу на работу. Неразрешимый парадокс. Не менее неразрешимый, чем наш внутренний мир, в зависимости от которого мы корректируем реальность, и тем самым создаем жизнь, в которой благополучно существуем. Каждый из нас творец миров. Убогий мир создает себе реальность, ограниченную потребностями. И разница между людьми - только в уровне душевной сложности. Один ограничен условностями, другой не ограничен ничем, но при внутренней ущербности, оба только потребляют. Один - больше, другой - меньше.
Один любит самок, и, потребляя их, возвышается в собственных глазах, ибо мир его не выходит за рамки инстинктов. Другой дрессирует хищников, или учит разговаривать попугая. Но хищники возвращаются в лес и убивают, как и прежде, а попугай, повторяя чужие слова, не становится умней.
Может быть, и мой мир по убогости не отличается от мира счастливого потребителя, а инстинкт, заставляющий рвать мясо зубами, проявляется и в остальном?
Разрешено ли мне ненавидеть? Может быть, я ненавижу, потому что не понимаю? Нет. Каждый день я вижу потные глаза и скрюченные пальцы, постигаю тараканью улыбку и раздвоенный язык. Я ненавижу от бессилия что-либо изменить. Любая мысль наталкивается на осоловелый взгляд, а от звериного оскала становится жутко, и ноги, в такт внутреннему ритму подскакивают в безумном канкане. Страшно, фантасмагорично, а оркестр все еще "урезает марш" и Бегемот улыбается в золоченые усы..."
А дальше было поле. Последнее поле перед пустыней. Лениво колыхалась сочная трава, и дурманящий, чуть горьковатый запах кружил голову. ОН упал, раскинув руки, и упругая зелень мягко приняла на себя его усталое тело, и цветы, наклоняясь, удивленно заглядывали в лицо. Жужжали пчелы, торопливо шествовали муравьи, и мудрые жуки, пролетая, зависали над ним, задумавшись о том, что делает здесь такое огромное создание. Их мудрость в том и заключалась, чтобы задумываться над очевидным и никогда не находить ответа.
ОН отдыхал, глядя в безоблачное небо. Засыпал, просыпался, и засыпал опять. Но однажды человек встал, чтобы размять ноги, и увидел, что поле на самом деле очень маленькое. Трава еле-еле достигает бедер, и там, в траве, копошится крохотная жизнь, различимая, только тогда, когда встаешь на колени.
Могли ли они указать путь? Они могли научить ходить строем, подчиняться и выполнять приказы, не задумываясь над происходящим. Они могли научить работать, не получая удовольствия, жить по обязанности. Могли научить задавать вопросы и тут же забывать о них. ОН понял это, усмехнулся и пошел дальше.
"...Кажется, на этот раз я освободился. Все просто. Самое главное - не думать о том, что будет завтра. Надо жить здесь и сейчас. Ведь все мы зависим от воли Творца. Он один направляет нас. Нам все равно его не переплюнуть. Мы - его дети, мы - его воинство, мы - его продолжение. Любое откровение - это прямое руководство к действию. Он ведет нас, и мы, несмышленые дети, семеним следом, уцепившись за его палец. Он простит нам все, ибо мы неразумны. Он отдаст нам все - потому что без нас Его существование теряет смысл.
И все. И никакой сложности.
Правда, иногда, возникают вопросы, почему жить становится все скучнее и скучнее? Знакомые лица раздражают, а бесконечные повторения одних и тех же событий порождают безнадежность.
Может быть, я поторопился обрести простоту? Лгуще - жующее племя пока неистребимо. Но если это и есть работа Творца - то, каким же мелким мышлением он обладает! И мне обидно, что я тоже вхожу в эту схему..."
На границе между полем и пустыней стоял Странноприимный Дом. Редкие странники забредали в него, и потому его существование в данном месте казалось странным. Дом был темен. Мох и лишайник покрывали трухлявые бревна. В крыше зияли дыры. Создавалось впечатление, что Дом вот-вот развалится. Но он был таким всегда - тысячи и тысячи лет. Дом помнил каждого, кто появлялся в нем. Позже одни уходили вперед, другие поворачивали назад, но их голоса продолжали звучать в доме. Какофония смеха и плача, разбитых надежд и светлых иллюзий перемешивались со звоном бокалов, и зыбкие тени воспоминаний сиротливо жались по углам.
Но стоило Человеку открыть дверь,- наступила тишина. В печке заплясал огонь, а на столе появилась запотевшая деревянная кружка с шапкой пивной пены и тарелка бобов. Затхлый дух растворился в сосновом запахе свежевымытого пола. Человек подошел к столу. Под башмаками шуршала прелая листва, веером разбегались тараканы. ОН придвинул табурет, сел и принялся за еду. И как только он попробовал первую ложку - над ухом зазвучал вкрадчивый шепот. Он рассказывал о бренности всего живого; о бесконечной дороге, ведущей в никуда; о добре, превращающемся во зло; о суетности борьбы, о возвеличивающей ненависти и унижающей любви, и смутные тени, окружив стол, утвердительно кивали. Кружка, опустев, наполнялась вновь, и пена, стекая на стол, образовывала желтые лужицы. Человек заворожено слушал, а тем временем невидимые холодные пальцы ощупывали его мозг.
Все больше теней выступало из темноты. Они наплывали друг на друга, перетекали из одной в другую. То здесь, то там на мгновение проступали реальные детали; - лихо закрученный ус, позолоченный эфес шпаги, длинный ноготь с полоской засохшей крови под ним. Голоса постепенно перекрывали шепот. Гулкий бас требовал водки. Возбужденный тенор сетовал на бездарность собственной жизни. Ломкий дискант рассказывал похабные анекдоты. И над всем этим балаганом узкие холеные кисти хлопали в такт остроносым босоножкам, отплясывающим на столе степ.
Все они давно ушли из Дома, но он жил их тенями и голосами.
Могли ли они указать путь?
Они могли научить танцевать на собственных костях, говорить, не говоря ничего, жить плотью, но быть бесплотным. Они могли научить, как быть счастливым, оставаясь неизменно в одной точке бытия.
ОН понял это, поднялся, и вышел из Дома, и Дом хохотал ему вслед его же смехом.
"...Старые фотографии.., клочки рукописей.., письма без конвертов... В последнее время я достаю их все чаще. Смотрю. Перечитываю. И мне кажется, что именно тогда я и был по-настоящему счастлив. Я раздваиваюсь между иллюзиями прошлого и безжалостностью настоящего, и опять прихожу к выводу, что я никчемен. Никчемен потому, что всю жизнь не жил, а выживал. Все силы уходили только на то, чтобы распознать очередную опасность. И вот теперь, когда я понял это, остается только одно - дожить, развлекаясь, дожить, беспокоясь лишь о комфорте. И рядом обязательно должны быть люди, много людей. Находиться один на один с собой - жутко. Я вглядываюсь в зеркало и не узнаю себя. Глаза изнутри подернулись инеем и выражают только холодное любопытство. Значит, мне не удалось прервать цепь самоунижений, уничтожающих душу.
Бег от себя - это стометровка с препятствиями, по окончании которой начинается скольжение..."
Перед человеком была пустыня. По вершинам барханов скользил красноватый песок. "Перекати-поле", подвластные ветру, катились мимо, но внутри каждого куста жили глаза. Они усмехались, наблюдая за Человеком. И ОН сделал шаг, потом еще один, но ничего не произошло. Он так и остался стоять на прежнем месте. Пустыня не приняла его, ибо не лелеял он пустыни в душе своей.
Человек пошел вдоль этого невидимого барьера, наблюдая за ящерицами и варанами, ушастыми ежиками и жуками-скарабеями. Пустыня жила своей жизнью, где главным было - сохранить себя как вид, подвид, класс... В постоянной борьбе за выживание все мысли и чувства направлены на преодоление.
Могли ли они указать путь?
Они могли научить жить ради самосохранения. Они могли научить идти туда, куда гонит ветер и видеть мир, как карусель.
ОН понял это и пошел прочь.
"...Ну, вот я и отстранился. Ну, вот я и дошел до того предела, когда жизнь воспринимается как действо. Я наблюдаю. Сил для борьбы почти не осталось. Да и сама борьба представляется глупой игрой.
Любить? Ненавидеть? Зачем?
Разве можно ненавидеть муравья за то, что он живет муравьиной жизнью?
Разве можно любить кулак, с тупой яростью, разбивающий твое лицо?
Разве можно обвинить слепорожденного в не восприятии цвета, а глухонемого в непонимании полифонии? Их остается только пожалеть, да и то с известной долей скепсиса.
Я теперь обхожу лужи и не отрываю крылышки мухам. Я касаюсь пальцами холодного камня и понимаю, что он то и является настоящим. Ему нет никакого дела до меня, как и мне до него. Мы существуем в разных измерениях. Мои дни для него - секунды. Их дни для него - вечность. Да. Теперь я четко разделяю окружающее. На Себя и на Них. Теперь я никогда не спутаю глубокомысленную банальность с проявлением высшей сущности. Никогда не приму инстинкты за первородное начало.
Они научились понимать слова. А то невразумительное мычание, что издают их рты, не имеет ничего общего с речью. Так что же мне делать в мире, где доблесть проявляется в постели, искренность - в вине, верность - в страхе предательства, доброта - в уничтожении, любовь - в ненависти, а сострадание - в выкручивании рук?
Что делать в этом мире тем, кто не хочет играть в жестокие, бесполезные игры?
Свет, струящийся из-за спины, прорезает тьму. Вы не привыкли в свету и сразу закрываете глаза. Ну что же, разрушайте друг друга, наслаждаясь тьмой, ибо только это и объединяет Вас. А я просто сожалею, и нет в моей душе других чувств, кроме жалости..."
И ОН вошел в лес. Напившись из родника и ополоснув лицо, ОН сел на поваленную березу и задумался.
"Куда же дальше?"
"Вперед" - сказало сердце.
"Вперед" - подтвердила душа.
"Только вперед" - категорично заявил мозг.
Человек поднялся и, отряхнув налипшую листву, двинулся по лесной дороге.
Волки, любопытствуя, выскакивали из чащи и, на секунду замерев, исчезали снова, из кустов задумчиво глядели восточными глазами лисы. А там, за лесом, уже проглядывала зелень поля.
Дорога.
Дорога, пройденная много раз. И даже если он сворачивал с проторенного пути, то все равно неизбежно отдыхал в поле, смотрел спектакль в Странно приемном Доме, сидел на границе пустыни, наблюдая простую недоступную жизнь, а потом брел по лесу, затравленно озираясь по сторонам.
Время текло, но никто так и не мог указать направление пути, ибо хоть мы и идем одной дорогой,- свой путь каждый проходит в одиночку.
Один не вышел из леса, став зверем. Другой, заснув в мягкой траве, превратился в одуванчик. Третий остался радостной тенью в Доме. Четвертый прошел границу пустыни и стал глазами "перекати-поля".
А Человек, пройдя не девять, а тридцать три раза по девять кругов, понял, что, двигаясь вперед - неизбежно приходишь назад. И если, пройдя круг, ты не остался в нем, то попробуй оттолкнуться.
И ОН попробовал, подняв лицо к звездам. И звезды ответили на зов и приняли Его.
ОН увидел внизу, как на лубочной картинке, весь путь, пройденный им. И еще ОН увидел миллионы подобных путей. Микроскопические фигурки брели по одинаковым дорогам, но некоторые уже отрывались, стремительно приближаясь.
И ОН грустно улыбнулся, так как уже знал, что все дороги ведут к Рождению. Он уже знал, что, только поднявшись над добром и злом, правдой и ложью, любовью и ненавистью, Хаосом и Созиданием можно осознать кем, на самом деле, являешься ты, и что окружает тебя.
Он поднимался все выше и выше, и уже не грустная, а горькая улыбка кривила губы. Он понял,- путь в плоскости завершен. И звезды блестели под ногами капельками росы.
Все плотнее и плотнее белесый туман окутывал его плоть, и она, постепенно, принимала облик тумана. ОН сам был туманом, вечностью, границей бытия. Опустив голову и подтянув колени к подбородку, ОН плыл в пространстве, теряя форму и, обретая содержание нового круга, выход из которого, пока что представлялся невозможным.