Если сравнивать прозу героя моего обзора с чем-либо из живой природы, то я бы сравнил ее с растением (любым), которое прет к свету солнца сквозь комья земли, сквозь корку асфальта, сквозь тени высоких деревьев, – вопреки всему этому и питаясь всем этим, и составляя со всем этим нерасторжимое единство. Вы скажете: ни фига себе — с лопухом сравнил! Да еще припомните ошибки, которые изобильно усеяли иные тексты молодого прозаруиста Пушкарева. Но – каждый видит, что видит. Один считает ошибки в чужих текстах, другой понимает, что перед нами явление, и явление многообещающее.
На мой взгляд, проза Якова Пушкарева — это серьезно. Его рассказы и миниатюры уже сейчас представляются не разрозненными фрагментами-пробами пера начинающего автора, а составляют некое единство, свой мир. Причем, не «свой» мир в узком смысле слова («своя» тема, «своя» малая родина, «свой» герой), а, если хотите, «своя» вселенная. То есть, я, например, пока не вижу какого-то ограничителя, когда автор явно не справляется с темой, сюжетом, образами, когда заползает в не свойственное себе и т. п.
В том-то и дело, что лирическая по сути проза Пушкарева вовсе не кажется локальной. Обычно такая проза ограничена личностью автора, его судьбой. Но судьба (и литературная, и «житейская») у Якова Пушкарева только складывается, границы ее не очерчены, не видны, и каждое новое впечатление только умножает жизненные и творческие возможности. Как долго это блаженное состояние продлится и к каким результатам приведет, — гадать не будем. Уже сейчас, с удовольствием повторюсь, есть, о чем говорить.
Ну и поговорим, — давайте?
Мое знакомство с творчеством Пушкарева началось с одной из лучших его вещей.
ДЕНЬ БОРЬБЫ
http://www.proza.ru:8004/2002/10/01-38
Это внешне непритязательная история о том, как трое парней приезжают к бабке в деревню, чтобы помочь ей забить свинью. Что из этого вышло — а вышло нечто трагикомическое — читайте в рассказе. И проверьте, не обманулся ли я, прочитав его и удивившись ПРАВДЕ, которой там насыщено все повествование. Не той мелкой дотошной правде, которая сводится к правдоподобию деталей (здесь-то — вот парадокс! — автор как бы каплю набедокурил), а к большой, настоящей правде жизни, которая заставляет задумываться о самом главном — о смысле существования человека и цене любой жизни. Я не могу точно сказать, ЧТО дает право автору так естественно и убедительно завершить рассказ о неуклюже забитых свиньях воспоминанием о зарезанных чеченцами пленных солдатах. Я думаю, что эта рискованная (ибо чересчур злободневная) смысловая ассоциация позволительна и НЕИЗБЕЖНА здесь именно потому, что все пространство рассказа, его краски, его пейзаж, его герои, – абсолютно все создает условия для столь широких обобщений.
Я понял, что мир для этого автора в своей сути един и непрерывен, и не поделен на непроницаемые друг для друга смысловые отсеки.
И этот не книжный, а какой-то нутряной пантеизм меня просто изумил. Такое встречается нечасто в самой серьезной и признанной нашей текущей словесности.
Короче, масштаб задан, — пойдемте дальше.
*
Что может «выжать» автор из таких вот предложенных условий: нищий барак, разбитная общага, подглядывание подростка за купанием девушек, приезд матери из другого города? Боюсь, что из этого «супового набора» у большинства выйдет или дежурная эротическая фигня, или мутноватая, Фрейдом разбавленная «социалка».
Что вышло у Пушкарева?
Прочтите его рассказ
ЛЕТНИЙ СОН
http://www.proza.ru:8004/2002/10/01-35
Я не стану комментировать этот текст. Я просто удивлюсь, КАК удалось молодому автору миновать все рифы и мели «фрейдистской» темы и сделать из предложенного «супового набора» одну из самых поэтичных своих вещей!
*
Проза Я.Пушкарева — проза лирическая, лирическая до такого стирания грани между автором и героем, что нередко герой носит имя и фамилию автора. И особое место в душе лирического героя его прозы занимает тема любви и образ женщины.
А как известно, любовь бывает счастливая и несчастная. Первой посвящена
КОФЕЙНАЯ МИНИАТЮРА
http://www.proza.ru:8004/2002/11/06-27
Второй — рассказ
НИРВАНА
http://www.proza.ru:8004/2002/10/01-40
В первой миниатюре есть своя какая-то сумеречность (не сумрачность!). Здесь как бы тени недосказанности еще больше подчеркивают возвышенный и интимный характер повествования. Зато второй рассказ заканчивается… трагически-иронично. Да-да, есть у Пушкарева и такая красочка, и он ею пользуется не раз: ужасное вдруг оказывается лишь версией, одним из возможных вариантов развития событий.
Уж не помогает ли ему в этом специальность юриста? Или просто тонкое чувство меры хорошего прозаика?
*
Думаю, не ошибусь, если скажу, что проза этого автора сроится во многом по тем же законам, что и поэзия. Во всяком случае, четко выстроенному сюжету, железному каркасу логически выверенных конструкций автор явно предпочитает поток ассоциаций, живой и порой достаточно прихотливый. Что объединяет впечатления, описанные в рассказе
ЧАС ТИГРА
http://www.proza.ru:8004/2002/09/19-30?
— ранний час, когда автор герой (опять хочется повторить: лирический герой) рассказа эти впечатления получил. А между тем, читатель чувствует в этом хаосе свои закономерности, свои смысловые увязки и смычки. Этот рассказ — отличная лирическая миниатюра, в которой на лицо особенности пушкаревского лиризма. Это не лирика разнеженного или автономного сознания, это лирический взгляд на мир человека активного, современного, молодого, отлично чувствующего не только поэзию, но и жесткость жизненной стихии, которая наделяется у него и своим глубоким смыслом, и своей странноватой, загадочной поэтичностью.
*
И ведь как-то удается Пушкареву быть лириком и экстравертом одновременно!
Вот его рассказ
ЧЕТВЕРО
http://www.proza.ru:8004/2002/10/01-37
Я бы посоветовал прочесть его всем нам, пишущим. Он научит пристально и глубоко всматриваться в жизнь. Это, собственно, даже и не рассказ-повествование, а, скорее, рассказ-медитация над семейным фотоальбомом. Эх, всем бы так уметь «считывать» информацию с фотографии, да еще при том остаться не только психологом и бытописателем, но и поэтом, и — не побоюсь сказать — в чем-то философом! Потому что полнота ощущения жизни в этом тексте такова, что не может не вести и автора, и его читателей к обобщению, осмыслению ПРОЧУВСТВОВАННОГО над старым фото.
*
Чужие судьбы, жизни, равно как и судьбы предметов, соприкасающихся с людьми и несущими на себе след этих людей — тема и рассказа:
ПОВАДКИ
http://www.proza.ru:8004/2002/10/01-39
И опять я хочу уныло-завистливо повторить: КАК удается молодому автору вот так глубоко, мудро и тонко прочувствовать совсем не схожую с его собственной судьбу, и так пластично (и полно по смыслу) о ней рассказать?
*
При всем лиризме прозу (и шире – авторское видение жизни) Пушкарева не назовешь сентиментальными. В сентиментальности есть своя манерность и трусоватость. А герой Пушкарева смотрит на жизнь без розовых очков, не отводя стыдливо взгляд от «неэстетичного» и дурного.
Я считаю большой удачей этого автора рассказ
ПАТРУЛЬНЫЙ
http://www.proza.ru:8004/2002/12/04-22
Ну с чем может столкнуться милицейский патруль на улице? С тем, что принято называть «чернухой». Да хватает ее и в отделении милиции, где не ангелы сидят и не аристократы духа. Но между тем, показав все, «как оно есть на самом деле», автор создает у читателя совершенно не чернушное, а какое-то легкое, весеннее настроение. Я для себя объяснил эту «странность» данного текста свободой, с которой его лирический герой (и опять — шире: автор) смотрит на жизнь. Он не прогибается под ее ударами и не упорствует в противоборстве с ней, — он просто живет, дышит, светится светом молодости и приятия бытия, в котором он умеет не только отстоять свое тело, но и сохранить «душу живу», и дотянуться до светлого и доброго.
Хочется пожелать этого всем нам!
*
А в заключение я хочу позволить себе прогноз, хотя заведомо знаю, что делать прогнозы – дело рискованное, неблагодарное. Мне кажется, что герой нашего обзора вплотную подошел к тому, чтобы завершить этот этап своего творчества какой-то крупной формой. Для этого есть масса предпосылок: постоянство лирического героя, разнообразие жизненных впечатлений, уже наработанный свой стиль, наконец, оригинальность и весомость смысла.
Я обнаглею еще больше и скажу, что в прозе подобного рода — свободной, не зашоренной опочившими традициями, идеологическими и эстетическими установками и по сути своей гуманистичной и жизнеутверждающей — возможно, будущее нашей литературы.