— Здравствуйте, генерал...
Странный полковник. Задумчивый какой-то. Нехарактерная для подчинённых черта настораживала генерала. По приезду полковника не встретили, со станции его команде пришлось добираться самоходом, а он этого словно и не заметил. А как он разговаривал с генералом? Ладно — без подобострастия. Но вообще — как-то обыденно, как с вахтёром. «Здравствуй, мол, Петрович. Бдишь? Ну, бди. Я тут в подъезде вещички оставлю, ты присмотри за ними по службе...».
— Прошу прощения... Вот мои документы, взгляните, и будем работать.
Полковник подал генералу бумаги.
«Будем работать... Будто я ему прикомандирован, а не полковник мне!».
Генерал недовольно развернул предписание.
«Начальнику гарнизона... Для проведения геологоразведочных работ командируется полковник... Оказать всяческое содействие... По получении данного предписания начальнику гарнизона незамедлительно позвонить...».
«Геологоразведочных работ... У меня что, геологоразведочная партия вместо военного гарнизона?».
— Что, прямо сейчас позвонить? — генерал недоверчиво посмотрел на полковника.
— Да, вы уж позвоните, — полковник взглянул на часы. — Вам всё объяснят.
Генерал покачал головой, набрал московский код.
— Приёмная, — ответили из Москвы.
Генерал представился, сказал, что предписанием номера такого-то от такого-то числа ему приказано позвонить по этому номеру.
— Ждите, соединю, — сообщили из Москвы.
— Здравствуй, Владимир Петрович, — проурчал знакомый бас из трубки, и у генерала от удивления брови полезли на лоб. Он даже чуть не встал по стойке «смирно». — Прибыл мой полковник?
— Так точно, Николай Дмитриевич, — подтвердил генерал. Если верховное начальство называло тебя по имени-отчеству, положено отвечать тем же. — Здравствуйте. Какие будут указания?
— Да указания простые. Помогай полковнику во всём, о чём бы он ни попросил. Не бойся, лишнего он не попросит, он скромный, интеллигент. Таких сейчас мало, — басовито засмеялся Николай Дмитриевич. — Ты к нему отнесись снисходительно. Он не службист, от формы и военных уставов не в восторге. Не возражай, если полковник на службу будет ходить в «гражданке», ладно? В общем, полковник проведёт подготовительные работы, а потом приедет основная команда с подробными бумагами на дальнейшие действия. Твоя задача — максимально помочь полковнику на подготовительном этапе. Как максимально? Предположим, у тебя осталась единственная машина и ты решаешь, отдать её полковнику для поездки в поле, или уступить своей жене, чтобы та съездила в город за покупками... Без раздумий отдавай её полковнику. Понял?
Трубка задрожала от довольного хохота.
— Понял, Николай Дмитриевич.
***
Полковник существовал вне армейской жизни. Выправки никакой, на козырянье солдат кивал головой и отвечал: «Здрасьте».
Он запросто звонил в Москву таким высоким чинам, что у генерала от удивления фуражка потела. Но связями не кичился, относился к этому обыденно. Обедать к генералу ходил запросто. Жалко, вовсе не пил. Даже пива.
— От спиртного у меня голова плохо работает, — пояснял он генералу в очередной раз, отказываясь остопариться перед обедом или охладиться бутылочкой пива ближе к вечеру.
Нашёл спиртное — пиво!
— Большого секрета в нашем изобретении нет, — рассказывал он генеральской жене за столом. — У вас на складах огромные запасы отравляющих веществ. Перерабатывать их с целью дезактивации крайне дорого. Да и опасно в плане охраны окружающей среды. А мы разработали интересный аппарат, что-то вроде подземной ракеты. Или вроде огромной многозарядной пули. Одним словом, периодические взрывы позади снаряда позволяют прогнать его сквозь толщу земли, как гвоздь сквозь доску с помощью ударов молотка.
— Испытывали уже? — поинтересовался генерал.
— Конечно. Прострелили гору на Северном Кавказе. Хотели сделать тоннель, но...
— У нас в России к каждому хорошему намерению присоединяется нехорошее «но», — хмыкнул генерал.
— Нет, наш аппарат сработал штатно, только в тоннеле порода обрушилась.
— А к нам ваш аппарат какое отношение имеет? Гор у нас нет, голые степи, — полюбопытствовала жена генерала.
— Самое непосредственное. Ваши склады расположены недалеко от тектонических разломов коры земли. Мы нащупаем эти разломы, направим свою установку вертикально вниз, сделаем пробный выстрел — снаряд в разломе пройдёт гораздо глубже, чем в месте неповреждённой коры. Затем по образовавшемуся каналу, который послужит стволом для нашей пушки, выстрелим снаряд, начинённый пробным газом. В глубине земли, в точке прибытия, так сказать, газ нейтрализуется кумулятивным взрывом. После подтверждения, что газ в глубине земли нейтрализован, начнём стрелять «баллонами» с вашей отравой.
Команда полковника нашла нужное место километрах в десяти от берега Волги. Подогнали технику, в течение нескольких дней вырыли огромный котлован, привезли железобетонные блоки, конструкции, огромные металлические плиты.
— Строим затвор для нашей пушки, — пояснил полковник генералу.
Пробный выстрел показал фантастически глубокое проникновение снаряда.
— Попали точно в разлом! — радовался полковник. — А следующий снаряд уйдёт ещё глубже!
— До центра Земли? — скептически улыбнулся генерал.
— Нет, конечно, — серьёзно ответил полковник. — Но при удачном стечении геологических обстоятельств теоретически мы можем дойти до расплавленного слоя.
Пробные выстрелы с газами показали полную нейтрализацию их при контроле в течение двух недель.
Капсулы-цистерны, начинённые отравляющими веществами, понеслись вглубь земли. Всё проходило штатно.
Через месяц с небольшим смогли отстрелять все ОВ, хранившиеся на складах.
Полковник доложил начальству об успешном завершении работ.
В ожидании разрешения отправиться домой он ездил на рыбалку, читал книги и бездельем не маялся. Отдыхал, пока представилась возможность.
Вскоре полковника известили, что работа продолжается. На склады стали поступать контейнеры с «винтами» на боках — радиоактивность. В сопроводительных документах предписывалось отстреливать радиоактивные отходы в невзрывающихся капсулах.
***
То, что рядовому Фёдорову выпало работать в паре с ефрейтором Мамоновым, было крупной невезухой. В солдатской иерархии Федора, с ударением на «о», как по-женски называли Фёдорова, считался салагой, а Мамон — дембелем. Из этого следовало, что Федоре предстояло пахать весь день в одиночку, а Мамону — спать. Но к работе Фёдоров привык, он парень деревенский. Неприятность состояла в том, что, отоспавшись, дембель Мамон со скуки мог устроить молодому бойцу какой-нибудь «тренаж», типа «прыжков в стороны на скорость», чтобы служба сахаром не казалась.
— Так, молодой, — поставив Фёдорова по стойке смирно, заложив руки за спину и волнообразно покачиваясь на широко расставленных ногах по схеме «грудь назад — живот вперёд, грудь вперёд — живот назад», объяснял задание подчинённому Мамон. — Твоя боевая задача — обеспечить непрерывный сон дедушке Мамону. Чтоб никто не помешал. А пока дедушка Мамон будет спать, ты вон те бочки, — Мамон махнул рукой в сторону алюминиевого цвета небольших цистерн на платформах с колёсами, рядами стоявших в ангаре, — будешь цеплять каром и возить к водокачке, — Мамон махнул в сторону сооружения, называемого солдатами водокачкой. — Задача ясна?
Ефрейтор Мамон был твёрдо уверен, что голова – несомненная помеха телу молодого бойца. При отсутствии головы служба молодого солдата шла бы глаже и веселее. А голова, коли уж без неё солдату никак не обойтись, коли она дана молодому согласно накладной, нужна лишь для того, чтобы слушать приказы командиров. Еще в неё можно есть и ею спать. Когда командир спрашивает, голова бойцу нужна для того, чтобы говорить ею. На этом полезные свойства головы молодого бойца, по мнению ефрейтора Мамона, заканчивались.
— Ясно, чего непонятного, — вздохнул Фёдоров, и не спеша повернулся в сторону ангара, намереваясь приступить к исполнению.
— Эй-эй-эй, молодой! Ты чего? Службы не знаешь? — лениво возмутился Мамон. — Ты как команды исполняешь? Смир-р-рна! Что-то ты плохо честь отдаёшь... Надо будет после отбоя подрессировать тебя...
Рядовой Фёдоров обречённо вздохнул, сделал «кирпичное» выражение лица, повернулся в прежнюю «позицию» и стал по стойке смирно.
— Не вижу задора во взгляде! — ухмыльнулся Мамон. — В уставе как сказано...
Не дожидаясь пояснений Мамона, что сказано в армейском уставе о выражении лица солдата, хотя что-то об этом, помнится, там было сказано, Фёдоров придурковато оскалился, изображая улыбку и задор во взгляде.
— Салага! — снисходительно презрел молодого Мамон. — Ты толком ещё не понял, чем солдатские портянки пахнут, а уже выпендриваешься. Ты как стоишь? Ты перед кем стоишь, спрашиваю?
— Перед старшим по званию! — отрапортовал рядовой Фёдоров, прикидывая, надолго ли распалился Мамон, и успеет ли он до обеда в одиночку отбуксировать к водокачке десять плановых бочек.
— Ты перед дедушкой Мамоном стоишь, салага! — гордо постучал кулаком себе в грудь двадцатилетний «дедушка», вразумляя восемнадцатилетнего «молодого». — Обещаю, ты у меня на «сто дней до приказа» после отбоя с тумбочки петухом будешь кукарекать! Сто раз вечером, в полночь сто раз, и перед подъёмом сто раз! И так каждый день будешь откукарекивать, сколько мне осталось служить! Понял, молодой? И напоминай, если я спьяну забуду про обещание. Подходи и говори: «Извини, дедушка Мамон, за беспокойство, но ты возлагал на меня почётную обязанность объявлять народу количество дней до твоего приказа. Разрешите начать кукареканье?». Понял, молодой? Отвечай по уставу, когда тебя старший по званию спрашивает! — заложив руки в карманы не по уставному, Мамон выжидающе уставился в глаза Фёдорову.
Не зря ребята говорили, что лучше иметь дочь проститутку, чем ефрейтора Мамона командиром.
— Так точно, товарищ ефрейтор! — с подчёркнутым воодушевлением отрапортовал Фёдоров.
— Ну, иди, паши, салага, — сдобрился Мамон.
— Есть!
Рядовой Фёдоров чётко козырнул, повернулся кругом, и не спеша зашагал к месту работы.
— Ат-ста-ави-ить, — язвительный голос Мамона остановил Фёдорова. — Ну, ты, салага, совсем службы не знаешь! Крр-гом! Крр-гом! Ат-ставить! Крр-гом!
«Были бы мы на гражданке, я тебе показал бы «крр-гом», — зло подумал плотный Фёдоров, оглядывая из-под полуприкрытых век неказистую фигуру Мамона.
— В уставе что сказано? После поворота кругом первые три шага строевые, а затем исполнять приказание командира бегом! Строевого устава не знаешь, молодой? В казарму пойдём после работы, от одного телеграфного столба будешь бегать к другому, передавать приказы вдоль всей дороги. Понял?
— Так точно, товарищ ефрейтор! Разрешите попробовать ещё раз?
— Попробуешь... когда женишься. И если, конечно, молодая жена разрешит. Ладно, вали, только не в штаны, — удовлетворившись учинённой выволочкой, снисходительно разрешил Мамон.
Рядовой Фёдоров чётко выполнил все движения, предписанные строевым уставом солдату, покидающему начальника, и стремглав кинулся в ангар, надеясь отвязаться от надоедливого ефрейтора до самого обеда.
— Я вон там, в тенёчке подремлю, — крикнул Мамон вдогонку солдату и махнул на ящики у стены ангара. — Если начальство придёт, меня не буди. Скажешь, дедушка Мамон уработался и пошёл водички попить. Понял, салага?
— Так точно, товарищ ефрейтор! — отозвался на бегу Фёдоров.
— Эй, боец! — снова окликнул его Мамон, и Фёдоров чуть не споткнулся. — До обеда велено десять контейнеров отвезти. Если не уложишься, будем работать вместо обеда! Надо, чтобы дедушка Мамон за хорошую службу первым дембельнулся. Ты тоже об этом мечтаешь, а?
Так и сказал: «Будем работать»! Работничек!
— Но если хоть на минутку мой законный обед задержишь — пеняй на себя. До самого дембеля не отмаешься! Так что не рассиживайся там. Инициативу проявляй, как устав учит. Дедушку Мамона по пустякам не тревожь! — кричал вслед убегающему Фёдорову Мамон.
Фёдоров припустил ещё быстрее, но не оттого, что так предписывал устав, а для того, чтобы побыстрее убежать с глаз Мамона, и чтобы до обеда выполнить план — кровь из носу! Мамон, сволочь, угроз на ветер не бросает и законное время приёма пищи и положенного ему сна чтит свято. Не беспокоить же по пустякам, значило ни в коем случае не будить Мамона, даже если работу проверять прибудет министр обороны.
— А в бою, что будешь делать, если дедушку Мамона убьют? — орал однажды Мамон на новобранца. — Из могилы меня на помощь за ноги потянешь?
Сволочной он человек, этот Мамон. Рядовые деды как-то рассказывали, что по молодости, на первом году службы, Мамон из нарядов не вылезал за вредность характера. А сейчас сам молодых терроризирует...
— Да кодировку не спутай, деревня! — глухо крикнул откуда-то из-за ящиков Мамон. — Бочки по-разному размечены! Если придётся хоть одну назад везти — зубной щёткой в сортире все унитазы перечистишь!
— Пош-шёл ты! — процедил сквозь зубы Фёдоров.
Работа, в принципе, не сложная. Подкатил на каре к бочке, соединил сцепку, и вперёд, к водокачке! Катайся себе весь день. С помощником, конечно, легче: один рулит, другой цепляет-отцепляет. Но дедушка Мамон изволит почивать, так что придётся без него проявить инициативу.
Для стимуляции мозговой деятельности Фёдоров почесал в затылке. Оглядевшись, у стены ангара увидел доску. Подставил ей под дышло бочки. Подрулил автокаром, стараясь проушиной попасть на серьгу бочки. С первого раза не получилось, от толчка дышло упало на землю. Фёдоров соскочил с кара, вновь поднял дышло на доску. Ничего, приноровимся...
Ближе к обеду Фёдоров оттранспортировал на водокачку девять бочек. Походив по ангару, десятой бочки с нужной кодировкой не нашёл. Будить Мамона — себе дороже. Докладывать начальству... Придут разбираться, по любому Мамона разбудят... Опять же, на обед опоздаем... Мамон не простит.
Ещё раз пересмотрев бочки, Фёдоров обнаружил, что некоторые из оставшихся были точь в точь, как нужные, только кодировки у них разнились всего на одну дополнительную красную букву, которая была приписана поверх алюминиевого покрытия. И буква краешками как бы отклеивалась от поверхности бочки. Фёдоров скривил физиономию в раздумьях и поскрёб пятернёй затылок, где у него лежали на всякие случаи жизни спасительные мысли. Но мысли, видать, кончились.
Фёдоров походил по ангару, пытаясь что-то придумать. Контейнеры одинаковые, какая разница... Вчера с буквой возили, сегодня без буквы им подавай...
Не зная, что делать, Фёдоров вышел из ангара на улицу и вляпался в размякший под горячим солнцем кусок гудрона. О!
Фёдоров поднял гудрон, вернулся к бочке, пришлёпнул гудрон к ненужной букве.
Неубедительно.
Отодрал гудрон. Вместе с чёрной массой от бочки отклеились кусочки красной буквы. Фёдоров ещё раз пришлёпнул гудрон и снова отодрал. Почти полбуквы осталось на гудроне. Шлёп... шлёп... шлёп... Буквы на бочке как не бывало. Протерев бочку ветошкой, Фёдоров присмотрелся к зачищенному месту. Следов, что здесь изничтожена буква, не было. Вот и ладненько! Инициатива проявлена, как учил старший товарищ... Спи спокойно, дорогой дедушка Мамон! Память о тебе в сердцах салаг неизгладима! Сейчас оттащу последнюю бочку — и на обед!
***
Полковник сидел на берегу Волги с удочкой.
День стоял тихий и солнечный, не особо жаркий. И место для отдыха чудное — мелкогалечная коса напротив распарывающего прорехой высокий речной берег оврага. Удочку полковник держал в руках для камуфляжа. Есть на крючке наживка, или нет, он не проверял. Сидеть с пустыми руками и ничего не делать неприлично. А с удочкой — вроде как рыболов, вроде при деле.
Полковник размышлял.
То, что они стали отстреливать вглубь земли радиоактивные отходы, полковнику не нравилось. Он не знал состава химических веществ в контейнерах, поэтому не мог просчитать последствия «стрельб». На все вопросы начальство давало расплывчатые ответы. Не взрывоопасны... Всё просчитано...
Полковник вдруг физически ощутил в груди непереносимую тоску, сердце как-то сжалось. Почва под ним вдруг всколыхнулась, вместе с окружающим берегом поднялась на полметра... Воздух зарябил маревом... Бревно, на котором он сидел, просело, словно спина скакуна во время мощного прыжка.
Полковник скорее почувствовал, чем услышал, необычайно низкий гул, от которого заболело сердце, а грудь сжал животный страх. Его обуяла неукротимая, заставляющая бежать неизвестно куда и в то же время, парализующая паника.
Воздух дрогнул, ещё раз смялся маревом, и огромные известковые берега оврага поползли в Волгу. Тяжёлый рокот послышался сзади. Рокот колонны танков, рокот эскадрильи тяжёлых самолётов, даже рокот взлетающей ракеты был громким, но безобидным против этого негромкого, но могучего, нет — ужасного, угрожающего ворчанья.
«Похоже, всё-таки, взрывоопасно!» — моментально просчитав варианты причин разразившегося вдруг невозможного в степи Поволжья землятресения, пришёл к выводу учёный, убегая с берега реки в устье оврага.
Раздвинутые метров на сто друг от друга края гигантского оврага начали сближаться, и сопоставились почти заподлицо, словно песчинку поглотив в себе полковника, а затем единым берегом поползли в реку...
***
Катаклизм? Катастрофа? Природное бедствие? Как можно это назвать? Полгорода смыла река, прорвавшая плотину ГЭС. То, что раньше называлось городом, превратилось в свалку железобетонных плит, россыпей кирпича, вспоротой и вывернутой наизнанку земли, рёбрами воткнутых в её раны огромных блинов асфальта и бетона, не так давно бывших покрытием улиц. А где они были, эти улицы и шоссе, не разобрался бы уже никто. Даже проживший в этом городе всю жизнь человек вряд ли сейчас отличил бы седьмой микрорайон от десятого, а улицу Степную от проспекта Героев. Да и улиц с проспектами как таковых не существовало. Будто к городу подполз гигантский карапуз и ладошкой, величиной со шлюзовые ворота, переворошил дома-кубики. А большие девятиэтажки-кубы поддел лопаткой, выворотил из земли вместе с корнями-сваями и огромными кусками земли на них, и положил на бок, некоторые, поломав, а некоторые очень даже аккуратно. Земля вспучилась огромными валами, провалилась гигантскими оврагами, и попавший сюда человек почувствовал бы себя мышью, свалившейся в глубокую борозду свежевспаханного поля.
Ни души... Нет даже птиц. Ни воробьёв, ни голубей, ни ворон.
Обессилевшее, умирающее время неподвижно лежало на развалинах мира. Да и сам покорно засыпающий вечным сном мир был при последнем издыхании... А скончаться всё не хватало сил. Наконец, оба испустили дух и перестали претворяться живыми. Мёртво стало всё. Впрочем, нет. В развалинах дома, где был магазин радиотелеаппаратуры, два телевизора, валявшихся по соседству, показывали друг другу новости. Два диктора на разных каналах со спокойными, уверенными лицами беззвучно шевелили натруженными, языками, рассказывая, что в мире всё спокойно. А что неспокойно — всё не у нас.
В многоэтажном доме, поваленном на бок, беззвучно плакал сошедший с ума младенец. Наконец, плач прорвался в мир, и, еле слышный сквозь всеобщее молчание, драл по нервам хуже сирены воздушной тревоги.
Драл по нервам? Кому?
На экранах телевизоров работал спокойный парламент. Сидящие на своих местах парламентарии, как всегда, читали газеты, зевали, чесали за ушами и ковыряли пальцами в носах. Стоявшие и выступавшие беззлобно и беззвучно переругивались.
Значит, мир жив?!
Ярко вспыхнув, экраны телевизоров погасли.
А плакал не ребёнок. Два свихнувшихся после катастрофы кота, перепутав лето с весной, потрясая осыпанными радиоактивным пеплом хвостами, вопили друг другу о сексуальных претензиях. Глупцы! Секс под радиоактивным пеплом?
На западную окраину разрушенного города наползал широкий язык лавы...
1999 г.