Одна ночь Ивана Кузьмича новогодний рассказ

            
Иван Кузьмич посмотрел вниз и обнаружил, что обут в валенки, и валенки эти самым дурацким образом торчат из-под длинной красной шубы. «Что за нафиг?» – сердито подумал Иван Кузьмич. Это была его первая мысль. Нулевой мысли, по-видимому, не существовало вовсе, а если она и существовала, то он все равно её не помнил.

Короче говоря, Иван Кузьмич стал Дедом Морозом, в чем окончательно убедился, пошевелив ногой в валенке. Рядом, прямо на снегу, стоял доверху набитый мешок, расшитый звёздами, из-за него торчал воткнутый в сугроб жезл, а лицо Ивана Кузьмича почти до самых глаз скрывалось под волнистой седой бородищей. Самое неприятное, что борода, судя по всему, была на редкость настоящей.

Иван Кузьмич стоял на остановке общественного транспорта и изо всех сил пытался вспомнить, где, как и при каких обстоятельствах он из сотрудника троллейбусного парка №  2 превратился во вполне натурального Дедушку Мороза, и, главное, какой шутник этому посодействовал. Ничего не вспоминалось. «Ох, блин», – растерянно подумал новоиспеченный Дед Мороз (это была его вторая мысль), снял варежку и сунул руку в мешок. Оттуда на свет Божий (то есть на свет тусклой лампочки, одиноко раскачивающейся над троллейбусными проводами) появилась щётка автомобильного дворника. Иван Кузьмич пялился на неё с полминуты, потом бережно положил обратно. Снова пошуровал рукой в мешке и вытащил фару.
– Фара, – каким-то странным голосом констатировал Дед Мороз, помолчал и обреченно добавил:
– Ё-моё.

Козлов Иван Кузьмич, 1952 года рождения, больше двадцати лет отработавший водителем троллейбуса, женившийся на контролёрше Любаше и вырастивший с ней сына Васяню и дочь Анюту, мог, в принципе, предположить, что 31 декабря 200* года его ждет сюрприз, но, ёлки-палки, не настолько же оригинальный!

Судя по всему, было около одиннадцати часов вечера. Остановка пустовала, и лёгкий снежок, весело кружась, засыпа’л следы последнего подходившего к ней троллейбуса. Во всех домах горели окна, на улице то там, то тут громко лопались в морозном воздухе нетерпеливые петарды. Но за остановкой, где начинался каменный забор, стояли такие густые темень и тишь, что легко было поверить, будто за ним находится кладбище. Тем более что там что-то шуршало, стонало и охало. А на заборе, у ржавых ворот, нахохлившись, сидела ворона и каркала, глядя на Ивана Кузьмича круглым блестящим глазом. Фонарь над проводами поскрипывал на ветру.
– Жопа! – громко сказал Иван Кузьмич, поднимая с земли синий мешок с серебряными звёздами.
Ворона, почему-то решив, что Дедушка Мороз обратился именно к ней, печально каркнула и снялась с забора.
– Да я не тебе, – виновато вздохнул Кузьмич, пригибаясь под тяжестью мешка. – Жизнь… это самое. И Новый Год, кажется, тоже.

Вообще-то водитель Козлов редко разговаривал сам с собой. В работе он был сосредоточен, молчалив и только изредка произносил многозначительное «Э-эх-х-ма-а!», когда соскользнувший с провода усик беспомощно болтался над крышей троллейбуса. Но одно дело – лезть налаживать контакт под покорными взглядами расплющенных по стеклу пассажиров, и совсем другое – ни с того ни с сего оказаться новогодней ночью в прямом смысле слова в шкуре Деда Мороза. Тут Иван Кузьмич был очень даже не против расслабиться, поговорив с умным человеком, и его уже не смущал неоспоримый факт, что этот человек – он сам. Тем более что факт оказался вполне оспоримым…

Ворона, описав круг над остановкой, села обратно, похлопала крыльями, подергала клювом торчащую из забора проволочку. Иван Кузьмич, повинуясь какому-то внутреннему чувству, подошел к воротам. Чувство беззастенчиво командовало: «Козлов, подойди к воротам и постучи. Всё равно деваться тебе некуда.» Что деваться явно некуда, Иван Кузьмич догадывался и сам. За забором по-прежнему скрипело, гудело и постукивало, и там в кромешной полуночной тьме кто-то копошился. К своему счастью, Иван Кузьмич знал ничуть не хуже вороны: никакое там не кладбище, а всего-навсего троллейбусный парк  №  2 , что и было, между прочим, написано чёрной краской на этих самых воротах. Кузьмич-Мороз поднял руку, чтобы постучать, но тут его неожиданно спросили:
– Ты хоть трезвый, а, дед?
– Трезвый, – честно признался Иван Кузьмич, оглядываясь по сторонам.
– Да? Что-то не очень похоже. Знаю я вас, шутов горрроховых!

По длинному картавому «р» бывший водитель наконец догадался, что с ним говорит ворона. Он перестал вертеть головой и уперся взглядом в блестящие бусинки вороньих глаз.
– Теперь такая дрррянь, такая дрррянь по гор-роду шастает, – ничуть не смущаясь выражением части кузьмичёва лица, торчащей из бороды, продолжала птица, – срррам! Ни тебе «Здравствуйте, дети!», ни тебе «Ёлочка, зажгись!», одно «Ё-пззз-дзз-ди»!
– Обижаешь, – неожиданно брякнул Иван Кузьмич, причём почему-то басом, и добавил (жалобно):
– Я настоящий.
– Хе, хе, хе, – по-старушачьи засмеялась ворона. – Еще бы! А то стала б я с тобой трррепаться, хе, хе!

Она, осыпая блестки снега, прошла по забору несколько шагов и погрозила водителю крылом («Совсем как в мультфильмах», – глупо подумал Иван Кузьмич):
 –Ты уж, будь так добррр, постар-райся, они ведь тебя очень-очень ждут.
– Кто «они»-то? – беззастенчиво поинтересовался Дед Кузьмич.
– Кто-о? – возмутилась ворона. – Как кто?! Твои, родные, любимые! Леонид Ильич, Михал Серрргеич, Иван Таррранов, почтальон Печкин, Крррокодил Гена… Шестьдесят пять-тррринадцать, в конце концов! Ну, Дед Маррразм, ну, ты дал! Ладно, иди уж. А то Новый Год совсем на носу, двадцать две минуты осталось. Не подкачай, дедуля! Ни пуха тебе, ни перрра!

 Дедушка Мороз машинально послал говорящую ворону к чёрту, собрался с духом и постучал. Прислушался. Где-то далеко с визгом взмыла в небо петарда. Зашумел ветер. Иван Кузьмич напрягся, и ветер принес:
– Леонид Ильич, откройте, вы там ближе всех стоите!
– Нет уж, Миша, а если хулиганы?..
– Ну, пятнадцать-сорок восемь, ну ясно же, что это он, это Дедушка Мороз!
– Открывай, Леня!
– Глаза, глаза сделай!
– Ти-и-ше!.. – наступила тишина, а потом прогрохотало:
– КТО ТАМ?..

 Иван Кузьмич мысленно провалился в валенки, выбрался оттуда, кашлянул, на всякий случай стукнул жезлом и прокричал:
– Дедушка Ма-ро-о-ос!

 И тут у него мелькнула последняя за этот вечер серьёзная мысль, что человек, без двадцати минут Новый Год орущий перед закрытым троллейбусным парком, что он Дед Мороз, в любой другой день сгребается хмелеуборочной машиной. Но только не сегодня!

 Ворона победно каркнула и сгинула в ночь. Ворота распахнулись – и прямо в лицо Ивану Кузьмичу ударил яркий свет фар. «Давят!!!» – отчаянно подумал Дед Мороз и срочно  зажмурился. Однако ничего страшного не произошло.
– Здравствуйте, Дедушка! – ласково прогудело впереди, и свет чуть поблёк. Иван Кузьмич приоткрыл один глаз и понял, что говорящая ворона – это ещё цветочки. Теперь с ним беседовали говорящие троллейбусы. И их было много.
Тот, что стоял впереди, грязно-синий, с ободранной краской, приветливо моргнул фарами и стер дворниками со стекол несколько мягких новогодних снежинок. Щётки у него были старые-престарые, вахлатые и толстые, точно брови Брежнева. Машина пятнадцать-сорок восемь, ветеран парка, для своих – просто Лёня…
– Лёня, – радостно сказал Иван Кузьмич. – Здравствуй, Лёня! Здравствуйте… все! С наступающим вас Новым Годом!
Под рёв гудков Мороз не спеша прочапал в самую середину парка и встал на занесенный снегом квадратик земли, огороженный бордюром. Летом здесь располагалась клумба вахтерши Яны Николавны, а зимой… За зиму на клумбе вырастало столько бычков (ну, не животных, разумеется), что тетка Яна потом шипела аж до мая месяца, пока наконец благополучно не зацветали ее жухлые ромашки. В пику Яне Николавне (моментально забыв о своей дедморозности) Кузьмич основательно потоптался по замёрзшей клумбе, оглядывая общество, в котором ему предстояло встретить Новый Год. Что греха таить, общество было колоритное. Вся площадь парка была забита говорящими троллейбусами, которые передвигались, как Бог на душу положит, совершенно игнорируя провода, и окружали Деда Мороза все более плотным кольцом. Когда он входил в ворота, кто-то зажег свет, и теперь в парке №  2 весело горели все фонари, причём их было даже больше, чем обычно. Правда, последнее перепуганному водителю, скорее всего, показалось. При ярком свете целый парк, забитый галдящими обесточенными троллейбусами, выглядел жутковато. Главное, что вся эта оборзевшая техника явно намеревалась праздновать Новый Год. «Ой, беда, – подумал Иван Кузьмич. – Как же они будут танцевать вокруг ёлочки?..» Он оглянулся вокруг и выяснил, что никак: новогодней ёлочки на территории парка предусмотрено не было.
– А где ж ваша ёлочка? – поражаясь своему нездоровому любопытству, раскатисто поинтересовался водитель Козлов.
– Нету, дедушка, – печально ответил темно-красный троллейбус с потеками краски на лобовом стекле.
– Ай-яй-яй, Михал Сергеич, – покачал головой Дед Мороз. – Как же так! Без ёлочки какой же праздник?

Иван Кузьмич, конечно, понимал, что ситуация дурацкая до безобразия, и что даже жене бессмысленно будет пытаться потом честно объяснить, где и с кем он провел новогоднюю ночь. Однако ночь эта, как известно, случается только раз в году, и провести её без ёлочки Кузьмич был не намерен. К тому же он, как всякий начинающий Дед Мороз, отлично понимал, что публика жаждет не только праздника, но и зрелищ. Ну и не беда, что публика эта состоит сплошь из троллейбусов – за последние 22 года Иван Кузьмич уже не раз убеждался, что ничто человеческое не чуждо и им тоже. В общем, повинуясь опять-таки своему внутреннему чувству, Дедушка Мороз треснул жезлом об землю и заявил:
– Ёлка должна быть!

Секунду спустя Ивану Кузьмичу пришлось спасаться с клумбы бегством, потому что кто-то запустил на территорию парка снаряд и, судя по нарастающему звуку, целился прямо в Деда Мороза, намереваясь окончательно испортить праздник несчастным троллейбусам. Водитель скатился с клумбы, зацепился валенком за поребрик и с криком «Фашисты! Ложись!» растянулся на снегу. Троллейбусы, ясное дело, ложиться не стали, но зато с удовольствием проследили, как снаряд со всей силы шарахнулся в клумбу. Однако взрыва почему-то не произошло. Иван Кузьмич оглянулся и понял, что в расположенный в парке №  2 цветник Яны Николавны, свалившись с неба, воткнулась обыкновенная ёлка. Нормальная новогодняя ёлка с огромными разноцветными игрушками на пушистых лапах, обвитая гирляндами и пахнущая хвоей. Словом, настоящая ёлка.
– Ой, – сказал Иван Кузьмич, сел и схватился за сердце.
– Что случилось, Дедушка Мороз? – встревожились не чуждые сострадания троллейбусы.
Кузьмич вздохнул, сдвинул шапку на затылок, вытер варежкой лоб, нахлобучил шапку обратно, подумал и успокоил общественность:
– Не ту выдернул.

Вокруг засмеялись. Кузьмич удивился: оказывается, машины смеются почти как люди, только, правда, непонятно, чем.
– Ну что вы, дедушка, отличная ёлка! – весело сказал один из них. Дед Мороз поднял глаза и с удовольствием узнал в разукрашенном рекламой пятнисто-зелёном троллейбусе любимчика всех водителей Ивана Таранова. Ваня был гордостью парка, а историю о том, как вышедший из-под контроля троллейбус на глазах у шести прохожих и одного гаишника чуть не раздавил в лепёшку шестисотый мерседес, знал наизусть каждый кондуктор. И, хотя прохожих было не шесть, а пять (шестой была коляска с ребёнком), а мерседес в последний момент успел отвернуть от взбесившегося рогатика, троллейбус за номером 2455 с того самого дня получил гордое имя Ивана Таранова. Впрочем, скептически настроенные сотрудники (из тех, кто не понаслышке знал правила дорожного движения) до сих пор утверждали, что, заворачивай Таранов на том перекрёстке не справа, а слева, пришлось бы продавать весь парк, чтобы расплатиться с новым русским за царапину на бампере, и даже, может быть, рахитичные цветы Яны Николавны, чтобы оплатить штраф в ГАИ. Но 2455, на счастье парка, заворачивал справа. И, что интересно, ни до, ни после того случая не предпринимал попыток ослушаться водителя. За это его, понятно, любили особенно.

Иван Кузьмич встал, отряхнулся и дружески похлопал рукой в варежке по зелёному боку Таранова, который, изредка моргая фарами, любовался наколдованной ёлкой.
– Ну что ж, ладно, пусть будет э’та ёлочка, – сказал Мороз. – Главное, чтобы вам нравилось.

Несколько троллейбусов в один голос стали убеждать Дедушку Мороза в том, что он выдернул самую красивую ёлочку во всем городе, и Кузьмич было встревожился, не совершил ли он заодно с волшебством банальный акт вандализма, но потом сообразил, что ни один троллейбус по вполне естественным причинам не мог знать, что ёлочки растут не только (и главным образом не столько) на газонах города. Дальше в голову Мороза пришло, что публика, один раз словившая кайф, без сомнения, хочет ещё. И Кузьмич продолжил.
– Отличная ёлочка… Только она у нас… – он сделал интригующую паузу, – не горит! Вот в чем штука.
– Не горит, – печально согласились троллейбусы.
– Так давайте её зажжём! – увлечённо предложил Дед Мороз. – Ну-ка, давайте скажем все вместе: «Раз, два, три – ёлочка, гори!» Три, четыре!..

Сначала Иван Кузьмич решил, что начался артобстрел, потом – что он оглох, и только после, наконец, согрелся мыслью, что произошло уникальное выступление хора машин имени второго троллейбусного парка под руководством Козлова И. К.

– Не-ет, – на всякий случай натягивая шапку на уши, хихикнул Дедушка Мороз. – Главное – кричать не громко, а дружно. Одновременно, то есть. Все готовы? Ну – три, четыре!

Троллейбусы взревели. Ёлочка покачнулась, но не зажглась.
 
– Не хочет! – дребезжащим голоском объявил почтальон Печкин (машина №  2809 с приятно удивляющей пассажиров системой отопления). – Давайте крикнем и откроем двери.
– Правильно!
– Точно!
«Вот это… надо записать», – подумал Кузьмич, вероятнее всего потому, что вообще ничего не понял. Но троллейбусам, конечно, было виднее. Дедушка Мороз забрался обратно на клумбу, размышляя, что бы могло значить в транспортной среде одновременное открытие дверей. С клумбы ему был хорошо виден весь парк, все машины, собравшиеся на праздник. Они, ободранные, облезлые, одни без отопления, другие с тусклыми фарами, каждый день выходили на линию вместе со своими водителями, таскались по городу одинаково и под дождём, и под снегом, и в жару, и в холод – так неудивительно, что этой ночью им захотелось  как следует повеселиться! Тем более что у людей праздников в году – пруд пруди, а вот у троллейбусов… Водитель Козлов подумал, что теперь времена, конечно, другие, и за последние годы не было дня, чтобы все троллейбусы пришли вечером в парк такими же, как уходили – без загаженного салона, без разорванной обивки сиденья, без выцарапанного на стекле матерного слова. Бедные, добрые, терпеливые друзья! «Одним словом – экологически чистый транспорт! – С любовью и гордостью завершил раздумья Иван Кузьмич, глядя на троллейбусы с отеческой нежностью. – Да-а… Вот, поди ж ты… И у них Новый Год! Празднично, ну, и настроение там…» Он кашлянул и зычно прокричал:
– Ну, готовы? Все вместе, хором, три, четыре: «Раз, два, три – ёлочка, гори!»

Дед Кузьмич услышал, как захлопали в морозном воздухе двери троллейбусов. Он снова стукнул посохом в клумбу – и гирлянды на ёлке сами собой зажглись.
– Ура! – закричал кто-то из толпы.
– Ура-а! – радостно подхватили остальные, и довольный Иван Кузьмич чуть не оглох вторично.

…На улицах стало тихо-тихо; в домах за парком загорелись почти все окна. На глазах у всех – и невидимый никому – рождался Новый Год. В квартирах голубовато мерцали экраны включенных телевизоров, и было даже видно, как на неподвижном фоне беззвучно открывает рот крошечный президентик. Дед Мороз крякнул и опустил взгляд в толпу троллейбусов. Они стояли, уже с закрытыми дверьми, и выжидающе смотрели прямо на него.
– Ну что ж, уважаемые… – Дед Кузьмич вдруг отчего-то растерялся: понял, что должен сказать что-то большое и важное, но в голове ничего путного не обнаружилось. Пришлось с серьезным лицом нести полную околесицу. – Ну, что… Новый Год уже почти пришёл. Но он ещё пока, это самое, маленький, добрый такой. Ходит себе из дома в дом и слушает, чего говорят… А чего говорят? Желают. Ну, желания загадывают. Это, значит, чтобы он выполнил, пока будет с нами тут сидеть. Ну, известно, ему на это дается всего триста шестьдесят пять дней, и не всё он потому успевает… Но скажите ему, чего хотите, он ведь вас сегодня обязательно услышит! Ну, Таранов, давай, говори первым.

«Сейчас как начнут… – пронеслось в голове Козлова, – всех поувольнять… парк упразднить… а себе – пенсии, квартиры в Москве и… запчастей побольше…» Что’ троллейбусы станут делать в квартирах и как будут получать пенсию – об этом Иван Кузьмич почему-то не задумался. Да и машины взяли и нажелали совсем не того, что он ожидал.

– Я хочу, чтобы открыли кольцевую. Пусть большегрузы через город не прутся! – слегка застенчиво сказал Иван Таранов.
– А я – чтобы светофор на том перекрёстке поставили, ну, где школа ещё неподалёку… – продолжил Печкин.
– Чтоб покрытие нормальное было! – добавил Михаил Сергеевич.
– Подмогу бы, молодых бы! – прогудел Леонид Ильич.
– Чтобы люди салонов не пачкали. И не ругались между собою чтоб тоже…
– Чтобы радовались, когда нас видят, а не в ужас приходили, – вздохнул Терминатор, троллейбус с выдранной фарой.
– И водителей в штат побольше, чтоб ходить чаще! А то на нашем маршруте – тридцать четыре минуты интервал! – подхватил Крокодил Гена с «гармошкой».
– Да! И татуировок дурных этих чтоб не было больше! – звонко пожелал троллейбус с уродливой рекламой какао на боку, и повернулся, чтобы всем стало видно картинку с кроликом, чьими ушами заклеили целое окно.
– Чтобы людям, которые с нами возятся, зарплату прибавили, – скромно высказался самый тихий и покладистый из всех, шестьдесят пять-тринадцать. У него даже не было прозвища, и с ним-то в паре чаще всего и приходилось работать водителю Козлову. Последний, услышав такое пожелание, до того растрогался, что чуть не прослезился. И поймал себя на цветистой мысли, что, будь это обыкновенная встреча Нового Года (иными словами, будь Иван Кузьмич Иваном Кузьмичём), он бы, уронив в салат скупую мужскую слезу, растроганно произнес: «Довелось… на старости лет!..» и одним махом опрокинул бы в себя грамм этак крепко за пятьдесят. Но Козлов был настоящим Дедом Морозом, и маленькие человеческие радости были ему недоступны. А в обществе, сплошь состоящем из тролейбусов – тем более.

Зато были и кое-какие положительные стороны. Чтобы в двенадцать ночи все присутствующие, как заворожённые, смотрели ему в рот (то есть в бороду) – такого с Кузьмичём за всю его долгую многотрудную жизнь ещё не случалось. И, чтобы не разочаровать публику (и попутно срочно наверстать упущенное), Дедушка Мороз наколдовал самовозгорающиеся бенгальские огни, самолетающий серпантин, самопадающие конфетти и даже одного странного самопрыгающего зайца. Впрочем, как раз после него Дед Иван и решил завязать с фокусами, потому как заяц хотя и получился вполне настоящим, но цвета был какого-то грязно-лилового. Словом, совсем непраздничный вышел заяц. Зверёк тоже понимал пакостность своей расцветки вкупе со своим положением, и, забившись под ёлку, грустно смотрел на Деда Мороза влажными глазами. Дедушке стало так жаль беднягу, что он украдкой наколдовал тому моркови, но (видимо, потому, что в этот момент Иван Кузьмич зачем-то подумал про пиво) она вышла ярко-фисташкового цвета. Впрочем, на эту промашку лиловый заяц совсем не обиделся. Он тихо хрупал морковкой, сидя у самого ствола снарядоёлки, и только вздрагивал время от времени от слишком яркого света чьих-нибудь любопытных фар, да поводил ушами.

Кузьмич сам удивился, как это ему удалось сделать столько фигни за какие-то четыре минуты. Однако Новый Год неумолимо приближался. Когда картинка в далёком телевизоре сменилась с крошечного президента на Спасскую башню, Дед Мороз сорвал с ёлки большущую хлопушку и закричал:
– Прощай, Старый Год, и забирай с собой всё плохое! Новый Год идёт!! – а потом принялся громко отсчитывать:
– Десять, девять, восемь, семь…
Дойдя до цифры «один», Кузьмич набрал полные лёгкие, завопил «Ур-ра-а!!!» и дёрнул за нитку. Хлопушка бабахнула, с неба посыпались конфетти, полетел серпантин, а у всех троллейбусов сами собой загорелись на крышах установленные вместо флажков бенгальские огни.

– С Новым Годом! С но-овым счастьем! – в экстазе орал Иван Кузьмич, размахивая над головой взорванной хлопушкой. Троллейбусы весело загудели, захлопали дверьми, замигали фарами… Ошалевший Дедушка Мороз расцеловался с зайцем и полез было лобызать машины, но вовремя опомнился. Чтобы дать выход праздничной энергии, переполнявшей его дедморозную душу, Иван Кузьмич схватил мешок с подарками и, потрясая им, стал требовать, чтобы все смотрели, как он прямо сейчас будет исполнять мелкие желания и чтобы подходили строго по одному. Но публика уже почти не слушала. Всё закружилось. Троллейбусы пустились танцевать вокруг ёлочки, бибикая какую-то свою, сугубо транспортную, плясовую. Кузьмич развязал мешок. Машины проносились мимо, а из раскрытого мешка сами собой вылетали новенькие дворники, фары, бампера, яркие флажки, мягкие сиденья, колеса и двери… Иван Кузьмич силился понять, когда же они там появились, потому что твердо знал: припереть все эти подарки на собственном горбу он определенно не мог. Вопросом «а откуда они там взялись?» водитель Козлов не задавался, потому что нервные клетки, как известно, не восстанавливаются. А безразмерный мешок всё сыпал и сыпал запчастями, и Кузьмич, в надежде увидеть его дно, даже сунул туда нос, но тут же получил по нему картонным номером маршрута. Проследив за обидчиком, Дедушка Мороз увидел, как из-за лобового стекла одного из троллейбусов выпал на снег старый, истрёпанный номер с плохо различимыми цифрами, а новенький тут же занял его место. Дед Кузьмич довольно усмехнулся и, забыв об осторожности, попытался снова заглянуть в мешок, но заметил, что троллейбус №  6513, его любимец, стоит прямо перед своим бывшим водителем и преданно смотрит ему в глаза.
– Ты почему не танцуешь? – удивился Дед Иван.
– Дедушка Мороз, желание у меня… специфическое.
«Надо же, слов-то они сколько знают, ж-жуть!» – поразился Козлов, но вслух сказал, хитро щурясь:
– Такое уж прямо специфическое? Ну-ка, выкладывай! Это ж, сегодня-то… ночь волшебства, во как!
Троллейбус подъехал ближе.
– Я, дедушка, очень хочу, чтобы люди не просто радовались, увидев, скажем, меня, а улыбались или даже смеялись… И чтобы у них на весь день улучшалось настроение. Но это совсем невозможно!
– Ну, нет! – бойко возразил Дед Мороз. – Ничего невозможного, это самое, не бывает. Сейчас сделаем!
Он поболтал рукой и почувствовал, как воздух над варежкой сгустился. Ухватив его и поднеся к покрасневшему от холода носу, Кузьмич увидел баллончик наподобие того, каким пользовалась его жена Любаша, чтобы превратить свои мягкие волосы в заскорузлую  ракушку, особенным образом пришпандоренную к макушке. Напрягая зрение, Дед Козлов попытался разобрать, что написано на баллончике, но буковки были мелкие и тоже весело прыгали, радуясь Новому Году. Кузьмич уже начал было улавливать глубинный смысл оказавшегося в руке предмета, как вдруг краем глаза заметил, что расшитый мешок, уже почти опустошённый, медленно ползёт к его ноге, разинув чёрную пасть. Мешок жутко смахивал на морской огурец, и Иван Кузьмич лихорадочно попытался вспомнить, чем же питаются эти самые голотурии, но в голову опять не пришло ничего умного. Более того, она вдруг закружилась и потяжелела. Расшитая серебряными звёздами голотурия доползла до левого валенка Кузьмича, подняла черный раструб зева и, вежливо проворковав:
– Пора-а… Пора уже… – в доли секунды всосала ногу Кузьмича в свое матерчатое чрево.
– Ты что?!? – вскрикнул водитель, пытаясь отобрать обратно свою законную конечнсть. – Ещё минуту! Ну, только минуту! Хотя бы!
– Хорошо, хорошо, – обиженно вздохнул мешок и перестал засасывать Кузьмича.
Козлов высвободил валенок из обмякших складок мешка и ринулся к своему 6513. Он чувствовал, что не имеет права его подвести. Это было выше его сил.
– Сейчас, сейчас… – бормотал он, возясь с баллончиком. – Сейчас, сейчас!

Вокруг ликовали, кружились, гудели, мигали. Воздух наполнился треском петард: они гулко хлопали в вышине, и глухо бухали салюты, на несколько секунд умножая количество звёзд в новогоднем небе. Отовсюду неслось:
– Новый Год! Новый Год! Да здравствует Новый Год! Ура!
– Новый Год… – пробормотал Иван Кузьмич, орудуя баллончиком. В последний момент он всё-таки сообразил, как помочь другу-троллейбусу! – Ну вот, сейчас…
Мешок-голотурия снова подобрался к Кузьмичу, зияя чёрным ртом.
– Ваня! – вдруг раздалось оттуда голосом жены Любаши. – Ну, пора! Опоздаешь же!
– А что, мне ещё куда-то?!. – в ужасе встрепенулся Иван Кузьмич. А мешок вдруг разразился хохотом, да таким, что у водителя кровь застыла в жилах, а борода встала торчком. Матерчатый морской огурец, дико хохоча, снова схватил его за ногу, и Козлов понял, что на этот раз ему не освободиться.
– А-А-А!!! – не своим голосом заорал Иван Кузьмич…

…И, разумеется, проснулся. Жена Любаша в халатике – к счастью, мало напоминающая голотурию (и в несколько большей степени – голофурию) – заразительно смеялась, игриво дёргая мужа за волосатую ногу.
– С добрым утром, Ваня! С Новым Годом! Ну, давай, поднимайся. На работу-то надо! Скажи ещё спасибо, что не в первую смену…
Иван Кузьмич помотал головой и сел на кровати.
– Тьфу ты, – он усмехнулся и почесал за ухом, – бокал шампанского, а такой бред снился, точно… Эх-х-ма! Ну, Любаша, с Новым Годом!..

…Первый январский день был чист и весел. Ночью выпал снег, прикрыл остатки использованной пиротехники, обнял деревья и тротуары. Иван Кузьмич шёл на работу в троллейбусный парк № 2, напевая про себя «В лесу родилась ёлочка» и в подробностях вспоминая свой новогодний сон. Вот и ворота, вот калитка, а вон горит свет в конуре вахтерши Яны Николавны. Водитель Козлов, отработавший в парке не намного меньше лет, чем она, но досконально изучивший её характер, со вздохом достал пропуск – и вошёл…

Пять минут спустя он оказался на одном диване с Яной Николавной в её убогой вахтёрской каморке. Оба стонали. Яна Николавна тихо, жалобно и беспрерывно, Иван Кузьмич – редко, но громко. Яну Николавну отпаивала валерьянкой контролёр Парамошкина, Ивана Кузьмича – контролёр Терентьев. Из окна вахты открывался вид…

…Площадь, усыпанная конфетти и серпантином, была почти пуста: троллейбусы вышли на линию. Посреди неё, воткнутая в священную клумбу Яны Николавны, гордо высилась десятиметровая ель, вся сплошь увешанная игрушками. А под нею скромно стоял белый троллейбус за номером 6513, на боку которого рдела надпись, сделанная несмываемой краской. Из красных загогулин складывалось кратко и ёмко: «Здравствуй, ж…па, Новый Год!»…

…И люди улыбались. Потому, что было первое января совсем нового, молодого года. Потому, что в этот день вышел на линию троллейбус №  6513. Троллейбус катил и катил: он, как всегда, работал до самого вечера, и люди смеялись, и прощали друг другу обиды. А водитель Козлов объявлял остановки, глядя куда-то вниз, под сиденье, и глаза у него становились хитрыми и слегка испуганными. Ведь никто не знал, что в ногах Ивана Кузьмича сидел лиловый заяц и вкусно хрустел фисташковой морковью…


25.12.2002 – 12.01.2003,
Санкт-Петербург.