Что делает порядочная бабушка, отправив мелочь на дискотеку и пообещав любимым внукам, что прикроет их от «родаков», когда те позвонят?
Правильно, мои дорогие! Садится у телевизора и смотрит очередной сериал.
Я, правда, их не обожаю, но сегодня у меня не оказалось ни одной новой кассеты, ни одной новой книжки, а в Инет было не пробиться, как в загородный автобус. Пощелкав пультом, нашла довольно спокойную программу, без лохматых стерв, скрипучим голосом вопрошающих вас с экрана: «А вы сами занимались анальным сексом?» Какой-то негр (пардон, афроамериканец) тоскливо дул в сипатую дудку, другой такой же трудился ударно, то есть, как ударник.
Сунула кота, протирающего мне локоть лохматой башкой, под поясницу, откуда тот немедленно вылез с обиженной мордой, и погрузилась в медитативное состояние телеманьяка на отдыхе. За окошком падал снег, заметая осенние безобразия, думалось о Новом Годе, о том, что как ни крути, а пенсии на подарки не хватит, и, значит, опять надо искать приработок, о том, что на даче сопрут картошку из подпола, если только зять не скатает за ней в эти выходные, пока по уши не намело, и что жизнь дорожает, понижаясь в цене. Кажется, я задремала под эти веселые мысли, а когда проснулась, то на экране уже происходило нечто интересное.
Одна страхолюдная тетка с рыжими патлами спрашивает другую, средних лет негритяночку со следами бессонных ночей на пухлой мордашке:
- Что, никакой надежды?
Негритянка серьезно отвечает:
- Почти никакой. Уже три дня не приходит в сознание, и пульс сегодня едва прощупывается, а вчера еще сердце билось нормально.
- Что же, у тебя никакого противоядия от этой дряни нет? - рыжая тетка раздражена и взволнована.
- Какое тебе, на фиг, противоядие, если я и яда такого не знаю! То, что у меня есть, против этого как мертвому припарка.
- Ну, погоди, целительница хренова, если Орма умрет, ты следом отправишься.
«Ну и сериал», - думаю, - «Это до чего же наши режиссеры дошли, если у них приличные дамы в исторических фильмах по-нашему матюкаются».
Что фильм исторический, видно по нарядам – что-то вроде средневековья, только бабы почему-то в штанах. Хотя им идет, особенно рыжей скандалистке. Сна – ни в одном глазу. Смотрю дальше.
Рыжая выходит на улицу, где ее ждет разнопестрая толпа – что по цвету кожи, что по возрасту, что по одежке. Правда, больше всего таких, как эта рыжая – здоровых, страхолюдных и в кожаных штанах. Всеобщий немой вопрос: КАК? Рыжая пожимает плечами, идет сквозь толпу, демонстративно задевая всех растопыренными локтями. К ней вразвалку подходит блондинистый паренек, со странными такими, бо-о-льшими глазами, отзывает в сторону, и та покорно идет за ним. Слышно обрывки разговора: «А у людей была? Что говорят?» - «Придурки голо…» - «На что мы им…» - «К эльфам на поклон…» - «Сдурел? Мы им как чирей на …»
«Ага, - думаю, - Очередное фэнтези, или «Тошнит от колец». Этот блондин с глазами перепуганной совы, верно – эльф, а остальные, явно, что нет, но и не люди тоже. Кто там еще был? Хоббиты, гномы – нет, эти два племени мелковаты, кто еще там был? Огры? Эти из компьютерной игрушки, а в книгах не встречались. Гоблины? Но это что-то мелкое и мерзкое, а тут актеров взяли росту гренадерского. Может, орки? Надо в Димкиной библиотечке порыться…» Но до книжки не доползла – во-первых, в кресле сидеть легко и приятно, только вылезти из него – целая проблема, а во-вторых, на экране начались настоящие мексиканские страсти – и какие тут книги…
Чернушка выходит из дома с похоронным лицом. Сперва подзывает толстую тетку, которая держит на руках чумазого младенца, не понятно, то ли сына, то ли внука, и тетка начинает выть, затыкая себе рот рукавом рубахи, потом эльфа этого задрипанного, тот кивает взлохмаченной башкой, проходит с чернушкой в дом.
В толпе разговоры: «И что старуху в лес понесло?» - «Да она всегда так, как не заладится что-то, сразу либо по лесу пробежаться, либо в проруби искупаться, если зима…» - « И что за нелегкая сюда этих лешаков принесла, жили ведь полсотни лет спокойно, и на тебе, явились» - «Да они кочуют, вот и сюда пришли» - «Что теперь будет, а? Эльм с Фойром поцапаются, власть будут делить, а ни один не удержит…» - «Да, не мед была Орма, а без нее круче придется. Как закрутит, не поймешь, куда бежать…» - «Опять старый Лорд гадить начнет, обрадуется, что некому его натянуть на колено…» - «Так дочь-то его у нас, что он, с дочерью воевать будет?» - «А что, мужа ее убить, а юную вдовушку – снова замуж выдать» - «На это его хватит, он и ребенка порешить может, чтобы не мешал».
Эльф и чернушка выходят из дома, эльф призывает всех жестом к молчанию.
< речь Эльма к урукхаям по поводу смерти тещи >
- Дорогие мои сограждане! Что Вы здесь столпились, как стадо баранов у брода и шумите, как изюбрь на Празднике рогов? Кончились праздники, и хреново, говорю вам, кончились. Орма погибла. Поганый отравленный шип подстерег ее в лесу – в нашем лесу, и что я устрою тем двум дозорам, которые должны были обнаружить присутствие лесных людей раньше, чем кто-то отправится в лес погулять или поохотиться, это они позже узнают, и будут не рады. На ее месте мог быть из нас кто угодно, и это было бы лучше, чем то, что нынче случилось. Теперь думать и решать будем сами, и пенять на себя лишь придется, если дров наломаем. А наломаем сразу же – многие контакты Ормы были сугубо личными, и надо думать, эти люди не станут доверять первому встречному, хотя бы он был из ее племени. Поэтому я прошу вас, у кого были хорошие отношения с местной властью (Мойра, милая, не кривись), с деревенскими общинами (Берк, кто там в Голозуды за самогоном мотался?), эльфами…(я тут не в счет, нет хуже врага, чем из бывших сограждан), помогите. Да, еще остается купец Борода, но он сюда не скоро пожалует. А вот Аргатана Гевора и старост голозудовского и притыкинского надо позвать – и они смогли бы долг последний Орме отдать, и мы - найти с ними общий язык. Жаль, что дочь ее, Орфа, сейчас далеко, и тех, кто пошел с ней, дожидаться не раньше, чем к маю, а вот внуков бы надо собрать, это пусть отправляются младшие дети – тут им до послезавтра нечего делать. Те, что с Фойром, думаю, к вечеру будет, если они шли эту ночь, а не спали, как делают люди. Мойра, когда ты вернешься (я жду тебя, конечно, не раньше, чем завтрашним утром), мы соберем Орму в последний путь, а сейчас погоди уходить, ты, Ордил, сын Ормы, Меор, Месэр - дочь Мерты и, очень прошу тебя, Тира, останьтесь, остальные могут идти, а могут послушать, главное, чтоб не встревали.
Вышеназванные лица подходят к Эльму, не уходит и Берк – костлявый, как смерть и патлатый, как хиппи, с выраженьем лица – «А мне все фиолетово» - но остается.
Эльм: «Старуху ведь хоронить как-то надо, а у нас назревают проблемы». Месэр (это – рыжая вредная тетка): «Подождут твои проблемы, хватит паниковать, от тебя только слышу…» Мойра: «Но они – не игрушки. Так случилось, что дольмен оказался далеко от любых поселений. Может статься, тот, кто Орму убил, тот и выкрадет тело – чтоб над ним надругаться». Ордил: «Как это так – что от мертвого тела добьешься?» Эльм: «Есть одна старая штука – Мойра, наверное, знает. Труп с неповрежденной головой можно «разговорить» не позже трех дней после смерти, и тот, души и воли лишенный, расскажет вам все, что человеку при жизни было известно». Берк: «Бред какой-то. Трупы у вас говорят…» Мойра: «Давай, смейся над нами, старыми дурнями, только в дни моей юности один недоумок поднял армию мертвецов – долго после этого нелюдь шастала между людьми и вымирали деревни». Тира: «Значит, труп надо расчленить. И помельче». Ордил: «У тебя что, вместо сердца хрен вырос?» Тира: «Хрен – это у тебя. А у трупа надо голову размозжить, а тело порезать». (Народ кривится и морщится). Ордил: «Никого мы здесь резать не будем, Орма – моя мать, и если кто-то решит надругаться над телом, я сам над ним надругаюсь (вытаскивает из ножен внушительного вида кинжал)». Берк: «Хватит воду толочь, труп надо сжечь – кстати, южане так и поступают. Климат там нездоровый, гниль не разводят, помер кто утром – к вечеру тело сожгут, пепел развеют». Эльм: «Пожалуй, он прав. Сам обряд благороден, хотя для наших мест и необычен, к тому же все, кто мудровать помышлял, поймут, что им нечего делать».
……………………………………………………….
И вот, погребальный костер – ну, скорее похож на походный, только больше раз в … сотню, наверху небольшая площадка, где покоится тело старухи. Под голову – чересседельную сумку, под спину – плащ, побелевшие пальцы правой руки лежат на рукояти меча (обнаженного, рядом с нею положен), левая – на груди, а лицо у старухи, будто она и не умирала – спокойное, без всяких там признаков ужаса смерти, гладкое, даже морщинок немного – в самый раз, чтобы тебя уважали. Смоляные факелы подготовлены, но пока что не зажжены. Поодаль собрался весь цвет здешних мест – тот же бессменный Эльм, с башкой, растрепанной, как одуванчик; рыжий огромного роста детина в башмаках с налипшими комьями грязи и боевом всеоружии – явно, недавно вернулся; чернокожая и волоокая Мойра; нахмуренный Ордил; дальше – голозудовский староста, мелкий на орочьем фоне, одергивает все время рубаху – на штанах, пониже спины, расползается подло прореха; притыкинский староста, тормознутый с похмелья, прикрывает рукой синяк на скуле, переходящий из фиолетового в бледно-желтый; официальное лицо - Аргатан Гевор, по-моему, явно кавказского вида, маленький, толстый, единственный безоружен - странно, может быть, должность сильней охраняет. За их спинами – разношерстная орочья стая, но стоят, будто волки – ближе – взрослые, дети – подальше. У людей же, как у недоумков, дети в первых рядах, от чего и чаще страдают. Только эльфов покуда не видно.
Эльм пытается вылезти с речью, но детина его оттесняет.
< Речь Фойра к урукхаям и этим, ну всем остальным>
Ребята! Какая-то сволочь укокошила нашу Орму. Когда мы уходили из пылающего Мордора, мне не верилось, что нам удастся где-то найти пристанище. Четыре года мотались мы по горам, лесам, шли мы и степью, и не было такой твари, что не сочла бы своим долгом за нами поохотиться. Но нашлось такое место на свете, где любому страннику можно остановиться, обжиться, где плевать всем на цвет твоей кожи и ширину твоей рожи. Везде есть свои порядки, и порядок, чаще всего, таков, что со свету сживают первей слабаков. А мы тогда и были слабаками – восемнадцать девчонок и парней, многие из которых еще не оправились от ран, и самой старшей из нас, Орме, было шестнадцать лет. Если бы мы не поставили за одну ночь частокол, то пришлось бы нам плохо. Первое – Орма доказала соседям, что соваться к нам можно только по-хорошему, а не с кольем наперевес, а второе – подружилась с властями. Сколько было склок на пустом месте, и все могли бы закончиться дракой. У людей заведено – если порешат где-то орка, то это и хорошо, а если кого-нибудь орк укокошит, то всех их к стене. Так вот – драк за эти сорок семь лет было на удивление мало. Первая серьезная драка была с синдарами на Диком лугу – но Орма всем доказала, что не мы ее начали. Вторую, благодаря счастливому случаю, приведшему к нам Эльма (тот сердито морщится), предупредили. Третья чуть не случилась благодаря … сватовству, да, сватовству Ортека, старшего ормина внука. Но, к счастью, девушка оказалась умнее, чем принято ждать от эльфиек. Отец ее, конечно, на нас изрядно сердит, но с дочерью воевать и ему несподручно. Так что хоть Мир, вообще-то, и сотворен Всевышним, а вот мир на нашей земле в девять миль разворотом создан матушкой Ормой. Давайте не будем скорбеть об утрате, но постараемся не разрушить хотя бы то, что она создавала.
Толпа чувствует, что речь закончилась, зашевелились, притыкинский староста сморкается в кулак и вытирает руку о голозудовского.
- Ну, ты, сморчок! – возмущается голозудовский, хотя ниже его на голову, - Не помнишь, как третьего дня у нас юшкой умылся? Так мы те напомним, за нами не станет.
- Да молчи ты, дырявая ж…, счас самое время сказать про Ничейную землю и гнилые болота. Потом случая больше не будет.
- Сам поди да скажи!
- Ну, это твои все придумки, ты и давай, выкладывай. Если сей же секунд ты к Фойру не выйдешь, я тебе по дороге кое-что вырву (выталкивает пинком из толпы).
Дрожа коленками, с отчаяньем на лице голозудовский староста тащится к Фойру, и, закинув голову, смотрит тому в глаза.
- А как насчет вашего, мил-судари, долгу? Когда отдавать соберетесь?
- Какого такого?
- А матушка Орма нам обещалась заплатить за Ничейное поле и клюквенные болота.
- И еще за болота?
- И еще и за поле. Вон у вас там ячмень взошел, хорошо так взошел, ровная щетка-то. И клюкву в запрошлом году на нашем болоте вы брали.
- За это гнилое болото? А на поле вы шесть лет ничего не сажали, там терн не только что вырос, а успел и отплодоносить! Ведь сказали – ничейное поле, так никому и не надо платить, - это Тира вмешалась.
- А не заплатите - мы его отберем, правда, господин приграничный наблюдатель? Имеем мы право?
- Имеете, если докажете. У вас есть документы, подтверждающие собственность? – отозвался Гевор.
- Есть такое право – право первопоселенца. Так это вот мы. Мы Ничейное поле пахали три года, а когда оно истощилось, под пары пустили.
- Да на том о нем и забыли. А в болоте вы и не пахали – не сеяли, или тоже какое-то право найдете?
- А к болоту не пройдешь иначе, как через енто-вот поле. Посему, коли уж вы заплатите нам и за поле, так мы его без болота не отдаем.
Тира качает головой, удивляясь человеческой наглости, но тут вмешивается Эльм.
- Ну, раз уж вопрос зашел о проходе, то мы не берем это поле. Не берем мы и ваше болото – оно нам без надобности. Возвращаем вам, и даже хоть с ячменем. Только вот вам к нему не пройти – вокруг наши земли. За каждый проход с вас причитается. Как берут за проход через мост? За проход порожнего пешего – серебряночку, с ношей – две, за телегу порожнюю – пять, за телегу с поклажею – втрое. Писать договор, или устно при свидетелях уговоримся?
- Нет, договор уже есть – вы нашу землицу купляете, вот у меня и перьгамент.
- Ну, где эта ваша писулька? Эта? А на вашей писульке есть наша печатка? Да, сургуч или воск, и печать нашей матушки Ормы. Нет? Эх, зря вы, ребята, потратились, пергамент недешево стоит…
- Не слушайте этого парня, у него слишком вострые уши, господин приграничный… Он врет – не смеется, он вор, и своих-то он предал, к оркам переметнулся…
- А у тебя слишком наглая рожа, слишком тощее брюхо и слишком голодные глазки. Хочешь это поле – плати, не хочешь – так отступайся.
Сквозь толпу продирается нечто мелкое, вроде ребенка, только ребенка непропорционально толстого, да еще тащит какой-то сверток на груди. Вот оно уже вылезло к спорщикам, откинуло с головы капюшон, - ба! – знакомые лица! Это – явно хоббитша, юная девушка с миловидной мордашкой. На руках у нее – нет, не кукла, оно трепыхается и время от времени заходится в неистовом реве – надо же, какой крошечный младенец!
- Вот и мне говорили, мол не доверяй ты этим наглецам востроухим. Этот господин, называющий себя Эльмом, он меня обесчестил, оставив с ребенком.
- Эльм, - Фойр удивленно оглядывается, - Так ты еще и с перианками спал? И на фига сдалась тебе эта подушка?
- Да я ее знать-то не знаю. С кем-то своим переспала, а на меня все свалила, поскольку вы из меня сделали притчу.
- Ах, я все свалила, проклятый изменщик? А вот это что? – хоббитша стаскивает с младенца чепчик и, подняв свое чадо повыше, демонстрирует всему честному народу, - У малышки острые ушки, совсем, Эльм, как у тебя.
- Слушайте, девушка, я что, тут один из эльфийской породы? Не пошли бы вы лучше во владения старого Лорда? Там, наверное, ваш возлюбленный и живет. Кстати, когда и где вы его встретили, если, конечно, не секрет?
- На Беллтейн… Мы играли в прятки, и он меня отыскал…
- Вы что, с ним играли? И он вам назвал свое имя?
- Нет, я играла с подружками, но он выманил меня из дупла – говорит, выходи, я тебя вижу. А назвал себя, когда мы прощались…
- Так, значит, все было днем?
- Нет, вечером, но в полутьме и я вижу неплохо.
- И в какую сторону он ушел?
- Куда пошел… Я не помню.
- А в воздухе он, случайно, не растворился?
- А как это? Разве можно?
- В том-то и дело, что нельзя. Но в темноте что не почудится? Поймите, девушка, я вас не знаю. Идите к Старому Лорду, там, наверно, ваш возлюбленный и обитает.
- А вот они сами, эльфы, легки на помине.
К толпе подлетают три всадника на гнедых лошадях, резко осаживают перед ней, и народ с ужасом пятится. Спешились. Неброское очарованье большого богатства – наряды из шелковистой, тонкой, серой лишь потому, что окрашена, шерсти. Драгоценные камни на матово-серебристом металле – короткий меч и кинжал, с инкрустацией вдоль рукояти, на перевязи, в изукрашенных ножнах, крючки на кафтанах, каждый с крошечной капелькой брюли, застежки, удерживающие рукава в проймах, усыпаны сверкающей крошкой, пряжки плащей, каждая – цельный сапфир, а у Старого Лорда – изумруд в тончайшей растительной вязи. Хороши. Кстати, старым Лорда не назовешь – скорее, какой-то безвременный, нереально белое лицо с туго натянутой кожей, глаза светлые до прозрачности, бесцветные, словно лабораторное стекло, заостренный на кончике нос с тонкими раздувающимися ноздрями, такие же тонкие полупрозрачные острые ушки, не скрываемые маленькой зеленой шапочкой, бледные тонкие губы. Спутники его явно моложе, и настоящие красавцы – мечта юной девушки, да и только.
- Я слышал, у вас тут несчастье?
«Как ворон на падаль ты тут объявился», - тихонько комментирует Тира.
- Да, слухи эти правдивы. Погибла наша предводительница, Орма.
- И кто же теперь ее замещает?
«Выбирает, тварь, себе новую жертву», - всплыла у Тиры престранная мысль.
- Если что-то срочно Вам нужно, обращайтесь ко мне, - это Фойр отвечает.
- Да, действительно, дело, не терпящее отлагательств. С кем я могу поговорить о дальнейшей судьбе моей дочери?
- С кем угодно, хотя б и со мной – сообщить может каждый, что дочь Ваша счастлива в браке и носит второго ребенка. А вот видеть Вас она не желает.
- Да, дочь моя холодна и неблагодарна. Я, конечно, и сам виноват, слишком мало ей уделял времени… Но в этом не моя лишь вина – наша с вами вражда всех тогда занимала. Теперь я хочу наверстать упущенное, насколько возможно, и требую вернуть мою дочь под отчий кров.
- Странное требование – она совершеннолетняя замужняя дама, никто не может распорядиться ей против ее воли.
«А хрена тебе в заднее место не требуется?» - это Тира.
- Она совершеннолетняя только по вашим законам. У вас совершеннолетие, насколько я помню, наступает с двенадцати лет, а у нас – с сорока для мужчин, и с пятидесяти – для женщин. Просто, - Старый Лорд рассмеялся, - живем мы не в пример дольше вашего, вот нам торопиться и некуда. Вы же умираете, частенько, не успев поумнеть. Так что за свою дочь пока что я отвечаю.
- Ошибаетесь, у нее есть муж, и уж, если она несовершеннолетняя, он за нее отвечает.
- А, этот черненький мальчик? Он, помнится, повредил себе лапку, когда дочь мою выкрасть пытался. Так что на брачном контракте его подписи нет, а есть только печать вашей матушки Ормы. Брачный контракт действует лишь до времени, пока живы оба лица, его подписавшие. После смерти любого контракт расторгается.
- Плохо же знаете Вы законы, мой Лорд, - Эльм решил в перепалку вмешаться, - Пока живы оба лица, указанные в контракте, а не те, кто его от их имени подписал. Это – разные вещи. Уважаемый Аргатан, Вам законы известны, подтвердите мои слова.
- Это так.
- Я – твой Лорд? Эльм – изменник, неблагодарная тварь! Я – не твой господин, и мне очень жалко, ибо уничтожить тебя без надежды на возвращенье – наименьшее, что мне хотелось бы сделать. Никакими законами этого мира не оправдать того вреда, что ты причинил всему нашему роду. Мы живем в перекошенном мире, хотя, может быть, вы этого не понимаете. Вы не видели лучшего, но я – то помню те времена, когда орков, как порождения тьмы, казнили лишь за их существованье, когда у предателей вырывали ноздри, и уши, и все остальное, о чем приличия вслух сказать не позволяют. И нравы тогда были чище, и верность была искренней, и вассал почитал своего господина, а не точил нож за спиной. Радуйся, Эльм, что ты позже родился! Но, что бы то ни было, я исправлю, что в моих силах (смеется, и из окна ближайшего дома раздается громкий хлопок, а потом вырывается пламя). Нет больше контракта! Отдайте мне мою дочь!
- Не отдадим! Хоть подавись, востроухая сволочь! – Тира, с обнаженным мечем в одной руке и с кинжалом в другой, приближается к Лорду.
- Она – моя названная сестра, - произносит негромко Месэр, и становится рядом. В руке у нее – увесистая дубина.
- Мне жаль, но такие безобразия не прощаются даже гостям, - Берк поигрывает металлическим бумерангом.
- Вобщем, Вы, Лорд, в меньшинстве. Собирайтесь домой, и обдумайте свое поведение. Позже поговорим.
Старый Лорд криво усмехается, хватает за волосы Эльма, действительно, слишком близко вставшего в пылу спора, и приставляет к его горлу кинжал. Два молодца, подняв натянутые луки, целят в толпу.
- Крепче эльфийских волос только ваша непроходимая тупость. Я получу, что хотел, но мне этого мало. Вы мне все отдадите, и будете рады, что дешево встало. Вы отдадите мне дочь. Отдадите мне Эльма. Но это – не все. Я хочу еще один подарок на память. Мне нужен клок волос вашей дохлой старухи. На память о полной победе (пятится к погребальному костру).
Только Берк вдруг начинает нервно улыбаться – кажется, крыша у него окончательно съехала. Кстати, и народ на это как-то странно реагирует. У некоторых открываются рты, у других глаза вылезают на лоб, у третьих начинают шевелиться волосы на головах. Мойра поднимает трясущуюся руку и указывает на что-то позади Лорда, но обернуться тот не успевает. К его затылку приставлен клинок, и приставил его кто-то из-за спины, хотя там, кроме… О, Ма Оштар, это Орма! Бабка стоит, пошатываясь, но меч в ее руке не дрожит, ухмылка растянула запекшиеся губы, глаза не похожи на мертвые зенки нелюди – они блестят, хоть и лихорадочным блеском.
- Вот мы снова вместе, не этого ли ты так хотел? Ближе – только супруги. Брось Эльма, он тебе не поможет.
- Брось меч, и я не перережу ему горло.
- Не перережешь. Сил в руках не осталось. Чувствуешь, как они трясутся?
- Сил мне для этого хватит.
- Брось Эльма, и я не скажу, чем ты в последний год занимался.
- Не скажешь. Доказательства нет.
- Семь доказательств лежат в Диком поле, два доказательства – в коме, и лишь одно ходит своими ногами. Продолжить?
- И я перережу твоему любимчику глотку.
- А как, ты думаешь, отнесутся Гондорские власти к тому, что ты здесь практикуешь?
- А я ему…
- Ну, давай, режь, идиотина, если сила в пальцах осталась. Что, не можешь? Кто снарядил десятерых к южным морям за рыбой-собакой? Кто их отравил этой мутью? Где ты раздобыл заклинанья? Нет, ты не Старый Лорд, ты – Старый Лох, и таково теперь твое имя. Практиковал с зеркалами, вот и не лез бы ты в Бокху. Бокхори, знаешь ли, из тебя, как из меня танцовщица. Я сама ею не занималась до этого дня. Ты-то знаешь, каково лежать и все слышать, и не двинуть рукой, и не промолвить ни слова, каково это, ждать, когда тебя заживо похоронят? Ты меня отравил, ты сам и пробудил – нападеньем. Какая же бабка потерпит, когда внуков ее обижают, какая теща за зятя не вступится, конечно, когда он вроде как Эльм? Меня смерть отпустила, сказала, без тебя там не обойдутся. Иди, поди прочь отсюда, я тебя не держу, да шапчонку свою подбери, мне вещей твоих на дых не надо. Ты ведь и без того теперь мой с потрохами.
Лорд на полусогнутых добредает до своих молодцов, они его подхватывают и дотаскивают до лошади, у них тоже трясутся руки, долго не могут его в седло усадить. Народ, ошарашенный, молчит, но рты у многих все же закрылись. Эльм сидит на земле и потирает шею.
- Знаешь, Орма, я думал, мне уже полный каюк.
- А я что про себя подумала? Еще немного, и вы с Берком – доброхотом меня бы живьем зажарили. Ну, скажи, Берк, кто ты после этого?
Берк:
- Я? Сущий ангел. По сравнению с Тирой.
- А ты, Тира, что предлагала?
Тира (густо покраснев):
- Да я – ничего. Главное, все обошлось.
- Нет, не для всех! – это хоббитша подала голос, - Что мне-то делать, вот он – отец моего ребенка, а признаваться не хочет.
- Да, ты так думаешь, детка? Ну, что ж, и забирай его с миром. Только не думай, что тебе повезло. Сколько, ты думаешь, нашему Эльму годков? Тридцать, ну, максимум – сорок. Да, милочка, ты сильно ошиблась. Ему в обед сто лет, а в ужин все двести. Ты видела Старого Лорда? Ну, и как он тебе? А он живет в этом мире почти что с начала времен. Ты, наверное, знаешь (если, конечно, ты с ним действительно переспала), что Эльм – колченогий. Видишь – он и сейчас без помощи вряд ли встанет с земли. Ты хоть знаешь, где ему так досталось? Он – ветеран Семилетней компании, теперь посчитай-ка столетья. Смешно, но мой зять старше меня (Эльм зажимает себе рот ладонью, чтоб не засмеяться). К тому же, он запойный пьяница, нет, по эльфу не видно, когда он напьется, под забором он не валяется, но его посещают идеи. Да, идеи… Вот, в прошлом году за мной с табуретом дубовым гонялся, а три года назад поохотился на пограничный разъезд – еле его, придурка, спасла от расправы. Да куда же Вы, девушка, я еще не все Вам сказала…
Эльм корчится на земле в судорогах беззвучного смеха
- Орма! Хватит. Ты меня убиваешь!
- А тебя не так еще надо, - отвечает Орма, поднимая его с земли, - Что ты голозудовским пообещал? Я все слышала, не отпирайся. Я расспросила деревенских старух, так они говорят, это поле вообще урожая не дало. А поле только тогда считается чьим-то, когда с него хоть что-то собрали. Ну, а мы соберем, не волнуйся.
……………………………………………………………………
Сколько же сейчас времени? Наверно, заполночь. Дверной звонок меня возвращает в реальность. Шатаясь, загребая ногами, как зомби, плетусь к двери и впускаю внуков. Дашутка с порога швыряет в разные стороны камелоты: « Бабушка, это было просто гнусно! Никогда я туда не пойду! Полный отстой. Ты представляешь…» Дальше она обычно расходится до швыряния стульями, так что мы с Димычем быстренько зашли в комнату. «Слушай, Дим, а ты не встречал у своего Толкана такой бабки по имени Орма?» - «Нет, а откуда ты это имя взяла?» - «Да, вот по телевизору показывали сериал…» - «Какой сериал?» - «Я так думаю, что в стиле фэнтези» - «Ну, не знаю. По какой хоть программе?» - «А вот по этой, я не переключала»
Смотрю, а там густо-синий экран без просвета. Оглянулась – Димыч на меня как-то странно смотрит, вроде, с сомненьем.
Ну, нормальная я! И вы мне не верите? Правда, потом, сколько не переключала на этот канал, даже проблеска-помехи не было, одна только синяя тряпка. А жаль.