Часть третья.
С у м а с ш е с т в и е
Sa ramii de-a pururea, frate busuioce.
Semn de nemurire intre oameni buni.
Intr-o pace sfinta, intr-o sfinta tara.
Frate busuioce, vesnic sa ne-aduni*.
Глава первая.
После того, как с Тудором Владимиреску у него ничего не получилось, Александру Ипсиланте попробовал переманить на свою сторону нобилей. Это ему удалось. Около половины всех нобилей во главе с митрополитом, перешли на его сторону и договорились уехать вместе с ним из Букурешть в Тырговиште.
Но планы Ипсиланте рушились, как карточный домик. Ни болгары, ни сербы не ответили на призыв гетеристов начать восстание, а к тому же своими безрассудными прокламациями он достаточно ясно показал, что не намерен больше идти в Грецию, и что собирается превратить Молдову и Валахию в свою базу для дальнейших действий. И тогда царь мгновенно отказался от восстания Ипсиланте, что дало возможность туркам направить на усмирение княжеств свои войска. Когда по городу поползли тревожные слухи, что турецкая армия переправляется через Дунай, Александру Ипсиланте, боясь враждебного отношения со стороны турок, а также армии Владимиреску, со своим войском решил отправиться в Тырговиште.
Ипсиланте вновь встретил супругу Владимиреску на прощальном вечере перед отъездом нобилей, организованном боярином Стырку. Тем самым, который рассказывал Глаговяну о сходстве греческого ученого с Анастасией. На тот вечер Тудор, хотя и был приглашен, не захотел прийти, потому что считал переход бояр на сторону Ипсиланте предательством. Анастасия же должна была быть, так как с женой Стырку очень сильно подружилась за это время, и на слова мужа о предательстве, ответила, что ему не хватает элементарной вежливости и дружелюбия.
Ипсиланте радостно отметил, что она пришла одна. Он мгновенно оказался с ней рядом.
- А где же ваш муж? - спросил он, помогая снимать ей шаль.
- Вы прекрасно знаете, что он считает ваш поступок ножом в спину.
- А вы?
- Я пришла сюда не ради вас, а попрощаться с Анжелиной.
- Ну что ж, вон она, - показал он ей рукой на женщину в платье из розовой тафты.
Анастасия отошла от него и ни разу за весь вечер не взглянула на него. Александру же смотрел только на нее.
Когда наступило время уходить, он вызвался проводить ее хотя бы до места их остановки, не входя в сам лагерь. Анастасия согласилась лишь потому, что боялась темноты и не могла идти без сопровождения. Ипсиланте это прекрасно знал. И Тудор Владимиреску тоже.
Анастасия шла быстро, Ипсиланте всячески пытался остановить ее.
- Ну, куда же вы так спешите?
- Домой.
- Вы называете палатку домом?
- Я привыкла к ней больше, чем к родному дому.
- Анастасия, - сказал он, внезапно остановившись перед ней, - выходите за меня замуж. Оставьте Тудора, бежим со мной в Тырговиште. Я дам вам наряды, украшения, покажу столицы Европы!
- Мне ничего не нужно, - пробормотала Анастасия, растерявшись, - Я люблю своего мужа...
- Это вы мне можете не рассказывать, нужно действовать! Бежим со мной, Анастасия! Вы прекрасны, как богиня, вы достойны того, что вам не может дать Тудор....Не может...
- Арестуйте его, - вдруг послышался чрезвычайно близко голос Владимиреску.
Эти несколько секунд показались Анастасии вечностью. Александру Ипсиланте, смотрящий прямо на нее, и Тудор, который отводит взгляд от ее испуганного лица.
Наконец, его увели, но через несколько часов выпустили, потому что не имели права на его арест. Анастасия подлетела к Тудору, в надежде найти поддержку.
- Тудор, я...
- Что, Анастасия? - его холодный тон оглушил ее, - Что?! Я не в состоянии дать тебе то, чего ты хочешь! Все то, чего ты достойна! Я не могу!! На все, что ты можешь рассчитывать это палатка, в которой ты живешь, в то время как ты должна жить во дворце! Я не могу, Анастасия! Я говорил, что ты не будешь страдать, но ведь вижу, что тебе не нравиться твоя нынешняя жизнь!
- Тудор...
- Нет, я не желаю ничего слушать! Но я не ожидал, что и ты предашь меня. Также как и они захочешь сбежать, потому что, как и я, чувствуешь, что скоро всему этому наступит конец! Ведь так, Анастасия? Неужели я не прав?
- Выслушай меня...
- Не хочу, - сказал он устало, - Не хочу ничего слушать, не хочу больше никому верить. Я устал от всего этого. Все обманывают, все предают. Начиная, я не знал, что это будет так сложно. Только ты меня спасала, но сейчас! И ты меня предала! Поэтому я оставлю тебя вместе с ними! Арестовать ее!! - закричал он не своим голосом, и Анастасия почувствовала, что прежний мир тает на глазах, как снежная крепость весной.
В запястья врезались веревки, сердце разрывалось, но она не опускала голову, и Тудор восхищался ею в этот момент. Но слово не воробей, вылетит, не поймаешь, и путей назад не было.
Анастасию привели в тот же дом, в тот же зал, из которого она вышла пол часа назад в сопровождении Александру Ипсиланте. В зале на стульях, на диванах сидели нобили, тихо разговаривая. Когда вошел Тудор Владимиреску, а за ним Анастасия, они испуганно посмотрели на него. Он же, предводитель крестьянского восстания, от решения которого зависела их жизнь, почти не взглянул на них.
- Господа, - обратился он к ним, и Анастасия не узнала голоса своего мужа. Он был глухой, наполненный презрением, - я не признаю предательства, особенно после всего того, что я сделал для вас. Возможно, я и не имею права решать за вас что-то в вашей же жизни, но вы сами вынудили меня поступить так. Завтра вы должны были уехать из Букурешть и присоединиться к армии Александру Ипсиланте, но знайте, что по моей воле вам не суждено прибыть в Тырговиште! Вы останетесь здесь до того момента, пока я не решу, что делать с вами. Прощайте, - он вышел из зала.
По комнате пронеся шепоток. Взгляды присутствующих недоуменно застыли на Анастасию, и Анжелина подошла к ней.
- Милая, а что вы здесь делаете?
С какой-то странной улыбкой на тонких губах, невидящими от горя глазами, Анастасия скорее почувствовала на себе взгляд черных глаз Анжелины и вдруг отвернулась, сильно сжав пальцы рук.
- Анастасия, вы меня слышите?
Но она молчала, не сводя глаз с дверей, в которые вышел ее муж.
Глава вторая.
Тудор Владимиреску медленно сел на кровать и посмотрел на спящую девочку. Словно почувствовав его пристальный взгляд, Дана открыла свои зеленые глаза.
- А где мама? - спросила она.
- Она сегодня не придет, - сказал строго Владимиреску, отводя глаза, - Мама переночует у своей подруги.
- Мама бы сказала мне, что не придет, - уверено проговорила Дана, вставая и подтягиваясь.
- Она забыла это сделать, - нервно постукивая пальцем, ответил он.
- Мама никогда не забывает что-то делать, - упрямо твердила девочка.
- Она просила меня передать это тебе.
- А у какой подруги?
- Ты ее не знаешь.
- А ты останешься со мной? Я одна спать не могу. Мне страшно, - умоляющие зеленые глаза, полные детской боязнью темноты и верой в сказочных чудовищ, направились в сторону Тудора, который весь сжался.
Еще никогда Дана так сильно не походила на мать. Глаза девочки проникали в самую душу Тудора Владимиреску, наводя тупую, беспричинную злость на самого себя, Анастасию и даже Дану. Наконец, когда его бесполезная ненависть пронзила, окутав, все его существо, Тудор вскочил.
- Дана! - крикнул он, - Ты сегодня будешь спать одна! Мама не придет, а мне... Мне нужно работать, - с этими словами он вышел, оставив девочку одну.
В этот вечер против матери и дочери, как им самим казалось, обернулся весь белый свет. Без единой мысли в голове Анастасия не сдвигалась с кресла, не сводя мутного зеленого взора с одной точки. Дана же пол ночи проплакала в одиночестве, а затем накинула большой мамин шерстяной платок и вышла во двор лагеря. Холодный ветер прокатился по ее влажным от слез щекам, и она сильней укуталась в пушистую накидку. Девочка скиталась по лагерю неизвестно сколько времени, пока не наткнулась на какую-то палатку, где горел свет. Там она, с трудом узнав, услышала голос Владимиреску.
- ... была дочь, - донесся до нее обрывок его задумчивой фразы, - А дальше что?
- Она вышла замуж и уехала в Валахию, - ответил незнакомый Дане голос.
Шум у входа перекрыл их тихие голоса.
- ... ваша жена, - только услышала Дана и вся напряглась.
- Хорошо, сейчас буду, - сказал Владимиреску, но вновь этот шум впитал в себя все звуки, и она напрасно пыталась понять происходящее.
- ...это она? - спросил незнакомый хриплый голос.
- Да.
- Почему она там, а не с вами?
- Этому есть много причин, но пока что я не считаю нужным их вам рассказывать, - голос Тудора был до неузнаваемости тверд.
- А дочь ее где?
- Здесь.
- Я могу ее увидеть?
- Нет.
- Зачем я вам нужен, если...
- Вы прекрасно знаете, что сейчас твориться в стране, - перебил его Тудор, - Вы знаете также, что турки уже переправились через Дунай, так что через несколько недель они будут здесь. Нобилей я долго удерживать не смогу. Не знаю, что им пообещал Ипсиланте, но они все рвутся в Тырговиште.
- Вы хотите...
- Я хочу, чтобы вы увезли ее отсюда.
- Она говорила со мной, но она знает, кто я?
- Не думаю, что знает, но я уверен, что-то подозревает.
Молчание затянулось, и Дана попыталась встать на бочку, чтобы хоть как-то рассмотреть собеседников. Но старые гнилые доски предательски скрипнули, и незнакомый голос, начав говорить на румынском, перешел на иностранный язык. Тудор также что-то отвечал ему, и Дана, больше ничего не понимая, отправилась обратно в палатку. Загадочный разговор взрослых успокоил ее детский ум. Девочка быстро бежала мимо темных палаток, перепрыгивая через камни, но то и дело спотыкаясь об ямы, оставленные копытами лошадей.
Глава третья.
Положение войск Тудора Владимиреску с каждым днем все ухудшалось. Турецкая армия в начале мая была готова вступить в столицу, и Владимиреску ничего не оставалось, как отступить в Олтению, где население было на его стороне. В монастырях Олтении, подготовленных заранее к оборонительной войне, Тудор намеревался отбиваться до тех пор, пока в конфликт не вмешаются великие державы Европы, которые своей политикой могли бы решить румынский вопрос.
На сборы был дан один день. Палатки было решено не брать с собой, а сжечь их при отступлении. Скотину и кур в спешке забивали. Тушки птиц привязывали к седлам, а для коров со свиньями отвели специальную повозку. Не смотря на то, что все происходило быстро, в лагере ни разу никто не запаниковал или усомнился в правильности действий. Влияло ли на это присутствие Тудора Владимиреску, который участвовал во всем сам, или точность приказаний и команд, а может просто скорость, с которой все происходило, не давала времени на рассуждение, тем не менее, к вечеру все было сложено и упаковано. Вокруг палаток, как ни в чем не бывало, зажглись костры, а теплый весенний воздух наполнился тихими разговорами да сладкими румынскими песнями - дойнами.
Пока на небе появлялись первые звезды Тудор Владимиреску, отдав все приказания, скакал на породистом черном скакуне по направлению к дому боярина Стырку, где все еще жили в заключении нобили. За ним, слегка отставая, на худой лошади с серыми пятнами ехал старый греческий ученый.
У дома Тудор быстро спешился с лошади, поднялся на несколько ступенек вверх, но затем остановился, чтобы подождать ученого, которому помогали два крестьянина слезать с лошади.
Когда через пару минут он поравнялся с Владимиреску, то с улыбкой на греческом сказал:
- Я очень давно не ездил на лошадях. Просто не в том уже возрасте.
- Пойдемте, - ответил ему Тудор на румынском.
Арнауты, которые сторожили нобилей, расступались перед Тудором, недоуменно поглядывая на старого греческого ученого. Ученый же с любопытством разглядывал картины, висевшие на стенах, и несколько раз останавливался подле них, а, проведя пальцем по линии мазка, восхищенно восклицал что-то про мастерство художника. Тудор Владимиреску его не слушал. Он пытался прислушаться к тому, что говорило ему сердце. Боялся ли он встречи с Анастасией? Нет, хотя уже около месяца он не видел ее глаз, которые постоянно преследовали его во снах. В течение всего этого месяца, арнауты приходили к нему с вопросами и докладами, рассказывая про положение пленных, их действиях и разговорах. Из всего этого Тудор узнал, что его жена очень долго чем-то болела и не выходила из комнаты, специально ей выделенной. Ее болезнь часто наталкивала его на мысль забрать Анастасия оттуда, сделать так, чтобы она была рядом с ним, но обида, казалось, навсегда поселившаяся в его душе, не давала сердцу взять верх над разумом. Дану он долго удерживать вдали от матери не мог, поэтому вскоре привез девочку к ней. Тогда для Тудора Владимиреску потянулись однообразные, серые дни, связанные только с военными делами, а в палатке у его изголовья навсегда перестали появляться свежие букеты цветов по утрам, которые собирала девочка. Постепенно его стало злить то, что Дана даже не приходила к нему. Ведь на нее, которую он уже принимал как свою дочь, он не был в обиде, и она-то ни в чем не провинилась перед ним! Но чем чаще появлялась эта мысль, тем сильнее обрастала уверенностью другая. Во всем этом он обвинял Анастасию, которая будто бы в отместку, не желала пускать к нему девочку. Дни бежали. Сообщение арнаута, что его жена, наконец, выздоровела, настолько обрадовало Тудора Владимиреску, что он выполнил просьбу, которую Анастасия передала через солдата. Он раздал всем пленным нобилям еще по одному одеялу, потому что, как выразился солдат, повторяя слова Анастасии, "даже волосы на голове замерзают". Так между ними установился шаткий мостик перемирия. Через арнаутов Анастасия передавала Тудору просьбы, которые он почти всегда выполнял. Отказался он только устроить нобилям прогулки по саду, но разрешил играть там их детям. Солдаты, сначала не понимавшие отношений их господина со своей женой, но, увидев такое благосклонное отношение, объяснили все очень просто. По их разумению Анастасия была поставлена наблюдать за нобилями и докладывать обо всем Тудору. Всякая просьба Анастасии, переданная Тудору, воспринимались ими, как какой-то засекреченный код, поэтому арнауты передавали своему господину все дословно, боясь хоть что-то забыть.
А Тудору с каждым днем все сильней хотелось увидеть Анастасию. Его злость, обида казались нелепыми с теми испытаниями, которым он подверг свою жену. Во всех предложениях, переданных ею, он действительно находил тайный смысл, но вовсе не тот, о котором предполагали солдаты. Тогда он стал еще сильней расспрашивать греческого ученого, и вскоре у него не осталось и капли сомнения, что он дед Анастасии. Старый греческий ученый Филипп Элиаде действительно был дедом Анастасии Жемил, обычной румынской крестьянки.
Перед дверью в комнату своей жены Тудор остановился и словно очнулся, услышав слова Филиппа.
- ...придет сюда?
- Что, извините?
- Она придет сюда, верно? Я имею в виду, что она не будет против, - он замялся.
- Против чего?
- Ну, вы ведь поссорились. Вы уверены, что она захочет увидеть вас вновь?
- Конечно, захочет! Что за вопрос!
- Вы не извинились перед ней...
- Замолчите! Какое право вы имеете вмешиваться в мою личную жизнь? Хотя для нее вы и родственник, но мне никем не приходитесь! - он открыл дверь и уверено шагнул внутрь.
Она стояла у окна. Лунные лучи упирались в ее спину, но свободно проходили сквозь волосы, и Тудор не сразу разглядел ее. Он зажмурился от яркого света, а она, подумав, что он нахмурился от ее присутствия, отвернулась. Ей он показался злым. Тудор поздоровался первым. Она ответила кивком, даже не повернувшись. Когда Филипп попытался заговорить с ней, она прервала его:
- Вы можете оставить нас наедине?
- Конечно, сударыня, - ученый поклонился и вышел.
В комнате повисло молчание.
- Анастасия, - сказал Тудор.
- Замолчи, - ответила она со вздохом, - не говори ни слова, дай мне сказать все то, что накопилось во мне за этот месяц, - она обернулась.
Еще никогда он не видел ее зеленых глаз такими мутными и растерянными.
- Тудор, я потеряла нашего ребенка.
Владимиреску бесшумно опустился в кресло.
- Когда? Как? Из-за чего? - задавал он бесполезные вопросы.
- Из-за чего? Я тогда слишком много волновалась. Когда? Почти сразу же, как ты меня оставил здесь. А объяснять, как это произошло, думаю не нужно.
- Анастасия, - Тудор, встав, попытался обнять ее.
- Не надо! - крикнула она, отшатнувшись в сторону, - Я слишком много времени была без тебя! Не нужно сейчас делать этого! Не нужно, - шептала она, испугано озираясь по сторонам.
- Анастасия, - Тудор поглядел на нее, стараясь найти в ней хоть что-то прежнее, - что с тобой?
- Со мной? Со мной ничего, но вот с тобой что? Ты даже не испугался, когда узнал, что у нас больше не будет ребенка! Мой маленький ребеночек, он такой был крошечный, с тоненькими пальчиками...
- Ты что его видела?
- Да, доктор показал мне его. Он такой маленький, Тудор. Он будто спал, но глазки его были открыты. Знаешь, какого они цвета? Черного, как у тебя и Анжелины. Анжелина добрая, а ты злой.
- Анастасия! - воскликнул Владимиреску, схватив ее за руку, - Что с тобой?
- Не кричи на меня! Мне больно! Отпусти меня, слышишь? Ты никого не любишь! Только самого себя! Мне больно, - простонала она, и Тудор отпустил ее руку.
Она отошла к комоду. Сложила руки и положила ни них голову. Потом неестественно вывернула голову, направив зеленые глаза в сторону мужа, и совсем по-детски обиженно произнесла:
- Ты никого не любишь. Ты даже меня не любил. Если бы любил, то не оставил бы здесь, где темно.
Тудор оглядел комнату, залитую лунным светом, и неуверенно спросил:
- Темно? Разве здесь тоже темно? Почему ты не зажгла светиль?????
- ????????????????????????холодно. Свечи не дают
-
- ????????????????????
Ее вопрос оттолкнул???????н попятился к двери.
- Сейчас я приду, милая, - произнес Тудор Владимиреску с трудом.
- Ну что? - Филипп выскочил ему на встречу.
- Вы медицину знаете?
- Да, знаю.
- Отлично. Идите к ней. Ей нужен доктор.
Через пятнадцать минут из дверей выглянула седая голова Филиппа Элиаде.
- Прикажите принести свечей и несколько одеял.
Отдав приказание, Тудор Владимиреску медленно сел на стул, закрыв свои глаза руками.
Глава четвертая.
Только несколько часов спустя Филипп Элиаде вышел из комнаты Анастасии. Тудор Владимиреску по-прежнему сидел, не изменив положения.
- Вам нужно отдохнуть, - сказал ученый.
- Вы уже вернулись? - очнулся Тудор. - Что с ней? - спросил он, вставая.
- Вы хотите услышать ложь или немного приукрашенную правду?
- Я хочу знать всю правду, - прорычал Тудор, - ничего не приукрашивая и не придумывая.
- Хорошо. У вашей жены легкое помешательство. Она слишком много времени провела в одиночестве, предаваясь мыслям и воспоминаниям. Волнение, полученное ею во время беременности, повлияло на ребенка. Доктор по глупости своей показал Анастасии трупик ребенка, что в конец подорвало ее здоровье. Так как она очень сильно боится темноты, то, возможно, длительное пребывание в темноте также способствовало этому помешательству. Повторяю, что оно не в самой тяжелой форме, поэтому может быть излечено.
- А почему она не помнит людей?
- К этому также примешалась частичная амнезия. Но хочу огорчать вас, но аборт ей делал не самый лучший врач, можно даже сказать, что самый худший, поэтому я не исключаю какого-либо заражения.
- Господи, что же теперь делать?
- Возможно, вам это не понравиться, но я предлагаю забрать Анастасию с собой в Афины, где ее смогут вылечить.
- Я согласен.
Сразу же были собраны вещи Анастасии и Даны. Вскоре под окнами загрохотала карета, которая должна была отвезти их до границы с Болгарией, где в Варне были уже куплены билеты на корабль, плывущий к берегам Греции. Когда сундуки были заложены, к карете подошла Анжелина Стырку, держа на руках спящую Дану, укутанную в одеяло. Она положила девочку в карету, крепко обняла Анастасию и поцеловала ее. Анастасия заплакала, стала упираться, не желая залезать в карету. Тогда Анжелина, положив ей на плечо свою руку, сказала:
- Сейчас я приду, милая, хорошо?
- Да, - кивнула Анастасия.
Она возвратилась очень быстро. За ней Анастасия увидела высокую фигуру в черном плаще - Тудора Владимиреску.
- Это должны сделать вы, - говорила ему супруга Стырку, - Никого другого она не послушает.
Тудор, немного поколебавшись, подошел к Анастасии. Сжав зубы, он взял ее за руку, погладил ладонь и слегка коснулся губами ее щеки. Глаза его жены наполнились слезами. Она с неожиданной силой выдернула руку из ладони Владимиреску и попыталась оттолкнуть его.
- Уйди, - шептала она сквози катившиеся слезы, - уйди, я не люблю тебя...я не хочу...не надо!
Он опустил руки. Вероника поддержала Анастасию, и та села в карету.
- Прощай, Анжелина, - прокричала она в след, когда карета тронулась.
Тудор Владимиреску тяжело опустился на ступени.
Глава пятая.
Глубокая печаль и то покинутое всяким смыслом существование, в котором мы обитаем после любой душевной трагедии, не смотря на то, что обязанности и общество заставляют нас что-то делать, о чем-то думать, нам ничего не нужно, кроме времени. Со временем, как говорят, все проходит. Проходит и сама жизнь. Но с нею уходит и то, что было основанием этой жизни, без чего жизнь раньше не представлялась возможной, то есть, исчезает и смысл.
Конечно же, во всем произошедшем Тудор Владимиреску винил себя и только себя. Смысл жизни состоял для него в выявлении тех поступков, которые послужили сумасшествию Анастасии. С этим он ложился спать, вставал утром, отступал в Олтению. Хотя внешне он по-прежнему выглядел строгим предводителем крестьянского восстания, душа его чувствовала, что долго так продолжаться не может. Перед глазами все чаще появлялась Анастасия с охапкой хвороста, такая, какой она была при их первой встречи. Затем мозг, словно током, пронзали его слова: "Ты не должна страдать". Ему начинало казаться, что кто-то специально подшутил над ним, что с Анастасией все в порядке, что ничего не изменилось, что она прежняя. Иногда ему казалось, что он сам начинает медленно сходить с ума. Только военное дело отвлекало его и возвращало к нормальной жизни.
Армия отступала. Они приближались к территории, занятой объединенной армией гетеристов под предводительством Александру Ипсиланте. Тогда Ипсиланте попытался вновь начать переговоры с Тудором, но в ответ получил довольно ясный ответ: "Что может быть общего у румын с греками?". Гордость и самолюбие Ипсиланте были задеты этим ответом очень сильно, поэтому Александру поставил перед собой и своим войском цель не пропускать армию Владимиреску. Но Тудору во что бы то ни стало нужно было добраться до Олтении. Возвращаться по направлению в Букурешть не имело смысла, город был занят турками. Армия Владимиреску страдала из-за нехватки продовольствия, и участились случаи грабежа солдатами. Меры по препятствию грабежа из-за этого стали еще более строгими.
Командиры отрядов не были исключением. Они также участвовали в ограблениях сел, и Тудор посадил на сухой поек в заключение даже Думитру Мурешана, который был также уличен в ограбление нескольких сельских амбаров. Гневу Тудора не было предела.
- Вы же грабите собственный народ! - восклицал он, - Думаете, им лучше живется, чем вам? Мало того, что их обирают и греки, и турки, так и вы еще! Те, которые вызвались их защищать!
Недовольство в армии нарастало. Тем не менее, команды и приказания выполнялись быстро, в страхе вызвать больший гнев господина Тудора.
Войска Тудора стали продвигаться силой по территории гетеристов. Они дошли до Голешть. Там Тудор остановился в оставленной жителями усадьбе.
Он еще не лег спать, когда услышал какой-то шорох на первом этаже. Положение войска, близость гетеристов, расположение на юге армии турок заставляли Тудора Владимиреску всегда носить при себе оружие, но на сей раз, решив, что ничего страшного произойти не может, он оставил его брошенным на кровати.
На кухне он увидел свет. Стараясь не шуметь, Тудор спустился по лестнице, как вдруг на него, что-то накинулось сзади, сильно сжав горло и повалив на пол. Чьи-то руки действовали быстро, не давая Владимиреску пошевелиться. Его прижали к деревянному полу, связали. Он напрасно пытался скинуть противника с себя или хотя бы повернуть голову, чтобы разглядеть его. Неожиданно из кухни послышались шаги. Владимиреску увидел Иордаке Олимпиота, того самого представителя Гетерии, которого некогда встретил в Вене.
- Здравствуй, Тудор, - сказал он на греческом с широкой улыбкой, - Жаль, что нам пришлось встретиться вот при таких обстоятельствах. Но если бы не ты и твоя строгая дисциплина, то все сложилось бы по-другому. Ты ведь знаешь: "Не настраивай солдат своих против самого же себя", - продекламировал Иордаке пословицу, которую любил часто повторять, - Ладно, покончим с этим. В любом случае уже поздно что-либо менять. Тащи его сюда, - приказал он тому, кто связывал Владимиреску.
- Тебе, наверно, хочется узнать, кто же тебя предал, а? - продолжал он, когда они вышли на улицу, - Разве нет? Ты всегда отличался особой любопытностью.
Тудор молчал.
- Что же ты молчишь? Куда девалось все твое красноречие? Я должен сказать, что читал твои прокламации, и они мне очень понравились. Уверен, что в дальнейшем ими точно воспользуются твои последователи. Хотя не знаю, будут ли здесь еще такие люди, которые согласились бы защищать эту страну, эти земли! Какую пользу они могут принести? Это всего лишь хорошее место для содержания иностранных армий. Ведь Молдова и Валахия всегда были проходным двором и для России и Турков, не так ли, Тудор? И эти земли ты вздумал защищать и освобождать? Да люди здесь по-другому жить не могут! Они даже не знают, что делать со свободой! Послушай, твое молчание начинает меня раздражать. Ты не собираешься мне ничего сказать? - он остановился перед пленником.
Смерив его взглядом, Владимиреску плюнул на вычищенные до блеска сапоги Олимпиота, так и не сказав ни слова.
- А вот это ты зря сделал, - он замахнулся и ударил Тудора в живот.
Иордаке направился к карете, стоявшей рядом с тележкой. Тудора посадили в тележку, накрыв каким-то вонючим мешком. Он вновь услышал голос Олимпиота откуда-то сверху.
- Ты очень гордый, Тудор, гордость тебя и погубила. Ведь что стоило тебе отдать свою армию под предводительство Ипсиланте? Знаю, что он дурак и что совершенно не смыслит в военном деле, но у него есть власть и деньги, а это главное. Я сделал это, я разрешил ему командовать солдатами, пусть думает, что он главный. Но на самом-то деле всем управляю я! И у меня тоже есть гордость. Знаешь, странно говорить самому. Впрочем, ты и не должен разговаривать. Это тебя не спасет. Нет, Тудор, не спасет, - послышались его шаги по гравию, и тележка, заскрипев, покатилась по ухабам.
Глава пятая.
Долгое время, видя, что Анастасия не поправляется, хотя и болезнь не прогрессирует, Филипп Элиаде боялся ей сообщить про смерть Тудора Владимиреску. Но, когда он, наконец, сделал это, она резко замолчала и села, закрыв глаза, а затем спросила:
- А Ипсиланте?
Тогда ученый понял, что она выздоровела. К ней вернулась память, сознание и действительность. Получив свою болезнь в результате сильного волнения, Анастасия выздоровела с помощью другого душевного потрясения.
После своего выздоровления она по-иному посмотрела на этот мир. Та режущая по сердцу боль, которая заставила ее искать избавления в мире безумия, вдруг исчезла, оставив на своем месте след в знак вечного напоминания.
Дана, застав однажды свою мать плачущую, спросила:
- Что-то с Тудором?
Анастасия посмотрела на девочку. ????????????????ние разделить с кем-то понимающим ее утрату, все это заставило Анастасию обнять Дану и прошептать:
- Он умер, Дана. Мы его никогда больше не увидим.
Девочка обняла мать и погладила ее по голове, ни разу не заплакав.
* Всегда оставайся чистейшим,
Братец базилик.
Знак бесконечности
Среди добрых людей
В святом мире,
В святой стране,
Братец базилик,
Всегда нас объединяй!
З а к л ю ч е н и е.
Смерть Тудора Владимиреску была ужасна. Под предлогом, что он предал революцию гре-ков, его отвезли в Тырговиште к Александру Ипсиланте, где подвергли жестоким пыткам, а затем, расчленив тело, бросили в колодец. После его гибели восставшие еще несколько вре-мени продолжали борьбу, а, добившись одной победы с турками у Дрэгэшань, потерпели по-ражение в сражении у монастыря Тисмана. Участь гетеристов также была решена. Из-за двух поражений также у Дрэгэшань, они под предводительством Иордаке Олимпиота были уничтожены при Скулень и у монастыря Секу. Александру Ипсиланте бежал в Трансильва-нию, где был арестован австрийцами, которые заключили его в марамурешскую тюрьму Мункач, откуда он незадолго до смерти вышел сумасшедшим. Оба Румынских княжества бы-ли оккупированы турецкой армией и подверглись жестокому грабежу.
Греки поняли, что допустили ошибку, начав восстание на территории чужой страны, по-этому сконцентрировали всю свою мощь в самой Греции, где и добились независимости своей страны в результате вмешательства европейских стран.
Восстание и смерть Тудора Владимиреску не были напрасными. Турки поняли, что терпе-нию в княжествах по отношению к правлению греков-фанариотов пришел конец, и что те-перь грекам они доверять больше не могут, поэтому разрешили назначать господарей из ру-мынских бояр.
Как и говорил Иордаке Олимпиот, на прокламациях восстания 1821 года строились рево-люции 1848 года в Молдове, Валахии и даже Трансильвании. Это восстание стало хорошей школой для подготовки более мощного движения. Как отмечал в последствии румынский деятель Николае Бэлческу, революции двадцать первого и сорок восьмого годов тесно связаны между собой. Однако в одном Олимпиот оказался не прав.
В Княжествах никогда не иссякали защитники своего народа. Они возникали тогда, когда румынскому народу было особенно тяжко нести на себе все тяготы существования. Они по-могали всем, они делали то, за что, казалось бы, их должны были помнить всегда, но, к сожа-лению, через несколько лет, когда с лица земли исчезали те, кто знал их, исчезала и сама па-мять. Это, конечно, несправедливо, но жизнь просто идет вперед, не спрашивая чье-либо мнение. Неизвестно, сколько таких забытых героев было на этом свете, но для уважения их и тех, кто нам известен, нужно чтить хотя бы того, кого мы знаем.
Тудор Владимиреску вырвался из невежественной среды крестьян и попал в дом боярина Глаговяну, где получил воспитание, научился управлять имением и заниматься торговлей. До нас дошли немногие сведения из его биографии, поэтому все пробелы приходиться домыс-ливать самому. Хотя мы так и не узнаем, была ли у него жена Анастасия или какая-нибудь другая, не узнаем, кто был для него Иудой, не узнаем незаметные фразы, импульсивные дей-ствия, благодаря которым его так полюбил народ, в пыльных летописях его имя останется навсегда. Хотя в книжках по истории предстает неясная, размытая, непонятная фигура предводителя крестьянского восстания, а события излагаются сухим, точным языком, авто-ров винить не нужно. Они, как и я, пытались привлечь читателя, только у каждого свои спо-собы и методы. Внимание можно привлечь миллионами разных способов, но более эффектив-ным будет самый простой.
Тудор Владимиреску не рвался к власти. Он любил обе страны, согласно нынешним грани-цам, и его слова были таковы: «Родина в княжествах ассоциируется и идентифицируется с народом, а народ в княжествах один». И сотрудничество Молдовы и Валахии, как считал предводитель отряда пандуров, «предназначенного для совместного завоевания наших прав», было просто необходимым. А румынские крестьяне Трансильвании ждали приход Тудораша, Принца или Тудоруца, который должен был освободить их от тирании австрийцев.
После революции взошедшие на трон румынские господари Георге Гика и Ион Санду Стурза провели много полезных реформ: обучение на греческом языке было полностью заменено ру-мынской школой, а на имущество монастырей, которые были отданы грекам и чьи доходы всегда уплывали из страны, был наложен арест.
Поэтому можно сказать, что почти все цели, с которыми Тудор Владимиреску начинал это восстание, были достигнуты. А значит, оно не было напрасным и бесполезным. Проникшись национальными идеями и патриотизмом, Тудор Владимиреску сделал то, что должен был сделать.
Чтобы сдвинуть надоевший уклад жизни, нужно совершить что-то совершенно противо-речащее предыдущему, что-то резкое, внезапное. У каждого свой способ бороться против на-стоящего. Тудор Владимиреску выбрал эффективный, но опасный способ – он поднял восста-ние. Выбрал то, на что не решались многие, сделал то, что только в мечтах своих всегда представляют люди разных национальностей, находящиеся под игом чужеземных правите-лей.
Восстание достигает своей цели только под правильным руководством, поэтому не всякому удавалось довести свою задумку до финальной ноты. Этому могли помешать внезапные по-ступки, какие-то собственные моральные качества и предрассудки. Поэтому всегда очень трудно объяснять деяния людей, от которых тебя отделяет несколько сот лет.
Веками людям нравилось обсуждать все, что только могли увидеть их глаза. Они сомнева-лись во всем и старались доказать те вещи, на которые, казалось бы, даже не стоило обра-щать внимание. Так появлялись мировые открытия, а людей, подвергших простые истины сомнению, называли гениями.
Тудор Владимиреску был прирожденным военным и с одной стороны настоящим гением в своем деле. Ведь нигде не учась военному делу, он проявил себя во время русско-турецкой вой-ны 1806-1812 годов, а потом сам поднял и управлял восстанием. Могли ли тогда награждаю-щие его люди предугадать такой поворот событий?
Считается, что самым тяжелым перед началом какого-либо действия это желание, с ко-торым мы собираемся что-то делать. Тем не менее, во время самого действия появляются те трудности, о которых вначале мы и подумать не могли. Это заставляет многих людей сомневаться в правильности своих действий, поддаваться отчаянию, и некоторые из них, не выдержав, идут на крайние меры, а другие просто завершают дело…
К о н е ц.
Кишинев, 14 октября-8 ноября 2000 года.